Пенелопа Дуглас - Соперник

Джекс полз по ней в нашу сторону.

– И ты.

Джаред смотрел на меня испепеляющим взглядом.

– Идите в мою машину. Быстро.

– Уверен, он хочет хорошенько выпороть тебя, – пропел я на ухо Тэйт, пока мы снова выбирались с дорожки по разделительной полосе.

– Заткнись, придурок, – бросила она в ответ.

– Это был твой первый поцелуй? – спрашивает он, оторвавшись от моих губ, чтобы взглянуть на меня. Продолжая смотреть в пол, я цепляюсь руками за кухонный шкафчик у себя за спиной. Это все как-то неправильно. Он прижимает мою спину к столешнице так, что я не могу пошевелиться. Мне больно.

– Просто подними глаза и посмотри на него, – убеждаю я саму себя. – Подними глаза, дурочка! Скажи ему, чтобы попридержал коней. Он не знает, какая ты на самом деле. Он тебя использует. А ты от этого чувствуешь себя грязной.

– Иди ко мне.

Он потянулся к моему лицу, и я вся съежилась.

– Давай покажу тебе, что можно делать с языком.

Это все неправильно. Я это чувствую.

– Фэллон, – мягкий, ласковый женский голос прервал мой сон, – Фэллон, ты проснулась?

Послышался стук в дверь.

– Я вхожу.

Я открыла глаза и заморгала, прогоняя остатки сна. Мне было трудно пошевелиться. Казалось, что голова отдельно, тело отдельно, а руки и ноги придавлены к кровати с такой силой, как будто на спине лежит десятитонная бетонная плита.

– Фэллон, – нараспев позвал меня все тот же женский голос. – Я приготовила яйца пашот. Твои любимые.

Мне наконец удалось пошевелить кончиками пальцев, а потом и сжать кулаки. Тело очнулось ото сна. Я не смогла сдержать улыбку.

– С тостом, чтобы макать в желток? – поинтересовалась я, не высовывая голову из-под подушки.

– С тостом из белого хлеба, потому что черный – для слабаков, – добавила Эдди как что-то само собой разумеющееся, и я вспомнила, что сказала ей эти самые слова четыре года назад, когда мама вышла замуж за Джейсона Карутерса и мы переехали сюда.

Я сбросила ногами одеяло и уселась на кровати.

– Я скучала по тебе, дорогая. Ты одна из немногих, кого я действительно рада видеть.

Эдди, домработница, которая фактически заменяла мне мать, была еще и одной из тех, с кем я чувствовала себя комфортно. А их можно было по пальцам пересчитать.

Она вошла в комнату, мастерски маневрируя подносом. На нем была куча аппетитной еды: яйца пашот, круассаны, свежевыжатый апельсиновый сок и фруктовый салат с клубникой, черникой и йогуртом. И настоящее масло!

Эдди поставила поднос мне на колени. Я заправила волосы за уши и взяла с прикроватной тумбочки очки.

– Мне казалось, что ты никогда не станешь носить хипстерские очки, – сказала она.

Я обмакнула краешек тоста в желток.

– С тех пор многое изменилось. Все меняется, Эдди.

Я усмехнулась. От одного только запаха свежей еды у меня слюнки потекли. Я откусила кусочек тоста со счастливой улыбкой на лице.

– Только твоя стряпня остается неизменной! Девочка моя. Как я по всему этому соскучилась.

Внешне Эдди мало походила на девочку, но в душе оставалась ребенком. Она была не только прекрасной домработницей. На поверку Эдди оказалась еще и той самой хозяйкой в огромном доме мистера Карутерса, которой ему так не хватало. Она занималась всем тем, чего не хотела делала моя мать. Разве что не спала с мистером Карутерсом. Она была старше его на добрых двадцать лет. Но дом был полностью на ней. Эдди следила за порядком в доме, занималась садом, напоминала мистеру Карутерсу о запланированных нерабочих встречах и днях рождения… Она помогала ему во всем и была единственным человеком, которого он ни за что бы не уволил. Она могла назвать его уродом, а он бы просто закатил глаза, и все. Она стала незаменимой и поэтому законно заправляла всем в этом доме.

А еще она заботилась о нас с Мэдоком.

– Я тоже по тебе соскучилась, – ответила Эдди, подбирая с пола мою одежду.

Я отрезала от яйца кусочек и положила на тост.

– Перестань. Это лишнее. Я уже взрослая и вполне в состоянии убрать за собой.

Я пока не оплачивала свои счета, но во всех остальных вопросах давно заботилась о себе сама. Вот уже два года. Мать отправила меня в школу-интернат, а отец не очень внимательно следил за каждым моим шагом. Я сама вызывала себе врача, ходила в магазин за одеждой, стирала белье в прачечной по соседству. Никто не говорил мне, какие фильмы смотреть, как часто есть овощи и когда подрезать волосы. Я со всем этим справлялась.

– Ты и правда уже взрослая девушка. Еще и очень красивая, – Эдди улыбнулась, и я почувствовала приятное тепло в груди. – У тебя появилось несколько новых тату, зато ты вынула пирсинг, как я вижу. Мне нравились проколотая губа и септум.

– Тебе нравились, а вот руководству моей школы – не очень. Мне сказали все это снять и носить только за пределами школы.

