– А свадьба чья?

– Великого князя Василия Ивановича… – понизил голос князь Овчина-Телепнев-Оболенский.

– Как?! – резко шагнул к нему Кудеяр.

– Да жива твоя Соломея! – отпрянул от неожиданности воевода. – О вдовстве государя не поминается ничего! И вестей таковых не случалось!

– Но тогда как?!

Князь показал ему грамоту и развел руками, давая понять, что знает не больше дядьки.

– Прости, Иван Федорович! – метнулся к двери боярский сын, всем телом выбив тяжелую тесовую створку и выскочив наружу.

– А сказывал, нет ничего с Соломонией! – добродушно усмехнулся возмужавший воспитанник Кудеяра. – Да знаем мы, куда ты каждую зиму пропадаешь. Не слепые, чай. И не дураки.


26 июня 1525 года

Александровская слобода

Боярский сын и два его холопа, скача с заводными, поспели к великокняжеской крепости задолго до сумерек, и ворота были еще распахнуты. Хотя, понятно, не без охраны, и на пути всадников встал молодой совсем еще ратник в нарядном зипуне с вышивкой и синими шнурами по малиновому сукну. Но – опоясанный саблей, да плюс к тому имеющий при себе добротный косарь и топорик.

– Тебе чего, боярин? – сурово спросил он.

– Письмо княжне Шуйской, Анастасии Петровне! – Кудеяр спешился, бросил поводья Духане, распорядился: – Найдите двор постоялый в городе, светелку снимите. Лошадей во первую голову выходите и напоите! Головой отвечаешь! Как княжна отпустит, я вас найду. В ночь, мыслю, обратно не погонит.

– Сделаем, боярин, – послушно кивнул холоп, одетый ничуть не хуже стражника. Разве токмо кафтан имел без вышивки. Кудеяр уже давным-давно перестал быть нищим бездомным служакой, а каков господин, таковы и его воины.

– А может, и нет ее здесь, боярин! – приосанился караульный.

– Как же нет? – вздохнул уставший от долгой скачки лжегонец. – Кравчая она при государыне. Куда она от Соломонии Юрьевны денется?

– Дык, боярин, как известие о разводе скором пришло, почти все княгини и боярыни из свиты ее отъехали. Ныне она почти уж и не Великая княгиня!

Кудеяр, что до сего старательно отводил лицо, впервые посмотрел на привратника прямо и мрачно – тяжелым взглядом разогнавшегося для копейного удара всадника.

Случись сие лет десять назад, его бы уже вязали, волокли к Василию, мечтая о награде за бдительность. Но сменилось уж то поколение, что шепталось о побеге прекрасной Соломонии, рассказывало об ищущем смерти влюбленном порубежнике и смеялось над ревностью государя, не имеющего повода для кары, а потому придумывающего награды, за которыми приходилось ездить куда-то Карачуну под бороду…

Молодой стражник гостя банально не узнал – и воспринял взгляд по-своему.

– Да не гневайся, боярин! Сейчас проверим. – Он повернулся, крикнул столь же юному сотоварищу: – Ты за старшего, Алатырь! Я гонца московского на женскую сторону провожу, дабы не заблудился! Ты ведь первый раз здесь, верно? – обратился он к Кудеяру. – Что-то лица твоего вовсе не помню.

– Первый, – благоразумно подтвердил боярский сын.

– Не отставай! – махнул стражник и направился в глубину двора.

Александровская слобода и вправду заметно опустела. У навесов со стойлами на сотни лошадей стояли десятки скакунов, перед Троицким собором вместо десятков бояр и прихожанок маячили лишь одинокие воины, амбары же стояли и вовсе запертыми – исчезли многие десятки подвод, что выгружали припасы, товары, дрова, солому и прочее насущное для спокойной жизни добро.

– Здесь! – свернул на крытое крыльцо стражник, кивнул скучающим на перилах караульным с бердышами: – Как тут?

– Как обычно, – зевнул один из ратников.

Стражник толкнул дверь, быстро прошествовал по коридорам, свернул в просторную горницу с гладким расписным потолком, поклонился с порога:

– Гонец к княжне Анастасии Петровне!

И здесь тоже было пусто и безлюдно. Если обычно округ государыни толпилось никак не менее двух десятков прислужниц, то теперь осталось всего несколько. Да и средь тех Кудеяр узнал Заряну – а днем дворовых девок к Великой княгине отродясь не подпускали.

Соломония тоже была здесь, зачем-то распуская на тонкие ленточки старую юбку. Увидев стоящего за стражником Кудеяра, она охнула и вскочила. Княжна Шуйская тоже резко поднялась, махнула рукой:

– В покои мои его проводи, опосля подойду! Не видишь, государыню к свету проводить надобно?

– Слушаю, княжна, – поклонился боярин, отступил в коридор, пошел вдоль дверей, удивленно качая головой: – Надо же, осталась! Преданная… Вот здесь, кажется. – Он приоткрыл створку, сунул нос. – Да, тепло. И маслом припахивает. Значит, живут. Удачи, боярин! И да, коли до темноты не обернешься, не выпустим. Будешь по хоромам лавку свободную искать.

– Похоже, не успею, – тяжело вздохнул боярский сын. – Вишь, сразу не пошла? Когда еще освободится?

– Коли задержит, пусть греет, – подмигнул ему воин и помахал на прощание рукой.

