– Ал-ла!!! – Налетевший старикан приметился Кудеяру копьем в грудь. Воевода закрылся щитом, толкнул его вверх, отводя удар в небо, сам же любимой уловкой толкнул рогатину над плечом врага, метясь не в ближнего разбойника, а в того, что сзади. И опять удачно, попав неготовому к отпору ворогу точно в горло.

Лошадь старика врезалась в скакуна Духани, жалобно заржала, поворачиваясь боком, татарин от толчка качнулся вперед, опустив щит, – и Кудеяр, не упустив столь удачной возможности, с размаху ударил его в основание затылка окантовкой своего, заметил краем глаза движение, вскинул щит. Тот жалобно хрустнул и развалился. Брошенную пику, впрочем, остановил.

Воевода бросил бесполезную уже деревяшку, потянул из петли топорик, попытался уколоть татарина в ответ – но наконечник рогатины бессильно ударил в медный умбон.

Смертельная схватка неожиданно угасла. Передовые всадники кто погиб, кто согнулся от боли, не в силах продолжать боя – и скакуны с опустевшими седлами разделили врагов, зажатые меж двумя отрядами. В краткой тишине стали слышны вскрики, стоны, пение тетивы. Это пятерка боярского сына Дербыша, пропустив мимо себя татарскую лаву, теперь торопливо расстреливала из луков спины увлекшихся сечей врагов.

Пять лучников да по тридцать стрел в уже наполовину опустевших колчанах…

– Бей их!!! – зло закричал кто-то из басурман. Татары стали разворачиваться, напор ослаб, скакуны без всадников облегченно прянули в стороны, Кудеяр тут же послал гнедую вперед, что есть силы метнул рогатину в повернувшего голову татарина. Наконечник ударил разбойника под ухо, карая смертью за потерю внимания, воевода же выхватил саблю.

– Пес неверный! Умри! – попытался кинуться на воеводу непривычно узкоглазый паренек, но оказался слишком медлительным и неопытным для победы. Его пику Кудеяр отклонил топориком, вскинул оружие, а когда степняк закрылся щитом, рубанул его по открывшемуся колену. Разбойник заорал от боли, запоздало прикрывая ногу, и тут же получил удар топориком в открывшийся лоб.

– Сдохни! – вместо него на порубежника налетел другой степняк, несколько раз быстро уколол в грудь – Кудеяр насилу успевал отбивать выпады клинком, – потом рубанул под ребра. Последний удар воевода парировать не стал и быстро подрезал врагу руку под локоть. Кольчуга на боку выдержала, татарская рука – нет. Разбойник взвыл от боли, и опустившийся ему на голову топорик стал не убийством, а актом милосердия.

Битва из столкновения рати против рати рассыпалась на несколько мелких стычек. Возле зарослей бузины отмахивался от степняков боярский сын Дербыш с холопами, Духаня и Ежан прикрывали воеводу справа и слева, еще несколько ратников по двое рубились ближе к протоке. И хотя татар оставалось все еще вдвое больше, воевода в исходе схватки не сомневался.

Чтобы свалить одетого в юшман или колонтарь воина, нужен удар точный и сильный, иначе брони не пробить. Да и по шлему просто попасть саблей или копьем – мало. Голова же в шапке разваливается от легкого прикосновения шестопера, стеганый халат рассекается одним достаточно хлестким попаданием. Вот и получается, что каждый второй удар порубежника смертельным для степняка выходит, у татар же таковым бывает лишь один из десяти. И двойного превосходства для победы им слишком мало.

Похоже, степняки понимали это ничуть не хуже воеводы, поскольку внезапно над лугом послышался протяжный свист с двойным переливом – и разбойники резко отпрянули от своих врагов, дали шпоры лошадям, уносясь вдоль протоки.

– Держи!!! – Кудеяр указал на татарина в халате, шитом поверху цветастым шелком, и с железными наплечниками. – Лови свистуна!

– Иншалла… – Степняк привстал на стременах, опустил голову к самой шее скакуна. – Н-на, Ингул, н-на, н-на!