Не могу сказать, что с последней встречи с Эдди я совсем не изменилась, но тяга к различным способам самовыражения никуда не делась. У меня была проколота носовая перегородка – в ней было маленькое колечко, – а еще сережка в губе и штанга в языке. Но все это, увы, пришлось вынуть. В школе Святого Иосифа ученикам не разрешался «нетрадиционный пирсинг». Можно было носить сережки в ушах, но не больше двух на каждое ухо. А у меня в левом было целых пять: технически индастриал – это одна сережка, хоть для нее и требуются два прокола. А в правом – шесть, учитывая трагус, две в мочке и три в хрящике сверху. Их меня тоже пытались заставить вынуть.

Но после того, как они позвонили матери, чтобы на меня пожаловаться, а она так и не взяла трубку, я попросила их отстать от меня. Тогда они позвонили отцу. Он пожертвовал школе здоровенную сумму денег… и тоже попросил их отстать от меня.

– Вы с Мэдоком оба так сильно вы… – она осеклась. Я перестала жевать. – Извини, – закончила она, не глядя на меня.

Если бы в этот момент кто-то вырвал мое сердце, его пришлось бы держать обеими руками: такое оно было тяжелое. Я проглотила все, что было во рту, не разжевывая, и глубоко вздохнула.

– Почему ты извиняешься? – пожала плечами я, хотя знала ответ.

Эдди это прекрасно понимала.

В конце концов, мы с Мэдоком жили в доме не одни, и все знали, что произошло.

– Не переживай, – успокоила меня Эдди, присаживаясь на край кровати. – Я же тебе еще вчера вечером сказала. Его здесь нет. Он не вернется, пока ты не уедешь отсюда.

Нет.

– Эдди, ты думаешь, у нас с Мэдоком какие-то проблемы? – усмехнулась я. – С нами все нормально. Все в полном порядке. В тот раз наше глупое соперничество зашло слишком далеко, но мы же были детьми. Я хочу двигаться дальше.

Мой голос был спокойным. Я сидела, расслабленно расправив плечи. Язык тела никак не мог меня выдать.

– Хорошо, но Джейсон все равно считает, что это небезопасно. Хотя он сказал, чтобы ты оставалась в доме, сколько захочешь. Мэдока здесь не будет.

Именно для этого мне и нужна была Эдди. Ее можно было уговорить пустить Мэдока в дом. Только нельзя было говорить об этом сразу и напрямую.

– Я здесь всего на недельку или около того.

Я отхлебнула сок и поставила стакан обратно на поднос.

– Осенью поеду в колледж при Северо-Западном университете, но остаток лета до начала учебного года планирую провести с отцом. Так что я здесь проездом, только чтобы повидаться со всеми вами.

Она взглянула на меня по-матерински, и в ее взгляде ясно читалось сочувствие тому, как много мне еще предстоит узнать о взрослой жизни.

– Хочу с ним увидеться, – Эдди кивнула и посмотрела мне прямо в глаза. – Чтобы расставить все точки над «и».

Расставить точки над «и»? Ничего подобного. Увидеться и посмотреть ему в глаза? Да.

– Это здорово.

Я поставила поднос на кровать и встала.

– Пойду на пробежку. Тропинка вокруг карьера ведь еще не заросла?

– Нет, насколько я знаю.

В противоположном конце моей по-новому отделанной комнаты находилась дверь в маленький чулан, где я вчера бросила сумку с вещами. Туда я и направилась.

– Фэллон, ты всегда спишь в трусиках и футболке, которая даже попу толком не прикрывает? – смеясь, поинтересовалась Эдди.

– Да, а что?

На несколько мгновений, что понадобились, чтобы наклониться за сумкой, в комнате повисла тишина.

– Хорошо. В конце концов, Мэдока здесь нет, – пробормотала Эдди милым голосом и оставила меня одну.

Одеваясь, я разглядывала свою старую комнату, в которой был сделан свежий ремонт.

Вчера вечером, когда Эдди проводила меня сюда, я не смогла узнать ее. Не было больше моих скейтерских плакатов, вся мебель стояла на новых местах, а красные стены стали кремовыми.

Кремовый цвет? Да уж.

У меня была целая стена, полностью залепленная наклейками на бампер. Теперь на ней красовались банальные фотографии Эйфелевой башни и мощеных французских улочек.

Постельное белье было светло-розовое, а кровать и гардероб стали белыми.

Стол для рисования вместе со всеми рисунками, полки с лего-роботами, CD– и DVD-диски – все исчезло. Не могу сказать, что скучала по всему этому последние два года, но чуть не разревелась, увидев перемены. Возможно, потому, что мне было тяжело принять тот факт, как легко мою прошлую жизнь вынесли на помойку.

– Твоя мать сделала ремонт почти сразу после твоего отъезда, – объяснила мне Эдди.

Разумеется, она сделала.

Всего на каких-то пару минут я позволила грустным воспоминаниям увлечь себя.

Но быстро пришла в себя. Да пошло оно все к черту! В конце концов, надо признать, что теперь моя комната больше походила на комнату взрослого человека, да и у мамы со вкусом все в порядке. Никаких тебе обоев в цветочек. Шторы и постельное белье в мягких розовых тонах, мебель в невинно-романтическом стиле и черно-белые фотографии в ярких рамках заставили меня почувствовать себя настоящей женщиной.