Никогда не бывать даже самой красивой малиновке женой кречета, не бывать нежной лани женой могучему лосю, не бывать дочери боярского сына женой князю Великому. Так уж устроен сей мир, что будь ты хоть лучшей из лучших – ан не бывать. Не судьба.

Сын Великого князя неспешно шел по мостовой между рядами девушек – высокий, статный, широкоплечий, в округлой бобровой шапке, в бордовой ферязи без рукавов, густо вышитой золотой нитью, опоясанный широким ремнем с солнечно-янтарными накладками. Вроде как никого не рассматривал, голову держал прямо, однако глаза его скользили по сторонам, то вправо, то влево. Позади семенили несколько князей, вышагивали рынды – телохранители в белых кафтанах с короткими бердышами.

Десяток шагов – и корельская красавица осталась за его спиной.

Трудно сказать, что толкнуло в этот миг Соломонию на безумство: то ли обида из-за украденной мечты, то ли отчаяние безнадежности, то ли растекшийся по жилам полный ковш крепкого вишневого вина – но девочка вдруг подняла голову и громко крикнула:

– Куда же ты пошел, княже?! Краше меня все едино никого не сыщешь!

Василий обернулся на возглас, и они встретились глазами. Карий взор молодца с пушистой еще бородкой пронзил девушку, и Соломония вдруг ощутила, как сердце ее остановилось и как внезапно что-то едкое защипало в животе.

Она сглотнула.

Сердце спохватилось и застучало часто-часто, наверстывая упущенное. Едкость в животе превратилась в тепло, и только легкая слабость разлилась по телу.

Княжич обернулся к свите, что-то сказал. Князья засмеялись, все вместе бояре ускорили шаг. Толпа же девок и женщин заколыхалась, зашипела:

– Бесстыдница! Никакой скромности! Бессовестная! Нахалка! – и это были еще самые безобидные из эпитетов, что пришлось услышать Соломее.

Резко крутанувшись, она убежала к великокняжеским хоромам, взметнулась наверх, упала лицом на свою постель.

Девочка не рыдала, нет. Она испугалась. Поразилась тому, как дрогнула ее девичья душа под взглядом княжича. Почти как от подарков, как от слов и прикосновений Кудеяра.

Это что же получается – она влюбилась сразу в двоих?!

Что же делать теперь? Как поступить, как выбрать?

– Да какая разница? – буркнула Соломея, натягивая одеяло и накрываясь им с головой. – Василия мне все едино боле не видать. Погонят ныне же за бесстыжесть…

Права корельская красавица оказалась только наполовину. С сего дня Соломонию Сабурову более никуда не звали – ни на пиры, ни на праздники, ни просто в палаты дворцовые. Ее гордые соседки, что ни день наряжаясь то туда, то сюда, поглядывали на бесстыдницу с пренебрежением, даже не заговаривали с опозорившейся гостьей, однако… Однако на дверь девочке тоже никто не показывал. Ни словом, ни намеком о ненужности не сказывали, караульные у ворот и крыльца пропускали с поклоном. Вестимо – узнавали.

Съезжать сама она тоже не спешила. Ходила на службы – обратно в тихую церквушку Ризоположения, занималась вышиванием и старалась не завидовать своим более знатным и удачливым соперницам. Тем паче что на третий день Кудеяр избавился-таки от излишней службы и снова стал встречать девочку у крыльца. Тетка супротив сих свиданий более не протестовала – хотя наедине молодых и не оставляла, – и потому путь с церковной службы получался долгим и приятным, да и само богослужение казалось радостнее и душевнее.

– Пожалуй, завтра будем прощаться, – в один из дней сказала Соломея.

– Почему? – удивился боярский сын. – Нечто случилось что?

– Да, Кудеяр, – кивнула девочка, которую он держал за руку. – Ты думал, отчего я здесь засиделась, домой не еду? Зарок свой просто исполняю. Обещала ведь тафью вышить? Вот ныне и закончила. Утром отдам.

– Только не завтра! – взмолился паренек. – Смилуйся, хоть два дня мне подари!

– Да что они изменят, Кудеяр? – пожала плечами Соломея. – Ясна судьба моя, как Карачунова ночь. Обратно под родительский кров возвертаться.

– От службы отпрошусь, провожу, – сжал ее пальцы паренек. – Надобно хоть за день-другой князя упредить!

– Зачем меня провожать? – смущенно улыбнулась девочка, в то время как сердечко ее сладко заныло. – Сюда же доехала, и ничего.

– А хорошо ли это, краса северная? – покачал головой боярский сын. – При каждой деве должен находиться тот, кто живота своего не пожалеет ради чести ее, покоя и счастия. Провожу до порога родного, с отцом твоим познакомлюсь. Может статься, он мне и на будущее в доверии таковом не откажет.

– Не знаю, прямо… – совсем зарделась Соломея. – Но коли с батюшкой моим так свидеться желаешь, то так и быть. Два дня пережду.


13 августа 1505 года

Московский Кремль

Для переезда до Волги Кудеяр нанял бричку – легкий возок с плетеным верхом над сиденьями возле задних колес. Соломее большего и не требовалось: сундук и несколько узлов помещались позади, сама она с теткой Евдокией на сиденьях, Заряна напротив. Кудеяр же и оба холопа – ее и боярского сына – скакали верхом.

Сразу после заутрени путники выкатились из крепости через Боровицкие ворота, прогрохотали колесами и подковами по мосту через Неглинку, выехали на широкую улицу, огражденную амбарами и тынами постоялых дворов.

