И заработали меха в горнах по всему Верхнему Поволжью, заработали черпаками копари, выгребая из вязей болотную руду, застучали тяжелые молоты по наковальням, превращая рыхлые криницы в сверкающие клинки и прочные панцири. Скатились вниз по реке тяжело груженные ладьи – и многочисленные отважные, но нищие и почти безоружные поволжские степняки внезапно обратились в могучую рать, закованную в броню и держащую в руках лучшие на свете мечи.

Взметнулись над Ойкуменой кривые харалужные клинки, полыхнула жестокая война – и всего за четыре года битв и походов сгинули во мраке небытия все древние правящие династии, словно их никогда и не было. И остались во всем обитаемом мире только два великих правителя: царь Батый и князь Ярослав.

В этот час рождения новой династии и возникло проклятие рода, осужденного навсегда остаться всего на одном шаге от верховной власти, неодолимое проклятие вечно вторых. Вторым родился Андрей у князя Ярослава – и потому власть над половиной мира полагалось унаследовать Александру.

Уже основатель рода не устоял от соблазна и после смерти отца попытался провозгласить себя Великим князем и сесть во Владимире – но старший брат оказался сильнее, и пришлось Андрею Ярославовичу бежать в дикие свейские земли и пять лет отсиживаться там у дальних родственников.

Отойдя от гнева, Александр Ярославович в конце концов простил брата, вернул домой, дал в кормление удел Нижегородский, потом Суздальский, дети Андрея от детей Александра получили Шую, став князьями Шуйскими, служили Руси и престолу – но зависть к старшей, более везучей ветви Ярославичей, желание сменить их у власти навсегда остались их родовой чертой.

И князь Василий Васильевич Шуйский, за немногословность прозванный Немым, несомненно унаследовал общее желание Андреевичей.

– Ты хочешь сесть Великим князем вместо Василия, – утвердительно сказал Кудеяр.

– Правильнее молвить: после Василия, – поправил его Немой. – Зачем мне его свергать, коли потомки мои и без того законными наследниками трона ныне являются? Зачем нам на Руси смута и усобица? Достаточно просто положение дел нынешнее сохранить и Соломонию от смерти спасти.

– О чем ты сказываешь, Василий Васильевич? – Последняя фраза заставила Кудеяра подавить гнев и прислушаться.

– Так оно вышло, служивый, – тяжко вздохнув, заговорил Немой, – что десять лет тому Великий князь Василий женился на прекрасной Соломонии. Сей брак должен был принести ему и державе нашей здоровых и красивых наследников. И дабы сыновья братьев не оказались случайно старше сих наследников и по старшинству на стол великокняжеский претендовать не смогли, запретил Василий своим братьям жениться, пока у него у самого дети не появятся. Десять лет прошло. Соломония бездетна. Все прочие ныне живущие потомки Александра Святого холосты, а потому тоже бездетны. Между тем, князей Шуйских сей запрет отнюдь не коснулся… Ух…

После столь долгой речи Василий Васильевич замолчал.

– Ты надеешься, что Соломея останется бездетна, – понял Кудеяр, – братья государя холосты и ветвь Александровичей прервется сама собой. Чем дольше она останется женой Василия, тем больше надежды, что престол перейдет к князьям Шуйским!

– Так уж вышло, что в державе нашей смерти Великой княгини желают почти все, – произнес из сумрака женский голос. – Все хотят, чтобы бесплодная государыня уступила место кому-нибудь другому. Государыне, которая «понесет». Четверо братьев Василия – потому, что все же надеются завести семьи. Народ русский – потому, что законный наследник избавит Русь от смуты после смерти Василия. Свита государыни желает ей смерти потому, что, случись беда с Великим князем, на трон сядет кто-то из братьев, а у них у всех есть своя свита, и нынешняя дворня будет разослана по своим уделам или на ратную службу. К тому же Соломея худородна, прислуживают же ей рода знатные. За одно это ее с самого первого дня собственная свита изжить готова.

– Так уж вышло, Кудеяр, – эхом отозвался Немой, – что на всем белом свете токмо трое людей желают видеть Соломею живой и здоровой. Это я, ты и она сама.

После недолгой паузы женский голос из темноты предложил:

– Одели бы вы все же боярина-то. Срамота!

Палач за спиной боярского сына кашлянул, и через несколько мгновений Кудеяр ощутил, как с его запястий опали путы.

– Рухлядь сейчас принесу, – пообещал Труфон и вышел из горницы.

– Чего ты от меня ищешь, Василий Васильевич? – спросил князя Шуйского Кудеяр.

– Беда наша в том, служивый, – постучал пальцами по подставке Немой, – что козней может быть много, очень много. Я же участвую лишь в трех.

– Это все же ты?! – задохнулся боярский сын.

– Экий ты тугодум, Кудеяр, – покачал головой князь. – Кабы не был я средь смутьянов, как бы узнал, что Юрий и Дмитрий Ивановичи задумали девке Заряне знахарку ложную подвести, дабы под видом зелья лечебного Соломонию Юрьевну отравить? И слава моя недруга государева тому порукой, что заговорщики верят мне и недобрыми задумками делятся. Плохо то, что ведал я про одну токмо отравительницу и поймал одну. Однако же быть их может несколько. От других братьев, от князей с девками на выданье, от доброхотов, о благополучии державы заботящихся. Кто этих душегубов остановит?

