– Ай, как интересно! – обнаружился бездельничавший в копне сена Рустам. – А мне можно?

– Давай!

Татары ринулись вперед первыми, разом, тыча вперед тупыми концами разобранных жердей, – посему Кудеяр без особого труда, держа слегу горизонтально, подбросил их вверх, тут же взмахнул краем понизу, саданув по боку одного из пленников, резко крутанулся, широким взмахом отгоняя более опытных Духаню и Ежана, что пытались подкрасться сзади, сразу внезапно ударил за спину, сильным толчком попав зазевавшемуся татарину в живот, поднырнул под жердину Духани, неудачно пнул Ежана, получил по спине от Рустама, резко крутанулся, подбросил слегу вверх, отводя два тычка, присел, подбил под ноги татарина, отпрянул, поднырнул под оружие Духани, ударил Ежана, отскочил, поднырнул, подбил под ноги поднявшегося было басурманина, пропустил тычок Духани – но сам опрокинул Рустама, опять подсек татарина, встретил жердь Ежана…

– Все-все, хватит! – спустя четверть часа откинул свою оглоблю Рустам. – Ты, стало быть, смерти ищешь, а нам в синяках ходить? Об стену лбом убейся, мой неверный брат!

Духаня и еще один татарин тоже отступили, а Ежан и второй полонянин и без того лежали на земле, постанывая и ругаясь.

Кудеяр кивнул и положил свое оружие в общую груду. Он тяжело дышал, получил семь или восемь крепких ударов и слишком устал, чтобы страдать от оставшейся после свидания с Соломеей тоски. Боль телесная наконец-то притупила боль душевную.

С крыльца послышались редкие одобрительные хлопки. Оказывается, за схваткой наблюдали. Князь Оболенский встал со скамьи, оперся на перила:

– Теперь я понимаю, Кудеяр, како ты на ворога впятеро большего без страха кидаешься. Ты, вестимо, завсегда такой!

– Здорово, Кудеяр! – добавил князь Овчина-Телепнев. Глаза мальчишки горели. – Я тоже так хочу!

– Так иди сюда, княже, – перевел дух боярский сын. – С самого главного начнем. Ведомо мне, мастера всякие великомудрые учат удары вражьи ловить и парировать, клинком встречать али уклоняться… Сей бред безумный забудь раз и навсегда, княже, сие есть прямой путь к смерти! Для судебного поединка али схватки с татем одиноким мастерство таковое, может, и полезно, в свалке же боевой ничего ни заметить, ни парировать воин не успеет никогда и ни за что. И потому, в сечу ступив, не клинки парируй, а воздух пред собой очищай. Клинок али копье вертикально вскинул и резко им взмахнул, все, что есть токмо впереди, на сторону сметая. Тут у тебя миг малый возникнет, дабы в получившуюся пустоту укол свой разящий нанести, и тут же с места, с места уходи, ибо тебя самого убивать станут…

Кудеяр передал князю свою слегу, показал основные движения, предложил холопам напасть.

– Не жди! Не парируй! Не успеешь! – еще раз наставительно сказал он. – Чисти место, рази, ускользай. Чисти, рази, ускользай. Рустам, давай тоже подходи. Меньше трех врагов, оно не интересно.

– Рустам подойди, Рустам нападай… – недовольно буркнул татарин. – Я ведь полонянин, забыл? Мне вообще в веревках сидеть полагается! Поставишь синяков, цена выкупа упадет, так и знай! Зачем отцу сын весь побитый надобен? Лечи меня потом!

Однако жердину взял и нападать стал. Причем без особой резвости, позволяя мальчишке победить и обрести веру в свои способности.

Урок длился часа полтора и наверняка протянулся бы до сумерек, но в калитку постучали, и почти сразу въехал всадник, спешившись уже во дворе.

От обычного боярина такой поступок сочли бы за оскорбление – но гонец лишь демонстрировал свою торопливость:

– Боярский сын Кудеяр здесь? Грамота от государя!

– Лично снизошел? – удивился запыхавшийся порубежник. – Что же, узнаем его волю…

Приняв свиток, он сломал печать, развернул бумагу. Вскинул брови:

– В награду за службу честную и храбрую… Жалую… Поместье в собственность… От реки до реки и озеро, три деревни… Может, ошиблись?

– Дозволь гляну, – спустился по ступеням князь Оболенский, забрал дарственную, пробежал глазами. – Турчаховский стан, Возгоры, Нименьга, Уна и Хайноозеро в придачу… Собирайся, боярский сын Кудеяр, и поезжай володения принимать, – отдал грамоту обратно Петр Васильевич. – Таковая дарственная означает, что коли завтра тебя в Москве застанут, то уже не с уделом, а с палачом и плахой познакомишься. Не из рук государевых, а через гонца, не с торжеством, а тайно. Да еще и земля у самого Ледяного окияна! «С глаз долой убирайся!» – вот чего награда сия означает. Беги, боярин, не испытывай гнева великокняжьего.

– Князь Оболенский, Петр Васильевич?! – ворвался на двор еще один гонец. – Государь наш Василий Иванович видеть тебя желает немедля!

– Сей час буду, передай, – ответил престарелый воевода.

– Это из-за меня? – полушепотом спросил Кудеяр.

– Скоро узнаем, – болезненно поморщился князь. – Но коли Василий Иванович сегодня на всех поместьями гневается, я его недовольство как-нибудь перетерплю.

