— Судя по письмам, которые мой сын пишет мне и лорду Берли, сельская жизнь ему по душе.

— Вздор. Мой пасынок способен на большее. Я хочу познакомиться с ним заново и представить его королеве.

— Я напишу ему об этом.

— И есть еще наш общий малыш… я возлагаю на него большие надежды.

— Он еще совсем дитя.

— Смею тебя заверить, думать о будущем детей никогда не рано.

Я нахмурилась. Меня очень беспокоило слабое здоровье нашего сына. Учитывая наше с Робертом здоровье, это казалось мне очень странным. Дети, рожденные мной от Уолтера Девере, были крепкими и здоровыми, а сын Лестера по странной иронии судьбы оказался болезненным. Он долго не ходил, и я обнаружила, что одна его ножка короче другой. Он все же научился ходить, однако слегка прихрамывал. За этот недостаток я любила его еще сильнее. Мне хотелось заботиться о нем, защищать его, и при мысли о его блестящем браке мне становилось не по себе.

— И на ком же ты хочешь женить Роберта? — поинтересовалась я.

— На Арабелле Стюарт.

Это заявление привело меня в ужас, потому что я сразу поняла, что он задумал. Арабелла Стюарт могла претендовать на трон, поскольку была дочерью Чарльза Стюарта, графа Леннокса, младшего брата графа Дарнли, женившегося на Марии Шотландской. По материнской линии граф Леннокс приходился внуком сестре Генриха Восьмого, Маргарите Тюдор.

— Ты считаешь, она может взойти на престол? — быстро произнесла я. — Но каким образом? Сын Марии Шотландской, Яков, имеет преимущественное право наследования.

— Она родилась на английской земле. Яков — шотландец. Люди предпочтут иметь английскую королеву.

— Твои честолюбивые замыслы лишают тебя здравого смысла, — съязвила я и добавила: — Ты ничем не отличаешься от своего отца. Он вообразил себя создателем королей и поплатился за это головой.

— А что мешает нам обручить их?

— Ты считаешь, королева это допустит?

— Мне кажется, если я это правильно ей преподнесу…

— В интимной обстановке, — подсказала я.

— Да что с тобой, Леттис? Ты дуешься из-за того, что Елизавета отказывается принимать тебя? Обещаю тебе, скоро это изменится.

— Похоже, ты вернулся из Нидерландов героем-победителем, сметающим со своего пути любые препятствия.

— Ты в этом сама убедишься, — заверил меня он. — У меня есть и другие планы. Как насчет Дороти?

— Дороти? У тебя и для нее есть супруг королевских кровей?

— Вот именно.

— Мне не терпится поскорее узнать, за кого ты собрался ее выдать.

— За юного Якова Шотландского.

— Роберт, ты это серьезно? Ты решил выдать мою дочь Дороти за сына королевы Шотландии?

— А почему бы и нет?

— Хотела бы я услышать, что по этому поводу скажет мать жениха.

— Ее мнение никого не интересует. Королева Шотландии — наша узница.

— А также комментарий твоей коронованной госпожи.

— Я уверен, что королеву можно убедить в целесообразности подобного союза. Если бы Яков поклялся перейти в протестантизм, она с готовностью назначила бы его своим наследником.

— А ты, мой повелитель, будучи его отцом, смог бы управлять королевством. Если же корона перейдет не к нему, у нас в запасе будет Арабелла. Берегись, Роберт.

— Я всегда осторожен.

— Ты и впрямь ничем не отличаешься от своего отца. Ты разве забыл? Он попытался сделать твоего брата Гилфорда королем, женив его на леди Джейн Грей. Позволь напомнить тебе, что за эту попытку он расплатился головой. С коронами не играют. Это слишком опасно.

— Жизнь — это вообще очень опасная игра, Леттис. Поэтому нет смысла делать маленькие ставки.

— Бедный Роберт. Ты так упорно трудился всю жизнь. Тебе почти удалось с помощью Елизаветы заполучить корону. Но тебя постигло разочарование. Все эти годы она помыкала тобой самым беззастенчивым образом. «Роберт, мои Глаза», «мой Милый Робин»… Но когда тебе казалось, что ты уже ухватился за корону, она ее отдергивала. Наконец-то ты понял правила ее игры, но ты никогда не сдаешься, верно? Ты готов достичь своей цели через вторые руки. Ты вручишь власть своим марионеткам, а сам будешь дергать за нити. Роберт, во всем мире не найдется ни одного человека, способного состязаться с тобой в честолюбии. Ты не остановишься ни перед чем.

— А ты полюбила бы меня, если бы я был другим?

— Ты отлично знаешь, что нет. Тем не менее я повторяю: берегись. Ты вернул себе благосклонность Елизаветы, но она непредсказуема. Сегодня ты «Мой Милый Робин», а завтра «Этот Предатель Лестер».

— Ты сама видишь, что она всегда меня прощает. Женившись на тебе, я нанес ей сокрушительный удар, но если бы ты видела, как нежно она прощалась со мной, когда я уезжал в Нидерланды, и с какой радостью встречала меня по возвращении…

— Господь избавил меня от этого.

