Москва, подворье князей Шуйских

Василий Васильевич кушал. Один – а потому скромно. Самовар с обжигающим сбитнем, несколько ломтей ветчины и пара кусков убоины в миске с гречей да отдельная миска с хрусткой капустой, квашенной с брусникой и яблоками. Единственной богатой вещью на столе была свеча. Скрученная из разноцветного воска, с широким фитилем, она горела ярко, бесшумно и без запаха – в отличие от сальных свечей разного вида и сорта. Да и масляные лампы тоже воняли изрядно. Причем – даже не запаленные.

Открылась дверь, в горницу бесшумно вплыла княжна Анастасия Петровна. Увидев гостью, хозяин торопливо поднялся, улыбнулся, тепло обнял, прижал к себе, поцеловал:

– Вот уж радость так радость! Не ожидал.

– Слава светлоликой Ладе, хотя бы в постели великим князьям удается обойтись без помощи своей свиты, – тихо рассмеялась женщина. – Так что до рассвета я совершенно свободна.

– Ты голодна?

– Я кравчая, братик, ты забыл? Должна пробовать все блюда, предназначенные государыне. Не говори мне о еде, дай отдохнуть хотя бы один вечер!

– Вина? Меда? Настоек?

– Ты ешь, Васенька, – села на скамью княжна Шуйская. – Я токмо сбитенем погреюсь. Больно морозно ныне на улице.

– Какие новости при дворе? – вернулся к ужину князь Немой.

– Кудеяра нашего встретила ненароком, – налила она в деревянную мисочку горячего ароматного напитка. – И сей боярский сын с осторожностью вспугнутого из берлоги медведя спросил, не соглашусь ли я устроить Великой княгине свидание с князем Овчиной?

– Ого! – забыв о еде, дернул себя за бороду Василий Васильевич.

– И я вроде как не отказала, – так же невозмутимо и нежно ответила княжна.

– Ого! – икнул Немой. – А если понесет?!

– Беда в том, друг мой милый, – отхлебнула сбитень гостья, – что не токмо воевода Иван Федорович по молодухе нашей сохнет, но и она глаз на молодца явно положила. Сам понимаешь, коли двое одного сильно жаждут, то рано или поздно, но своего добьются. По нашей ли воле, супротив, но таковую возможность найдут. Наша Елена отнюдь не простолюдинка прежняя, у нее своих людей при дворе в достатке. Она, как в хоромы великокняжеские въехала, сразу литвинов многих на службу взяла, с коими от Сигизмунда драпала. У них здесь иной опоры, кроме государыни, нет. Посему преданы ей насмерть. Захочет, в тот же день молодца приглянувшегося доставят. Вот я и помыслила, что лучше уж тогда под присмотром своим все это держать и о свидетелях позаботиться, каковые при нужде таковой связь небрачную подтвердят и права ребенка на стол московский оспорят.

– Больно сложно у тебя все, Настенька. Как бы тебе самой в хитростях своих не запутаться.

– Да чего тут хитрого, братик? Нет у Василия детей, хорошо. Появятся – нужно его отцовство под сомнение поставить. Вот и вся задумка.

– Ладно, – после некоторого колебания вернулся к еде князь Немой. – Воевода Овчина ныне в почете общем. Коли в должниках твоих окажется, сие нашему роду на пользу. А что Кудеяр? Про сына своего не вспоминал?

– Навещает он Соломею, чаще прежнего. Насколько близко утешает, не ведаю. Сам не сказывает, а глаз своих в обители не имею.

– Она государю про дитя отписала?

– Экий ты наивный бываешь, Васенька, прямо диво, – покачала головой княжна. – Как же ей признаваться, коли малому и года еще нет? Любая повитуха, на него глянув, возраст до месяца определит сразу! Между тем, коли мальчику ныне год, он наследник, в начале марта зачат, когда князь с супругой перед отъездом к братьям прощался. И весь двор, обе свиты тому поручители. А коли девять месяцев, сие уже блуд, позор и срамота. Так что верно она затаилась и праведничает. До весны ей лучше просто молчать, а опосля ребенка как можно дольше никому не показывать. Коли повезет, лет до двух. А лучше до трех. В пять же и вовсе никто сказать не сможет, каков у княжонка возраст. И будет он по отцу и матери законный наследник… Коли мы с тобой этого захотим. А не захотим – не будет.

Глава четвертая

18 марта 1527 года

Москва, подворье князей Оболенских

– Она опять была там! – Князь Иван Федорович с силой, если не с ненавистью вогнал нож в лежащий перед ним телячий окорок, быстрым движением откроил ломоть, переложил на кусок хлеба, разрезал на куски помельче, один из которых наколол на кончик и отправил в рот. – Сидела на троне и, пока самаркандские послы расхваливали нового падишаха, рассматривала роспись за моей спиной! Я клянусь, она делала это специально, она смеялась надо мной своею недоступностью! Палаты были полны бояр, но смотрела она токмо за меня!

Он кинул в рот еще кусок мяса и откинулся в кресле:

– Но великая Лада, как же она хороша! Бела, чиста, пригожа! А соболя на поясе? Так и хочется запустить пальцы в этот мех! Какой взгляд! Небеса таковыми никогда не бывали. Черты тонкие, резные, голос медовый, губы алые. Душу продам, лишь бы губы сии поцеловать, Кудеяр!

– Завтра поутру, княже, ты оденешься в рубаху простую и чистую, – ответил сидящий напротив боярский сын, – штаны полотняные да походные сапоги и отправишься на торг, к рядам немецким, что вином заморским торгуют. Есть там лавка приметная с бочонком на крыше.