Князь вернулся уже к сумеркам. Степенно поднялся на крыльцо, кивнул ожидающим здесь Кудеяру и Ивану:

– Увы, не повезло. Землей не наградили. Однако же в наместники московские возвели. Править столицей остаюсь, покуда государь в отъезде. Завтра в Новгород Василий Иванович направляется. Промеж прочего тебя помянул, Кудеяр.

– Сказывай, Петр Васильевич, не томи, – попросил боярский сын. – Кару какую изобрел?

– Не особенную, – покачал головой князь Оболенский, теперь уже московский наместник. – Великий князь желает увериться, что ты покинешь столицу раньше него. Посему не обессудь, боярин, но на рассвете, едва откроются Рыбные ворота, ты должен выехать из них самым первым. Холопы мои о том проследят.


29 сентября 1510 года

Река Онега

– Инш-ш-шалла… – прошипел татарин, – Что ты забыл в преисподней, мой суровый брат?! Разве там есть место для живых? Или тебе наскучило искать обычной смерти?

Лодка опять уходила в ночь, полную падающего с небес мокрого снега, встречного ветра, холодных брызг, вылетающих из-под режущего пологие волны носа.

– Нужно успеть до ледостава, Рустам, – уже в который раз объяснял боярский сын. – Коли на реке вмерзнем, это все, конец. До весны к людям не выберемся.

– А если налетим в темноте на скалы?! Тогда мы не выберемся к людям вообще!

– Какие скалы, Рустам, это же не море! Разве топляк какой в воде окажется… Так ведь ему борта не пробить. Опять же, вдоль берега камыши. Коли приближаемся, шуршат, и можно отвернуть обратно на стремнину.

– Инш-шалла! – попытался еще глубже закутаться в халат басурманин. – Признайся, Кудеяр, ты сговорился с моим отцом и желаешь сохранить ему полста рублей выкупа, заморозив меня в этом черном ужасе!

– Шестьдесят пять! – поправил его боярский сын. – Полста за тебя, по пять за пленников и еще пять за коня, что остался на княжеском подворье. В письме, что торгаш повез в Крым, было указано шестьдесят пять.

– Шестьдесят пять, – согласился степняк. – И еще ты оставишь себе моего славного коня, моего верного, стремительного, выносливого Ингула! Люби его, мой коварный брат, как любил его я, и он никогда не подведет тебя ни в походе, ни в сече. Как хорошо, что я догадался не брать его с собой в царство ледяной смерти!

На самом деле оставить скакуна ему приказал Кудеяр, куда лучше знающий, какой окажется дорога.

От Москвы путники в три дня доехали до Волги на одолженных князем Оболенским повозках, а в Кимрах сели на попутную ладью. Уже через день Кудеяр с холопами и полоном сошел в Усть-Шексне. Ладья ушла на юг, в Кострому, а он на целых три дня застрял на постоялом дворе у Рыбной слободы. Но в конце концов терпение боярского сына оказалось вознаграждено – он нашел крупный струг, идущий до самого Белого моря.

Проторговавшийся купец с почти пустым трюмом охотно взял пассажиров – и путешествие продолжилось: по Шексне до Белого озера, через Красный волок на озеро Воже – а там уже вниз по течению, через Свирь, озеро Лача и по полноводной Онеге под всеми парусами!

Затяжные осенние дожди застали Кудеяра и его спутников уже на Лаче – но распутица, превращающая русские дороги в вязкую кашу, водный путь ничуть не портила. Люди, спасаясь от непогоды, спустились в трюм, на мешки и бочонки, а струг ничуть не замедлил скорости, не останавливаясь ни днем, ни ночью.

– Я тут всю жизнь хожу, – развеял опасения путников пожилой кормчий, одетый в стеганый кожаный кафтан с толстой суконной подкладкой и кожаную непромокаемую шапчонку вроде тафьи. – Иной год по два раза за сезон. С завязанными глазами по Онеге проведу! Зима же сюда, бывает, внезапно падает. Токмо вроде по чистой воде шел, а наутро встаешь, ан лодка ужо и вмерзла, да лед в ладонь толщиной! Не-е, боярин, я лучше недосплю, но зимовать на родной печи залягу…

На третий день пути, словно желая подтвердить слова кормчего, дождь превратился в мокрый снег, к рассвету слипающийся на поверхности реки в единую плотную шугу. Теперь уже и Кудеяр перестал возражать против спуска наперегонки с погодой, когда купец стоял у руля днем, а более опытный кормчий – ночью. И только постоянно мерзнущий Рустам то и дело принимался сетовать на судьбу.

Кормчий не обманул по поводу своего мастерства и способности ходить по Онеге с завязанными глазами – сухой стук борта о что-то твердое послышался среди ночи, в темноте. Испугавшись несчастья, путники высунулись из трюма – но бывалый кормчий сохранял спокойствие.

– Нименьга! – громко сообщил он. – У местных тут даже причальчик имеется, боярин, так что высадитесь с удобством!

Пока холопы с полонянами выгружали сундуки и мешки с походным добром, Кудеяр расплатился с капитаном и последним сошел на скользкие жерди стоящего на сваях помоста. Струг сразу отвалил, боярский сын, щурясь в темноту, пошел на голоса слуг, и вскоре под его сапогами захрустел снег. От неожиданности воин даже остановился, притопнул ногой – пятка врезалась, словно в камень.

Оказывается, по берегам Онеги уже наступила зима, земля успела замерзнуть и укрыться первым, пока еще тонким, снежным покровом. И только текучая вода еще оставалась жить в поздней осени. Но явно – ненадолго.