– Так князь Оболенский о сем тоже знал?

– Двор государев – таковое место, где даже стены глаза и уши имеют. Дядюшка Петр Васильевич много раз предупреждал, что в одном углу там чихнешь, в другом о сем уже Великому князю докладывают. И потому даже в глухой подклети и в полном одиночестве все едино лишнего лучше не болтать. В Большом дворце никаких тайн ни у кого нет. Там не спрячешься. А Москва есть большой двор государев. Чуть позднее донесут, вот и вся разница.

– Ну да, – согласился боярский сын. – За пять лет в порубежье я о сем успел подзабыть.

– Так Соломея вправду с тобой сбегала? – слегка наклонившись к Кудеяру, перешел на шепот безусый Иван Федорович.

– Великая княгиня тоже женщина, – с силой провел ладонью по лицу боярский сын. – У нее тоже сердце есть, и она тоже любить умеет.

– И что было? – горячо спросил мальчишка.

– Василий со свитой нагнал в слободе за Неглинной, – негромко признался Кудеяр.

– И?! – истребовал подробностей князь.

– Пообещал руку и сердце, трон и звание государыни всея Руси, – повернул к нему голову боярский сын.

– А ты?

– У меня, княже, своей Руси и своего трона нет.

– Нешто отступился?! – ударил кулаком в ладонь юный воевода.

– Кто я, княже, а кто он, – напомнил Кудеяр.

– Но ведь вы друг друга любили!

– Она стала Великой княгиней.

– А любовь?

– Я помог ей возвыситься.

– Ты отступился!

– Я сделал это ради нее.

Юный князь замолчал, мелко покусывая губу, а потом выдохнул с мальчишеским максимализмом:

– Если бы я любил государыню, я бы не отступился! Ни за что и никогда!

– Ты, Иван Федорович, конечно, князь, – покачал головой Кудеяр. – Вот токмо такого лучше никому не говори. Крамола.

– Кабы любил, все едино своего бы добился! Пусть бы казнил лучше Василий, но я бы не отступил! – решительно рубанул ладонью воздух четырнадцатилетний воевода и дал шпоры коню, стремительно уносясь вперед, словно и вправду погнался за своею любовью. Мгновением спустя вся полусотня тоже перешла на галоп, нагоняя господина.


12 сентября 1511 года

Успенский собор Московского Кремля


Чувство это было пугающе знакомым – как легкое прикосновение к плечу. Соломония сглотнула, облизнула мгновенно пересохшие губы. Выдержала еще несколько мгновений – и все-таки не устояла, повернула голову. Вздрогнула, столкнувшись взглядом с зелеными глазами, торопливо отвернулась, и по телу побежал колючий холодок.

– Я люблю своего мужа, Господи, – перекрестилась Великая княгиня. – Его одного, небом сужденного, тобой данного, пред людьми венчанного. Спасибо тебе, Всемогущий, что наградил меня супругом таким достойным, великим, ненаглядным. Я люблю своего мужа, Господи, и никто, кроме Василия, не надобен мне ни в жизни, ни в помыслах!

Возможно, она молилась недостаточно тихо, поскольку государь покосился на жену, еле заметно улыбнулся.

И тут, как назло, Соломея опять не стерпела и чуть повернула голову, стрельнув взглядом в полумрак храма…

* * *

В этот раз Кудеяр шел в церковь, хорошо зная, что увидит там свою единственную и неповторимую корельскую красавицу, и даже желал этого, ибо имя Великой княгини то и дело всплывало в его разговорах с юным князем, а ее облик не шел из головы воина. Боярский сын надеялся увидеть свою недоступную воочию – и смог вдосталь насладиться прекрасным обликом.

Соломея ощутила его взгляд – и трижды оглянулась. Первый раз – вроде бы с испугом, а еще дважды – со слабой смущенной улыбкой.

Большего от встречи Кудеяр не ждал, и потому желания рвать и метать, драться и искать смерти у него не возникло. Наоборот – облик любимой породил в душе ощущение теплоты, словно от лучей весеннего солнца.

– Она красива, – признал князь Овчина-Телепнев-Оболенский, задержавшись на ступенях собора так, чтобы отставший – худородный ведь, в конце свиты идет – Кудеяр оказался рядом. И явно для чужих ушей громко и отчетливо произнес: – Государыня наша, Великая княгиня, воистину прекрасна! – Мальчик получил правильное воспитание и умел следить за языком. Он понизил тон и посетовал: – Вот только стара уже, понятно. Сколько ей ныне? Двадцать пять?

– Если двадцать пять старость, то я тогда кто? Мафусаил? – ответил седобородый боярин Басарга, и княжеская свита расхохоталась.

Басарге было сильно за пятьдесят, однако он оставался крепок и в схватке иного двадцатилетнего легко одолевал.

Кудеяр предпочел промолчать. К чему привлекать к себе лишнее внимание? И без того никому не нужные слухи по Москве ползают. И потому мнение пятнадцатилетнего господина о двадцатипятилетней «старухе» осталось предметом обсуждения свиты. Князь Иван Федорович тоже отвернулся и в его сторону более не смотрел. Мальчишка был умницей и все схватывал на лету. И умение держать рогатину, и умение держать язык за зубами. Во всяком случае, о Соломее он вспоминал лишь тогда, когда они с дядькой оставались наедине.

