– Благодарю вас. – Она протянула руку за зонтиком.

Но он не сразу вернул его ей. А сначала открыл и наклонил так, чтобы прикрыть ей лицо от низкого послеполуденного солнца.

– Право же, грешно, чтобы солнце испортило такую кожу, как ваша. Я не видел ничего подобного уже с год – с тех пор, как побывал в Сент-Луисе. – Неожиданно он поднял руку и легко провел пальцем по ее щеке. – Ее молочную белизну и шелковистость можно сравнить разве что с лепестком магнолии.

Она знала, что подобная дерзость должна ее рассердить. Или, по крайней мере, шокировать. Однако Энн была скорее потрясена. К счастью, ей хватило ума оставить без ответа как его реплику, так и воздушное прикосновение. Она надеялась, что ее молчание произведет должное впечатление – если у него сложилось о ней ложное мнение.

– Вы здесь для того, чтобы принять участие в гонках?

– Слава Богу, нет. – Она рассмеялась – в основном от невыносимого нервного напряжения. – Мой муж прибыл сюда, чтобы продать лошадей поселенцам.

– Я ему завидую.

– Сэр? – Она с недоумением заморгала, а к недоумению добавилось ощущение, будто его взгляд обволакивает ее, всю целиком.

– Я позавидовал бы всякому, кому выпала честь назвать своим столь редкий и прекрасный цветок.

Взволнованная, она опустила глаза и постаралась произнести как можно более хладнокровно:

– Вы мне льстите, сэр.

Он несогласно вскинул голову.

– Правду нельзя путать с лестью. А мои слова – правда: вы действительно редкий и прекрасный цветок, который странно видеть здесь, в прериях.

А Энн и в самом деле была здесь чужая. Она ненавидела эту пустоту, оторванность от мира и местное грубое общество. Она тосковала по приемам в саду, светским разговорам за чаем и прочим изысканным удовольствиям, оставшимся в Канзас-Сити. Ей хотелось вновь оказаться за обеденным столом, где бы гости не рыгали, не засовывали салфетку под воротник и не обсуждали банковский кризис или цены на коров и перевозку.

Внезапно очнувшись и поняв, что пауза затянулась, Энн быстро пролепетала:

– Пожалуй, – и неестественно радостно улыбнулась. – Я передам это при встрече моему мужу. Несомненно, он найдет ваше замечание весьма интересным.

– Так это вы его ждете?

– Нет. Его брата. Келл… мой муж, присоединится к нам позже, за ужином.

– Келл. Это его имя?

– Да, Келл Морган. Вы его знаете? – с любопытством спросила она.

– Я знаю о нем, – ответил он как можно мягче, – однако мало кто из жителей здешних мест не слыхал о Морганс-Уоке. Это ваш дом, не правда ли, миссис Морган?

– Да. – Она на мгновение задержала дыхание, прежде чем осмелилась произнести: – А вы кто?

– Джексон Ли Стюарт. – Он коснулся полей своей шляпы. – Всегда… к вашим услугам.

Трое верховых проскакали мимо, подгоняя лошадей кнутами и пронзительными криками во все горло, словно гонки на Чероки-Стрип уже начались. Привлеченная шумом, Энн взглянула на улицу и сразу увидела Криса, верхом подъезжавшего к гостинице. Она почувствовала острое и горькое сожаление. Его появление означало конец разговора с мистером Джексоном Ли Стюартом, а она этого не хотела… пока не хотела.

Она заставила себя широко улыбнуться.

– Вот и мой деверь.

Джексон Стюарт обернулся и снова посмотрел на нее.

– Ну что ж, раз у вас появился другой защитник, я пойду.

– Приятно было познакомиться, мистер Стюарт. – Прощаясь, она автоматически протянула ему руку.

– Волей Провидения, может статься, мы еще встретимся.

Ее сердце дрогнуло, когда он, слегка наклонив голову и неотступно глядя ей в глаза, поднес к губам ее обтянутую перчаткой руку. Вместо того чтобы поцеловать ее, как было принято, он повернул ее ладонью вверх и прижался губами к самой середине. От неожиданности и чувства вины за запретное удовольствие у нее перехватило дыхание.

– Будем надеяться на благосклонность судьбы, – сказал он.

Она не могла, по крайней мере вслух, с этим согласиться. Чуть приподняв черную шляпу, он влился в поток пешеходов на дощатом тротуаре. Энн с усилием оторвала от него взгляд и подошла к краю настила, где уже спешивался Крис.

– Ну наконец-то, – весело сказала она. – А то я уже думала, что ты меня забыл.

– Исключено. – Улыбнувшись, он быстро привязал лошадь к коновязи и приблизился к ней. – А что, собственно, ты здесь делаешь? По-моему, мы условились встретиться в холле.

– Верно. – Переложив зонтик на другое плечо, она взяла его под руку. – Но, когда я спустилась, тебя там не было, вот я и вышла на улицу.

– Это неосмотрительно, Энн. Если не ошибаюсь, когда я подъезжал, с тобой разговаривал мужчина?

Она с трудом встретилась с ним глазами, молча ругая себя за это глупое чувство вины. Ведь она не сделала абсолютно ничего дурного.

– Да, – откровенно призналась она. – Он поднял мой зонтик, когда какой-то прохожий выбил его у меня из рук. Он был очень любезен.

– И все равно, выходить одной небезопасно. Город наводнен сомнительными типами. Келл прав.