– Чего?! – не понял дядьку князь Овчина-Телепнев-Оболенский.

– Сказываю, оденешься завтра чисто и бедно, ровно подмастерье с кожевенной слободы, – терпеливо повторил Кудеяр…

* * *

Торг, что находился в Китай-городе, через ров напротив Кремля, просыпался с первыми лучами солнца. Едва только на улице можно было отличить свой сапог от метлы ярыги – обитатели тесно стоящих лавок поднимали навесы, раскрывали двери, раскладывали товары. А когда появлялись первые прохожие – наружу выпускались зазывалы, хватающие этих самых прохожих за рукава и тянущие к товару, громко причитая:

– Скоба псковская, как булат прочная, первому покупателю за полцены наудачу, не упусти дешевизны сказочной! А вот курага, как мед прозрачна, как дыня сладка, даром почти отдаю, токмо порадовать хочу! Шелк китайский, ковер персидский, сукно индийское, все что хочешь в одном месте разом!

Здесь, на главном торгу в столице величайшей и богатейшей державы, можно было купить все – от рыбьего зуба до слонового бивня, от французских кружев до шелковых платков, от речных жемчугов до индийских самоцветов, от испанского пурпура до чернильных орешков.

Вот только цены такие назывались – что держись! Ведь рядом с двором великокняжеским бедняки не гуляют. Разве на подработку придут – поднести чего, разгрузить, подмести, подремонтировать… Так и то не всякого к торгу близко купцы подпускали. Иного за три улицы служки погонят, дабы лохмотьями своими и вонью покупателей знатных не отпугивал.

Разумеется, здесь имелся и проулок, в котором торговали немецкими винами – из Гишпании и Франции, с Рейна и Тибра, из Валахии и Сербии. Больше же всего бочонков привозили голландцы – но знающие люди у них не отоваривались. Бродили слухи, что перекупным добром купцы тамошние промышляют, и цены самые низкие держат, потому как хлебным вином заморские напитки разбавляют.

Кравчую Великой княгини здесь знали – за ценой она никогда не стояла, товар брала бочонками, незнакомых напитков пробовать не брезговала. Вот только в качестве была зело как разборчива. И запах искала нежный, и вкус тонкий, и послевкусие долгое и приятное. Угодить трудно – зато какой прибыток! И потому зазывалы чуть не костьми ложились, пытаясь завернуть женщину к своему прилавку:

– Солнечной Наварии токмо два бочонка красного о прошлом годе удались! К твоим услугам, княгиня! Один глоток, умоляю… – самолично выскочил купец из-за прилавка.

– Пошел вон! – брезгливо поморщилась Анастасия Петровна. – Два года тому ты мне кислятину перестоявшую налил.

– То был такой сорт, княгиня! Хороший сорт рейнского вина…

Но бедолагу уже оттирали другие торговцы:

– Нет вина лучше фряжского, княгиня! Много солнца, много воздуха, никаких улиток! – стукнул себя кулаками в грудь смуглый купец с густой черной курчавой бородой и такими же густыми курчавыми бровями. – Оливки и виноград токмо наши упоминания достойны.

Княжна Шуйская остановилась. Радостный купец тут же нацедил по полмиски вина из трех разных бочек, выставил на прилавок. Кравчая понюхала по очереди каждую, но пригубила только одну, почмокала языком.

Купец замер…

– Непонятно… Но что-то есть… Одну на пробу! – вскинула палец женщина.

Фряг радостно тряхнул кулаками, а кравчая двинулась дальше. Отпробовала напитки у одной лавки, у другой. В третьей только понюхала, в четвертой взяла сразу два бочонка. Вскоре Анастасия Петровна добралась до приметной лавки с бочонком на крыше. Уже зная товар, она все же проверила на вкус вишневую наливку, потребовала бочонок… И тут случился казус: оба ее холопа уже ушли с тяжелыми покупками.

– Эй, смерд! – окликнула кравчая плечистого опрятного простолюдина. – Деньгу получить хочешь? Бери бочонок и ступай за мной.

Смерд стремглав кинулся выполнять пожелание Анастасии Петровны, легко забросил бочонок на плечо, пошагал за женщиной.

Выйдя из проулка, кравчая громко посетовала:

– Что-то жарко стало, – скинула с головы платок, оставшись в кокошнике, набросила на шею нанятого грузчика. Подумала, негромко посетовала: – Мало… Лицо уж больно известное… – Она огляделась, махнула рукой: – Эй, малой!

Через минуту на шее грузчика висела гирлянда бубликов, болтаясь на уровне подбородка. Выглядел мужчина при этом глупо, но обыденно – и половина лица долой.

Впрочем, особо к смерду во Фроловских воротах не приглядывались. Кравчую знали, вино она покупала нередко, слуги несли бочонки каждый раз – все как всегда. Стражники поклонились княжне и пропустили.

Так же запросто они вошли на женскую половину, поднялись к палатам свиты. Анастасия Петровна завела грузчика к себе, кивнула:

– Ставь у двери, опосля холопы унесут. Бублики можешь съесть, мне они не любы. Теперь слушай. Я уйду на службу, ты же жди истопника, дрова принесет. Дашь ему рубль, заберешь кафтан и вязанку. Да токмо не мою, а государыни, каковую он второй ходкой принесет! Печь там между опочивальней и горницей, в опочивальню не суйся. Сиди перед топкой да поленья с места на место перекладывай. Передумаешь – беги. Нет – кого жаждешь, дождешься.