Крамольных разговоров ни разу не слышала даже дворня.

До московских хором князь со свитой добрался всего за час – и прямо за воротами воины замерли в изумлении. По деревянным плашкам там вышагивал на длинной узде великолепный снежно-белый красавец: тонкие длинные ноги, большие глаза, коротко стриженная грива, широкая грудь и крепкий покатый круп.

– Откуда?! – только и выдохнул мальчишка. – Чей?!

– Туркестанский жеребец, княже! – со стороны бани громко похвалил коня зеленоглазый купец в расстегнутом на груди кафтане. – Но арабских кровей. В Самарканде отец его для породы куплен, пару табунов ногайских покрыл. Сие есть один из лучших скакунов, на травах черноморских выкормленных.

– Сколько хочешь?!

– Прости, княже. Не продается жеребец.

– Как, почему?! – сорвался на крик юный князь.

– Это выкуп, Иван Федорович! – подал голос краснощекий почему-то Рустам, стоящий рядом с купцом. – Отец за меня заместо серебра прислал. Как скажешь, княже, стоит он шестидесяти пяти рублей?

– Беру!

– То не мой товар, княже, – развел руками степняк, – то брата и пленителя моего, боярского сына Кудеяра!

– Он твой, князь, – не стал дожидаться вопроса Кудеяр.

– Спасибо, друже! – Мальчишка порывисто обнял дядьку и щелкнул пальцами, вытянул палец: – Седлать! Седлать немедля!

Боярский сын наконец-то смог обнять своего брата, рассмотреть еще раз:

– Загорел! И вроде как округлился ты за лето, Последыш?

– Это просто косички распустил, – пригладил пальцами бородку купец. – Веришь, нет, Кудеяр, без них сразу толще кажусь!

– Зачем же тогда заплетаешь?

– Чтобы кудрявилась!

Кудеяр еще раз обнял брата, спросил:

– Как съездил?

– Ты знаешь, удачно, – развел руками Федор. – Товар, спасибо Рустаму за советы, ушел за неделю, и сами струги тоже у Перекопа продал. Мурза Бек-Салтан оказался беем мудрым и гостеприимным, посидели с ним хорошо, о многом сговорились, во многом помог. Теперича он мой товар на передержку брать станет, а наше товарищество – его добро, что на Русь везут. А не в сезон, сам понимаешь, все завсегда дороже. На серебро, по кругу средь купцов холмогорских и костромских собранное, я ровным счетом три сотни душ православных из неволи выкупил, тоже богоугодное дело. Что до денег, то не было так много у мурзы, сговорились на лошадей. Табун я пригнал в пять сотен голов, да еще трех породистых красавцев мурза под слово мое честное отдал. Что сверх выкупа, то сыну его для закупок причитается.

– Долго за пятого ребенка торговался? – усмехнулся Кудеяр.

– А я уже второй, – сказал Рустам.

– Как?! – перевел взгляд на него боярский сын.

– Смута какая-то в Латакии вышла, султан крымчаков для подавления крамольников басурманских исполчил, – ответил Последыш. – Все братья, кроме Рустама, у тебя сидящего, ушли.

– Погибли?

– Баржа перевернулась, когда через Босфор переправлялись. Один выплыл, остальные утонули.

– Мне жаль твоих братьев, Рустам. – Кудеяр перекрестился. – Уверен, они были достойными воинами, храбрыми и честными.

– Глупая смерть, мой неверный брат, – печально покивал татарин. – Но теперь я наследник!

На дворе возмущенно захрипел жеребец, кружась и вставая на дыбы под юным наездником, но князь держался в седле крепко, и братья снова вернулись к разговору.

– Забыл сказать, братишка, из полона освобожденного многим возвертаться некуда, – вскинул палец купец. – Многие согласились в удел твой поехать, ты ведь не против? Тебе – руки рабочие, им – подъемные, кусок хлеба и крыша над головой. Все лучше, чем в неизвестность уходить.

– Не против, – покачал головою Кудеяр. – А ты как теперь поступишь, вольный степняк? Выкуп приехал, держать тебя и нукеров я больше не могу. Но коли хочешь, можешь гостем до весны остаться. Сентябрь на дворе, через степь пути уже нет.

– По реке вниз до ледостава успею, – ответил татарин. – У нас ведь все не так, как в твоем уделе Карачуновом. Реки токмо в ноябре стынуть начнут, Азов же и вовсе не каждую зиму замерзает.

Ворота распахнулись, опять отвлекая внимание собеседников, на двор заскочил гонец, сбил шапку, поклонился:

– Государь князя Ивана Федоровича к себе кличет!

– Еду!!! – Юный князь послал туркестанца вперед и стрелой вылетел за ворота.

Бояре, ругаясь, кинулись к лошадям, часть которых слуги уже успели расседлать, один за другим стали выезжать следом.

Когда на дворе наконец снова стало тихо, степняк вздохнул:

– Ну что, мой непоседливый неверный брат? Обнимемся, что ли, на прощанье? Я рад, что судьба захотела нас познакомить! Из тебя получился неплохой пленитель.

– Что, уже уезжаешь? – удивился Кудеяр. – Так сразу?

– Сам сказываешь, сентябрь. Поспешать надобно. Закупаться, отплывать. У меня на ногайской слободе знакомцы нашлись, амбар недорого выделили. Но товар сторожить надобно, там спать стану.