— Тебе незачем ревновать, Леттис. Мои отношения с ней невозможно даже сравнивать с тем, что есть у нас с тобой.

— Конечно, нет, ведь она тебе отказала. Если бы она сказала «да», все было бы совершенно иначе, верно? Я всего лишь говорю: берегись. Не вздумай вообразить, что если она потрепала тебя по щеке и сказала, что ты слишком много ешь, ты можешь позволять себе вольности. В противном случае ты рискуешь узнать, как безжалостна бывает наша милостивая королева.

— Моя милая Леттис! Мне кажется, я знаю ее лучше кого бы то ни было.

— Еще бы. Ведь вы так давно знакомы. Но мне кажется, что низкопоклонство, с которым тебя встретили в Нидерландах, заставило тебя слишком много о себе вообразить. Ты играешь в очень опасные игры, Роберт, а я, твоя покорная жена, всего лишь прошу об осторожности.

Это ему не понравилось. Он ожидал, что я стану восторгаться его смелыми планами, демонстрируя слепую веру в то, что он может добиться всего, чего пожелает. Он не осознавал того, что мои чувства к нему начали меняться и насколько глубоко я уязвлена отлучением от двора, при котором его принимают с такими почестями. Похоже, его такая ситуация ничуть не смущала.

Но даже вновь обретенное расположение королевы не спасло его от ее ярости, когда она услышала, что он задумал. Она немедленно послала за ним и устроила ему настоящую выволочку. Мне стало известно об этом как от него самого, так и от других свидетелей этой сцены. Она предала анафеме оба предложенных им брака… по той простой причине, что речь шла о моих детях.

— И не надейся, — вопила она на весь дворец, — что я позволю Волчице восторжествовать с помощью своих щенков.

Таким образом стало ясно, что она и не собирается прощать меня. Доступ ко двору был мне, как и прежде, заказан.

На какое-то время Роберт сник, но затем к нему вернулся присущий ему оптимизм.

— Ничего, — успокаивал он меня. — Пройдет совсем немного времени, и она тебя примет.

Но я в этом сомневалась, поскольку при одном упоминании моего имени у нее случался припадок ярости.

Она подолгу удерживала Роберта возле себя. Я знала, она желает доказать мне, что, несмотря на мой успех на промежуточном этапе, окончательная победа все равно останется за ней.

Я в свою очередь решила, что раз уж мне не суждено быть принятой при дворе, я заставлю говорить о себе всю остальную страну. Я начала с того, что сделала обстановку наших домов такой великолепной, что, по всеобщему мнению, их убранство затмило дворцы Елизаветы. Я усадила за работу своих швей, снабдив их самыми лучшими тканями, которые только можно было достать, в результате чего мои платья не уступали одеяниям королевы. Мои лакеи были одеты в костюмы черного бархата с серебряной отделкой, и я перемещалась по Лондону в карете, запряженной четверкой белоснежных лошадей. Куда бы я ни выезжала, меня всегда сопровождала свита, насчитывавшая не менее пятидесяти человек. Группа привлекательных молодых людей всегда скакала впереди, расчищая путь для моего экипажа. Люди выбегали из домов, чтобы поглазеть на эту великолепную кавалькаду, в полной уверенности, что они лицезреют саму королеву.

Я благосклонно улыбалась им, как если бы я и в самом деле была королевой, а они в изумлении лишь разевали рты.

Иногда до меня доносился благоговейный шепот: «Это графиня Лестер».

Эти поездки доставляли мне истинное наслаждение. Я сожалела лишь о том, что меня не видит королева. Но я утешалась уверенностью в том, что слухи о моей экстравагантности не замедлят достичь ушей моей соперницы.

* * *

В январе королева посвятила в рыцари Филиппа Сидни, чем подтвердила, что семья вернула себе утраченные было позиции. Таким образом, я оставалась единственным членом семьи, лишенным королевских милостей. Нелепость ситуации еще больше подогревала мое негодование.

Роберт сообщил мне, что сэр Фрэнсис Уолсингем хочет выдать свою дочь за Филиппа. Он отнесся к этой идее одобрительно, поскольку, по его мнению, Филиппу уже давно пора жениться. Филипп продолжал писать сонеты, воспевающие красоту Пенелопы и свою безнадежную страсть, но Роберт подсказал мне то, что я и сама видела, а именно, что Филипп не относится к числу страстных мужчин, нуждающихся в удовлетворении физических потребностей. Он был поэтом, ценителем искусства, любовные отношения, находящие выражение в стихах, для него были намного ценнее тех, которые приводят к естественной кульминации. Пенелопе, разумеется, нравилось быть его музой, но это не мешало ей жить с лордом Ричем. Их брак трудно было назвать счастливым, но она продолжала рожать супругу детей.

Итак, обе семьи нашли весьма желательным союз Франчески Уолсингем и Филиппа. Франческа была очень красивой девушкой, и, хотя Филипп относился к перспективе женитьбы на ней весьма прохладно, никто не сомневался в том, что после свадьбы его отношение изменится.

К моему удивлению, Филипп не стал противиться этому браку и обе стороны начали готовиться к свадьбе.