– Ныне быстро доберемся, – пообещал Кудеяр. – Лето к исходу повернуло. Многие купцы, в Персиях, Сарае и сарацинских краях затоварясь, на север груженые идут. Так что попутный корабль найдем с легкостью. До Вышнего Волочка доползем, а там на Мсту, и вниз по течению, токмо деревья замелькают.

– Четверо сыновей, сказываешь, и ни одной сестры? – Взгляд Соломеи задержался на тафье паренька, по краю которой изящной сарацинской вязью тянулось ее имя, вышитое красной и желтой нитью, на макушке же блестело бисером восьмиспицевое колесо коловрата, символа солнца и вечности. – Каким же ты оказался?

– Третьим, – признался боярский сын. – Уделу, понятно, столько воинов не прокормить, посему старших отец решил при земле оставить, с нее исполчаться. Мне же серебром долю отсыпал. Невелико наследство, зато сразу. В новики же я еще от отцовского удела записан. А из разрядной книги, известное дело, токмо в монастырь али в могилу выписаться можно. Федька-Последыш, кстати, и от того отказался. В Холмогоры подался, торговать. О злате, вишь, мечтает. Чтобы несчитано, немерено, и все в его сундуках.

– А ты о чем мечтаешь?

– Так со службой вроде как наладилось, – пожал плечами боярский сын. – К делу приставляют, на прилежание не жалуются. Коли служивый, обязаны земли нарезать. Иначе к каковому ополчению приписывать? Мыслю, вот-вот дадут. Тогда и дом нормальный появится, усадьба…

Всадники скакали широким походным шагом, покачивалась бричка на пологих дорожных ямах. За беседой показались впереди уже и ремесленные слободы – как вдруг позади послышался конский топот, улюлюканье, и вскорости, нагнав бричку, закружились возле нее полтора десятка всадников: уздечки с колокольчиками серебряными да золотыми клепками, седла резные, попоны вышитые. И не простой нитью – а серебром да золотом. Каждая упряжь – что деревня целая стоит. Седоки тоже под стать: шапки собольи, пояса наборные, ферязи золотом блестят, рукава рубах шелком отливаются, на перстах самоцветы блестят, на плечах цепи золотые…

– Куда же это ты направилась, красавица заозерная? – задорно спросил один из всадников, и опять от взгляда карих глаз словно споткнулось сердце Соломеи.

– Да вот, княже, заскучала, – все же взяла себя в руки девочка и ответила тоже весело, с улыбкой: – Батюшку навестить собралась. А ты тут какими судьбами, Василий Иванович?

– Да вот… – Княжич натянул поводья, вынуждая коня встать на дыбы. – Обещала ты, что краше тебя не найти, и ведь не получается! Смотрины последние на понедельник назначены, а ты вдруг отъезжать собралась! Нехорошо так поступать, обман сплошной выходит. Возвертайся давай. Токмо не в матушкины хоромы, а в терем Большого дворца вселяйся. Там ныне твое место.

– Коли так по нраву пришлась, – чуть не зло ответил Кудеяр, – отчего на пиры не звал, на праздники дворцовые?

– Ты еще кто такой, вопросы мне задавать? – хищно прищурился на него княжич, и конь, почувствовав недовольство седока, оскалился, захрипел.

– Родственник! – кратко бросил боярский сын.

Василий оглянулся на какого-то пожилого мужчину из свиты. Тот недоуменно пожал плечами.

– Соломонию я и без того разглядел, – решил-таки ответить княжич, – посему покамест с прочими знакомился. Ее же через неделю призовут…

Девочка сглотнула, невольно сжав кулачки.

Василий знал ее имя!!!

Такого случайно не происходит. Раз знал – испросил особо.

– Коли родич, вертай коней, в Кремль сестру вези, – уверенно распорядился княжич. – Где терем, ведаешь?

– Знаю, – хмуро кивнул Кудеяр.

– Вот и хорошо… – Василий дал шпоры коню, и кавалькада унеслась к центру Москвы.

– Что же теперь будет? – неуверенно спросила Соломея, когда затих дробный стук копыт. Она старалась не смотреть в глаза своего почти уже состоявшегося жениха. Девочка не знала, что сказать, и не понимала, что чувствует. Она была совершенно уверена, что любит Кудеяра, любит сильно и искренне. Но так же честно она могла поклясться и в том, что любит юного княжича.

Как могло одно маленькое девичье сердце вобрать в себя сразу два столь сильных чувства – ни одна сказка никогда не сказывала, ни одна подруга подобным не делилась, да и тетка Евдокия ни разу не помянула, как поступать при подобной напасти?

– С минуты сей ни к чему незнакомому не прикасайся, людей чужих обходи, сама никогда не пей, еду же принимай токмо из моих рук али из рук тетки своей, – чужим голосом сказал боярский сын. – А ты, Евдокия, никогда более дважды в одной лавке ничего не покупай! И вас, холопы, это тоже касается!

– Это почему?! – возмутился Тришка.

– Потому, что Соломея супругой государя будущего вот-вот стать может, – холодно сообщил Кудеяр. – За таких женихов соперницам не глазки выцарапывают, как на торгу новгородском. В Москве сопернице и яду легко подсыпать могут, и убийцу подослать, и порчу смертную навести. О том ныне постоянно помните и ничего чужого, случайного даже близко к себе не подпускайте!