– Государю все рассказать надобно!

– Василий Соломею любит, души не чает, – сказала темнота. – Поберечь пожелает обязательно! Но токмо кому сие дело поручит? Уж не кому ли из крамольников?

Рыжебородый вернулся с одеждой пленника. Боярский сын торопливо облачился и спросил:

– Что же тогда делать?

– Стеречь!

– Но меня к ней даже близко не подпускают! Не то что охранять, даже увидеть издалече не в силах!

– А она тебя не забыла. При случае любопытствует, узнав про рану – встревожилась… – Из темноты в свет свечей выступила женщина лет сорока, чуть смугловатая, но гладкокожая, с маленьким вздернутым носом. Через плечо ее свисала толстая черная коса, а тело облегал сарафан из синего бархата с атласными вставками на боках и плечах. – Ты меня помнишь, боярский сын Кудеяр?

– Прощения прошу, – виновато склонил голову Кудеяр и тут же поморщился от боли в пропеченной огнем груди.

– Еще бы! При встрече нашей ты глаз от Соломонии оторвать не мог, ничего округ не замечал, – снисходительно улыбнулась женщина. – Анастасия Петровна я, княжна Шуйская, постельничая Великой княгини.

Кудеяр снова поклонился, но в этот раз более осторожно и… полого, без сильных изгибов. Ему чудилось, что все его тело покрыто румяной корочкой, как у зажаренного на углях барашка.

– Наибольшая опасность не в знахарках и ведьмах таится, что Заряна к государыне водит, – остановилась перед порубежником женщина. – А в том, что даже кравчая наша любви к государыне не имеет. Кравчей же отравить госпожу и вовсе пустяк.

– Как?! – не поверил Кудеяр. – Она ведь любую пищу пробовать должна, прежде чем Великой княгине подать!

– Тебе интересно? – вскинула брови княжна. – Ну, к примеру, так… Вытачиваешь из кости крохотный флакончик и вшиваешь его сюда, в рукав, – она указала на правое запястье. – Чтобы отверстие вверх смотрело, когда правильно что-то держишь. Наливаешь в него крепкий настой багульника, белены али красавки. В нужный час, за обедом, пробку из флакона вынимаешь и ждешь. Желает государыня вина? Наливаешь из кувшина в кубок несколько глотков, ставишь чашу обратно и спохватываешься: «Ах прости, княгиня, соринка!» Подхватываешь салфетку или полотенце и край бокала протираешь… – Постельничая сделала круговое движение рукой, словно протерла невидимый бокал, и стало видно, что запястье при этом повернется и содержимое флакончика неминуемо выльется в кубок. – Затем добавляешь вино почти до краев и с низким поклоном вручаешь… Спустя пару часов голова у повелительницы закружится, во рту сухость появится, в теле слабость. Вскорости сердце тихо остановится… И все.

Кудеяр сглотнул.

– Не опасайся, служивый, коли я стану кравчей, то скорее сама сгину, чем Соломонию отравить позволю, – пообещала Анастасия Петровна. – Глаз не спущу, пуще души своей стеречь стану. Надо будет, сама на охоту или в огород побегу, но еды подозрительной до уст ее не допущу! Вся честь рода князей Шуйских за то тебе порукой. Если какая беда с государыней и случится, то токмо не из-за яда. От тебя лишь одно надобно: убеди Великую княгиню дать мне это место!

– В Александровскую слободу меня не впустят, – покачал головой боярский сын. – Не для того Василий Иванович жену из Москвы увозил, чтобы опосля так легко к сокровищу своему подпустить.

– Ты забываешь, что я из свиты великокняжеской, Кудеяр, – обошла вокруг воина женщина. – Встречаться тайно при дворе есть великое искусство. Трудно сие, но возможно. И коли согласишься ты помогать нам в обережении Великой княгини от недругов и душегубов, Кудеяр, то могу я поручиться, что видеться с любимой своей ты сможешь куда чаще и ближе, нежели раз в год на заутрене.

– Что нужно делать? – Мягкие, вкрадчивые речи Анастасии Петровны так заворожили воина, что он даже не возразил против слова «любимой».

– Ты поедешь с моим приказчиком, надев поверх роскошной ферязи своей простой овчинный тулуп. Возничим на одной из телег. Вести себя будешь скромно, понуро, со стражей и ключниками не болтать и пугаться, к приказчику всех отсылая. Как разгружаться станут, смердам во всем помогать, но, когда сундук с платьями сменными ко мне в покои понесешь, там останешься. Опосля я улучу момент и Великую княгиню к себе приглашу, придумаю повод. Уйдешь так же скромно с приказчиком, каковой перед отъездом ко мне за платьями старыми зайдет. Сундук с ним унесете. Когда же заходить, знамо, я по своей воле завсегда решаю. Как увидишься, так и покличу. Припасы, рухлядь, письма ко мне отсель каждый месяц возят. Так что хоть каждый месяц можете встречаться, беседовать и даже за ручку друг друга держать.

– Соломея не согласится, – покачал головой Кудеяр. – Бесчестья убоится.