Кудеяр вошел в горницу кравчей, отломил у одного из сложенных у печи поленьев щепку, макнул в масляный светильник. У окна высек своим кресалом огонь, запалил щепу, от нее зажег лампы, потушил…

Распахнулась дверь, внутрь влетела Соломония, обхватила Кудеяра за шею, ткнулась носом в шею и… Заплакала!

Следом, с небольшим опозданием, забежала княжна, широко перекрестилась:

– Слава богу, не видал, кажись, никто! – Она хищно огляделась, тут же задула две лампы из четырех, остальные унесла в опочивальню, вернулась и туда же затолкала родственничков: – Там сидите! Упаси господь, в дверь кто заглянет, там хоть не заметят. Я, государыня, в твои покои пойду. У опочивальни сидеть стану и не пускать. Сказывать, что горюешь ты и видеть никого не желаешь. А то ведь мало ли что… Все следят, донести о важном желают. Похвалу снискать…

Кравчая вышла, Великая княгиня подняла заплаканное лицо:

– За что он меня так, Кудеяр? Почему? Всю жизнь ему отдала… Ни разу на сторону не глянула. Преданной была, честной и ласковой. Душу загубила, с ведьмами и знахарками знаясь, снадобьями и зельями пользуясь… А он?! Молодуху смазливую встретил да тут же всю жизнь нашу прахом под юбку ей пустил! Отписки бесстыжие шлет, интересом державным прикрывается. В лицо даже сказать о подлости своей не посмел, за Даниила – митрополита – прячется!

Что мог ответить на сие боярский сын? Только молча гладить любимую женщину по волосам. Любимую, впервые в жизни оказавшуюся в его объятиях, ищущую его защиты, спасения. Оказавшуюся так близко, как он уже очень, очень давно даже и не мечтал. Сердце мужчины колотилось, грозя переломать ребра и разгоняя по жилам не кровь, а кипяток, лицо горело, во рту пересохло. И то ли желая утешить, то ли осушить, то ли просто не устояв перед таким невероятным соблазном – он наклонился и поцеловал влажные, соленые глаза Великой княгини.

Соломея не протестовала – не отталкивала, не крутила головой, не говорила ничего против, лишь зажмурилась, и боярский сын, смелея, стал целовать ее лицо, шею…

Трудно сказать, чего в этом было больше – желания спрятаться от обрушившейся беды в чьих-то сильных руках, тоски по мужской ласке, обиды и желания отомстить или променянной на власть и титул действительной, настоящей любви, что так долго таилась в ее сердце, – но женщина буквально тонула в этих поцелуях, ласковых прикосновениях, в этой нежности, и ей хотелось погрузиться в подобную негу целиком, всем телом до самого последнего уголка.

– Крючки… Сзади… – прошептала она.

Пальцы Кудеяра пробежали от ее затылка вниз, по вороту и бархату сарафана, ткань ослабла, горячие губы добрались до обнаженных плеч Соломеи, опустились ниже ключицы, еще ниже – и государыня наконец-то избавилась от мыслей о подлости супруга. Хотя бы на время, на то время, когда ее душа утонула в забытом огне девичьей страсти, сминающей все правила и законы…

Спустя пару часов задрожал, пуская копоть, огонек на одном из светильников. Наверное, только в этот миг, возвращающий боярского сына из мечты в реальность, он и осознал, что лежит в постели с обнаженной государыней всея Руси, лаская ее грудь и целуя плечи, отдыхая после сладкого урагана любви.

– Давай убежим, Соломея? – предложил он. – Поехали со мной!

– Как, Кудеяр? – покачала головой женщина. – Или ты мыслишь, что из свиты, караулов дворцовых, стражи крепостной сего никто не заметит? Так ведь они не токмо охранять меня поставлены, но и сторожить крепко-накрепко! Даже Анастасия Шуйская, и та лишь до того предела предана, пока я на троне и бесплодна. Бережет, чтобы Ваське путь к свободе через яд не облегчился.

– Тайно скроемся, любая моя. Черной лестницей, тайницкой калиткой. Никто и не заметит!

– Куда? К тебе на север али к родичам моим в Кострому? Так ведь холопов беглых, и то ловят! А тут княгиня, государыня… В Литву дикую али Крым сарацинский? Так уживемся ли там? Да и доберемся ли? На том пути многих бояр ловят…

– Я проведу! Порубежником столько лет отслужил, от недобрых глаз таиться умею.

– Не спеши, Кудеяр, – погладила его голову Соломея. – Поперва посмотрим, как тут сложится. Плаха мне не грозит, к прочему можно приспособиться. А может статься, не дадут Василию развода патриархи греческие! Тогда и вовсе не ведаю, каково все выйдет…

Закоптила вторая лампа. Мужчина торопливо поднялся, снял светильники, вышел в соседнюю комнату, вскорости вернулся с двумя другими, горящими ровным ярким огнем. Повесил их на кованые подставки, вернулся в постель и стал целовать ступни Соломеи, щиколотки, лодыжки, подбираясь все выше и выше. Женщина закрыла глаза и застонала, млея в долгожданных ласках…

25 августа 1525 года

Москва, подворье князей Оболенских


Кудеяр вошел в ворота, ведя лошадей в поводу. Ни о чем не спрашивал, ничего не просил, ничем не хвастался. Просто передал поводья так же тихо вошедшим холопам, дабы отвели скакунов на конюшню, взял на плечо чересседельную сумку и отправился в свои покои.