Освобожденная от мыслей голова кружилась, тело горело в предвкушении наслаждений. Она не помнила, как очутилась на кровати. Склонившись над ней, Эдвард творил чудеса с ее телом, о которых она мечтала по ночам.

Айрин с нетерпением ждала, когда он освободит ее от одежды. Наконец он снял с нее блузку, и первое прикосновение его губ к обнаженному телу можно было сравнить с ожогом.

— Ты прекрасна, Айрин, и сама этого не понимаешь.

Он целовал ее в глаза, щеки, губы, в шею, стонал от наслаждения, целуя ее грудь, и она вторила ему, охваченная пожаром страстного желания. Эдвард целовал ее плоский живот, когда, сгорая от нетерпения, Айрин притянула его к себе, расстегнула на нем рубашку и стала ласкать его тело. Айрин не узнавала себя. Она увидела его страстное лицо и содрогнулась. Такого Эдварда она еще не знала. Она дотянулась до ремня его джинсов, чтобы убрать разделявшую их последнюю преграду, но Эдвард остановил ее.

— Нет, Айрин.

Она не поверила своим ушам.

— Нет? — переспросила она недоверчиво.

Застонав, Эдвард лег на живот рядом с ней.

Айрин была настолько потрясена, что молчала, глядя на него и слушая его тяжелое дыхание. Он повернулся к ней лицом.

— Не смотри на меня так, — хрипло произнес он. — Не думай, что я не хочу тебя. Я схожу с ума, когда оказываюсь рядом с тобой. И с каждым днем становится все хуже. Но я не хочу, чтобы это произошло так примитивно. О совокуплении ты узнала во время своего замужества. Достаточно было прикоснуться к тебе, чтобы понять: твой муж не разбудил в тебе дремавшую женщину. Ты досталась мне девственно чистой, неуверенной в себе, потрясенной новизной незнакомых ощущений...

— Эдвард, ты забыл, что у меня двое детей.

Я не девственница.

Айрин то краснела, то бледнела, сидя на кровати рядом с лежавшим и смотревшим на нее Эдвардом. Почти обнаженная, она испытывала страшное унижение, какого в жизни еще не испытывала. Она отдавалась ему, а он отказался от нее!

— В каком-то смысле это так.

Он помолчал, наблюдая, как Айрин застегивает на себе блузку.

— Айрин, когда мы займемся любовью, а это, несомненно, произойдет, я хочу, чтобы ты была в полном согласии не только со своим телом, но и со своим разумом. Ты должна сознательно прийти к такому решению.

— Боже, как современно! — попыталась иронизировать Айрин.

— Не уверен в точности твоего определения, но это неважно. Я не хочу, чтобы потом у тебя возникли сожаления, ведь сейчас тобою движет чувственность, а может, любопытство, не знаю. Пойми, это случится с тобой впервые. Он не позволил Айрин возразить. — Все, что входит в понятие физической любви, произойдет с тобой в первый раз, — повторил он. — Как взрослая женщина ты должна сознательно принять решение — позволить мне любить тебя.

Услышав последние слова, Айрин вскинула на него глаза. Нет, он говорит всего лишь о сексе, не о любви.

— А если я не приму такого решения? — спросила она, пытаясь совладать с дрожью, сотрясавшей ее изнутри.

— Примешь, — сказал Эдвард.

В его тоне прозвучала такая высокомерная уверенность, что Айрин в этот момент ненавидела его.

— Ты придешь ко мне по своей воле, и я сделаю из тебя настоящую женщину, какой тебе и положено быть. Это судьба, фатум.

— Мечтать никто не запрещает, — холодно сказала Айрин, удивляясь, откуда берутся у нее силы, когда рвется на части сердце.

Эдвард сел рядом с ней и устремил свой взгляд на ее волосы.

— Только не надо говорить, что у меня красивые волосы, избавь меня от этого. Иначе.., я могу ударить тебя. Будет лучше, если ты покинешь комнату.

Эдвард прищурился, ее слова ему явно не понравились.

— Спокойной ночи, Айрин. — Он пошел к двери.

Ни смущения, ни малейшего напряжения в теле, отметила Айрин, наблюдая за ним. Внутри у нее все корчится, а ему хоть бы хны!

— Помечтай обо мне, — сказал он, взявшись за ручку двери.

— Боюсь, это уже в прошлом, — мужественно солгала Айрин.

— «Подумать кто бы мог, что уж не будет Любовь нам улыбаться нежно, что время жаркий взгляд ее остудит и слезы лить я буду безнадежно». Это не я написал, а Томас Мур, — сказал Эдвард, широко улыбнувшись. — Не забудь, что завтра мы собирались лепить снеговика. Я хочу, чтобы ты встала рано, хорошо выспалась и была красивой. Если проспишь, я сам приду тебя будить.

Как он смеет говорить с ней так соблазнительно ласково, читать стихи о любви, после того как отверг ее? Ярость бушевала в Айрин, она ненавидела его, ненавидела! Ответить Эдварду она не успела — он вышел из комнаты, тихонько прикрыв за собой дверь.

Второй день Рождества выдался ослепительно ясным, высокое голубое небо радовало


глаз, снег сверкал на солнце, приводя Майкла и Николаев в безумный восторг. Поскольку Джун и Рандольф предпочли тепло камина свежести зимнего утра, лепить с детьми снеговика пришлось Эдварду и Айрин.