– Безусловно. – Она вдруг разозлилась. И, как всегда, выплеснула свое раздражение на Криса. – Но я вытерпела эту ужасную поездку вовсе не за тем, чтобы сменить одну тюрьму на другую. Неужели не понятно, что я не испытываю ни малейшего желания все время торчать одной в своем гостиничном номере? Я хочу быть на людях, смотреть по сторонам, а не сидеть сиднем. Столько всего происходит… всюду брызжет жизнь. И я хочу принадлежать ей, Крис.

– Знаю. – Он понимающе сжал руку, лежавшую у него на локте.

Энн взглянула на него снизу вверх, еще раз убедившись, что может всегда рассчитывать на его сочувствие. Милый, замечательный Крис, так похожий на Келла и в то же время совсем другой. Обоих отличали одинаково сильные черты и темные глаза, однако у Келла они были суровыми и холодными, а у Криса – нежными и солнечными, точь-в-точь как его волосы. Он все поймет, что бы она ему ни сказала.

– Келл тревожится за тебя, Энн. Нельзя его за это винить. Он тебя любит.

– Я знаю. – Она потупила взор – с Крисом хоть и можно поделиться чем угодно, необязательно рассказывать все до конца, и она решила умолчать о Джексоне Стюарте.

Как странно, что столь короткое знакомство не идет у меня из головы. Интересно, увижу ли я еще когда-нибудь мистера Стюарта? Подобает ли мне на это надеяться?

Надо заканчивать. Келл зовет меня спать.


14 сентября 1893 года.

Сейчас, когда Келл перегнал табун на двадцать миль к северу, в маленький городок Орландо, лошади продаются бойко. Здесь расположено местное регистрационное бюро, и все поселенцы съехались сюда, чтобы записаться на участие в гонках. Келл содержит лошадей в полном порядке, и они выглядят холеными и резвыми. Осталось продать всего десять из ста наших лошадей. Что поистине поразительно, если учесть, что Келл просит по двести долларов за голову. Шесть месяцев назад цена за лошадь той породы равнялась тридцати!

Теперь, когда лошади представляют собой такую ценность, за ними нужен глаз да глаз. А в этом маленьком местечке, где собрались буквально тысячи людей, негде жить, и потому я вынуждена по-прежнему оставаться в гатринской гостинице. Каждый вечер либо Крис, либо Келл приезжают ко мне верхом, преодолевая расстояние в двадцать миль, так что, по крайней мере, завтракаю и ужинаю я не одна.

Я так кипятилась по поводу того, что вынуждена черпать сведения о событиях, происходящих за стенами гостиницы, из газет, что Келл наконец смилостивился и позволил мне поехать с ним сегодня в Орландо, чтобы собственными глазами увидеть столпотворение стриперов – так в газетах называют поселенцев, намеревающихся принять участие в гонках на Чероки-Стрип.

Признаюсь, не успели мы выехать со двора, как я усомнилась в разумности этого решения. Жара приближалась к ста градусам [Около 36 градусов по шкале Цельсия. ] в тени, если таковую удавалось обнаружить. И непрерывно дул ветер, такой же сухой и раскаленный, как и все вокруг. Нет нужды упоминать о том, что пылища была невыносимая. Мне до сих пор кажется, что она въелась мне в кожу.

Зрелище, представшее в конце утреннего путешествия, преследует меня даже сейчас. Бесчисленные палатки превращали прерию в море коричневого холста, волнами трепетавшего на ветру. Я уже не говорю о средствах передвижения всех сортов – здесь были телеги, крытые повозки, коляски, тележки для пони и даже быстроходные двуколки. Я прочла, что в Орландо расположились лагерем чуть ли не десять тысяч человек. По-моему, их там было гораздо больше. Присовокупите к этому людскому океану еще и животных, и вы поймете, что это за неописуемое зрелище.

Однако самое большое сочувствие вызывали те, кто толпился в бесконечной очереди на регистрацию. Некоторые из них простояли здесь сорок восемь часов кряду. Они не решались отойти, чтобы не потерять очередь. Но, когда передние получали свои свидетельства, хвост не уменьшался, а увеличивался с каждым часом. Для меня навсегда останется загадкой, как эти люди могли час за часом стоять в адском пекле без малейшего признака тени, задыхаясь от пыли, нагоняемой сильным ветром. Многие падали в обморок – прямо в пыль. Если бы все это – особенно женщин – видел мой бедный папа, у него бы разорвалось сердце. Среди них была дама, которая продала мне шляпку. Она так переменилась, что я едва узнала ее…


Энн, натянув вожжи, остановила свой экипаж и посмотрела на женщину в изодранном грязном платье. Ее лицо почернело от спекшихся слоями пыли, пота и слез. Ее прямые, доходившие до плеч волосы болтались спутавшимися клоками. Энн не могла поверить своим глазам. Но это была та самая женщина. Обеими руками она сжимала расшитый ярким бисером ридикюль, в который спрятала пять долларов, что Келл заплатил ей за шляпку. Вряд ли существовал второй такой же ридикюль.

Женщина повернула голову и уставилась на крытый экипаж пустыми красными глазами. Тут ее зрачки закатились, и она рухнула наземь. Энн чуть не задохнулась от ужаса, который усилился, когда она поняла, что никто не собирается рисковать своим местом в очереди, чтобы помочь женщине. Она торопливо привязала вожжи к столбу и, подобрав юбки, вылезла из коляски, не теряя времени на то, чтобы позвать ковбоя, которому Келл велел ее сопровождать.