Глубокое смущение, овладевшее Айрин во время завтрака под взглядами Эдварда, незаметно прошло в снежной кутерьме, затеянной детьми. Детский визг разносился среди высоких сосен и елей, пока они скатывали в шары липкий снег. Самые большие шары, разумеется, скатал Эдвард, потому снеговик и вышел почти с него ростом. Пришлось Эдварду взять детей на руки, чтобы они водрузили на голову снеговика старую черную шляпу, замотали ему шею красным шарфом, вставили угольки вместо глаз и красный нос из моркови. Айрин доверили внести последний штрих — заставить снеговика улыбнуться и показать щербатые зубы, для чего снова пригодились угольки из камина.

Айрин очень старалась, ведь на нее смотрели три пары глаз. Эдвард не торопился спустить детей с рук, и это действовало ей на нервы. Когда она закончила, дети захлопали в ладоши.

— Мамочка, он такой симпатичный получился, ему надо дать имя, — предложил Майкл. — Давайте назовем его Питом.

— Нет, мы назовем его Тоби, — возразил Николае.

— А я бы назвал его Томом, — задумчиво произнес Эдвард.

— Ну конечно, Том! — хором воскликнули мальчики.

Айрин ничего не сказала, с улыбкой наблюдая за троицей.

— Мамочка, тебе нравится снежный Том? — спросил Майкл. Он инстинктивно почувствовал, что мать загадочным образом отделилась от них, и протянул к ней ладошку в мокрой варежке. То же самое сделал Николае. Ей пришлось подойти к ним и взять их за руки. Все четверо оказались в такой близости, что избежать направленного на нее взгляда Эдварда у Айрин не было никакой возможности. Со стороны их можно принять за счастливую семью, подумала она, и ей стало невыносимо больно.

— Том самый замечательный снеговик в мире, — весело сказала Айрин. — Вы хорошо поработали, мои дорогие.

Возможно, Эдвард что-то прочитал в ее глазах, потому что предложил детям пойти на пруд кормить уток.

— Для этого вам придется сбегать в дом и попросить хлеба у Рандольфа, — сказал Эдвард.

— Заодно попросите бабушку, чтобы она дала вам сухие варежки, — добавила Айрин.

— Мы пойдем на пруд?! Вот здорово! Мы будем кормить уток! — наперебой закричали близнецы и побежали к дому.

После ухода детей воцарилась тишина. Помолчав несколько минут, Эдвард спросил:

— Как спалось? Что снилось?

— Благодарю. Очень хорошо спала, без сновидений, — чопорно ответила Айрин, снова ощутив прилив гнева.

— А я спал плохо, — признался он с серьезным видом.

Сам виноват, подумала она злорадно.

— Странно, отчего бы? — Айрин высокомерно подняла светлые брови, старательно избегая его взгляда, и сделала вид, что разглядывает зимний пейзаж. — Есть хорошее средство: ложку меда надо запить теплым молоком. Я проверяла его на детях.

— Я знаю средство получше, Айрин, — сухо ответил Эдвард. — Молоко с медом мне вряд ли помогут.

Айрин повернулась к нему спиной, чтобы поправить поникший нос снежного Тома. Желания возвращаться к ночной теме у нее не было. К счастью, быстро вернулись близнецы.

— Рандольф дал нам целый пакет хлеба и даже немного печенья! — закричал еще от дверей Майкл.

— Утки любят печенье? — спросил, подойдя, Николае.

— Больше всего им нравятся червяки, но сейчас они будут рады и печенью, — сказала Айрин с улыбкой.

Небольшой выводок уток — два селезня и три уточки — плавал на середине пруда, который не замерзал за счет родниковых вод. Увидев посетителей, они поплыли к заледеневшей кромке и вскоре выбрались на берег. Хлеб и печенье, к удовольствию близнецов, они брали у них прямо с ладоней.

— Они фактически ручные, — сказал Эдвард. — Весной Рандольф ездил на ферму к своей сестре. Пока он там жил, лиса утащила утку, которая сидела на яйцах. Он принес гнездо с яйцами в дом, поместил в инкубаторные условия. И на какое-то время стал их нянькой. Ни одного утенка не потерял, все выжили. Потом он привез их сюда, к тому времени они подросли, но продолжали хвостом ходить за ним, как за матерью. Смотреть на них без смеха было невозможно. Отучить их от этого было довольно трудно. Первое время приходилось держать двери открытыми, и пятеро утят постоянно путались под ногами. Теперь они самостоятельно переживают первую зиму.

— Удивительная история, — сказала Айрин и улыбнулась, представив себе пять пушистых комочков, бегающих за Рандольфом.

— А вы знаете, у каждой из этих уток есть имя, — сообщил он детям. — Вон того селезня зовут Кристофер, а второго Джонни. Уточку справа от Кристофера зовут Салли, а слева — Пруденс. Ту, что рядом с Джонни, зовут Холли, они всегда вместе. Неразлучники.

Он обернулся и посмотрел на Айрин. Сейчас глаза у него казались большими и такой пронзительной голубизны, что впору было зажмуриться. Она замерла, не в силах говорить, дышать, двигаться. Она видела только его одного. Эдвард улыбнулся и взял ее за руку. Если бы можно было стоять с ним рядом всегда, держась за руки, слышать веселый смех детей, видеть над головой синее небо и тонуть в голубизне его глаз. Он уловил ее состояние, медленно нагнулся и легко поцеловал в губы.