Жеребец татарина был хорош – даром что несколько дней под седлом, однако же мчал куда быстрее отдохнувших русских коней, спасая хозяина от воеводы и его холопов.

– Уйдет! – спрятал саблю Духаня, выхватил топорик и с резким выдохом метнул во врага. Тяжелое оружие мелькнуло в воздухе и уже на излете упало татарскому скакуну на круп. Тот сбился с галопа, жалобно всхрапнул, шарахнулся в сторону, врезавшись в молодой березняк.

– Иншалла! – громко ругнулся татарин, торопливо выворачивая обратно на открытое место. Но его сородичи уже пронеслись мимо, а до воеводы и Духани с Ежаном оставалось всего с полсотни саженей. Причем порубежники уже неслись во весь опор, а степняк еще стоял на месте, и пока его скакун снова разгонится…

В воздухе сверкнули клинки.

– Все! – вскинул руки татарин. – Поймал, поймал! Молодец!

Он опустил руки, расстегнул пояс с оружием, бросил на землю и опять растопырил пустые ладони:

– Поймал!

– Что же ты не дерешься, басурманин? – Осадив гнедую рядом, Кудеяр вскинул клинок к его горлу.

– Так убьете же, бояре! – широко и добродушно ухмыльнулся татарин. – А мы сюда не помирать, мы сюда грабить ходим. Вчера мы пограбили, мы молодцы. Брюхо в шелках, юрта в коврах, амбары в мешках. Сегодня ты победил, ты молодец. Выкуп получишь, богатым будешь, жене подарок купишь, детям одежу справишь, пол коврами застелешь. Тебе хорошо, мне хорошо. Зачем нам с тобой умирать?

Разбойник был румяным и холеным: щекастый, остроносый и большеглазый. Подбородок, шея, щеки тщательно выбриты, но по верхней губе, округ уголков губ и вниз, и далее по скуле к ушам шла тонкая полоска усов. Видать, мода такая новая в степи появилась. На вид пленнику было лет двадцать пять или чуть более, а железные пластины, что шли от макушки шапки к краям, прочные наплечники и дорогой шелк, прикрывающий халат от намокания, наглядно доказывали, что он отнюдь не нищий нукер из захудалого кочевья.

– Я из рода мурзы Бек-Салтана, у нас соляной прииск на Сиваше и пастбища перед Перекопом, десять тысяч голов в табунах, – поспешил подтвердить выводы воеводы татарин. – По вашему счету, боярин знатный. Наречен Рустамом. Знамо, пятый в роду. Но хоть и младший, но полста рублей с отца попросить сможешь. И коня не продавайте, я за него, как за воина, выкуп заплачу.

– Пятый в роду, – опустил саблю воевода, – это, почитай, голодранец нищий. Ни титула, ни наследства. Откуда у тебя деньги для выкупа?

– На колым копил, боярин, – пожал плечами степняк. – Да токмо добрый конь куда лучше самой красивой жены будет. Как полагаешь?

– Вяжи его, Духаня. – Воевода отер клинок о потник и спрятал в ножны.

– А сам кем будешь, боярин? – опустил руки Рустам.

– Кудеяр, боярский сын на службе князя Великого.

– Атаман Кудеяр, каковой смерти ищет? – изумленно вскинул голову татарин. – Вот, стало быть, отчего ты с малым дозором супротив двух сотен рубиться кинулся… Ну, такому ворогу проиграть не позорно. Отец простит.

– Руки давай! – потребовал, подъезжая ближе, холоп.

Степняк послушно завел руки за спину и спросил:

– А правду сказывают, атаман, что ты из потомков мурзы Чета будешь?

– Нет, – покачал головой Кудеяр.

– Кто же у тебя в роду основателем почитается?

– Боярин Зерно, сокольничий князя Звенигородского, – на такой вопрос, понятно, ни один боярин не ответить не мог. Помнить свой род от самого корня дело святое.

– Бояре Зерновы, сказывают, при Василии с царем крымским на Сарай ходили?

– Дед не ходил, – кратко ответил воевода, наблюдая, как пленнику увязывают ноги под брюхом коня.

– А на Мстислав о позапрошлом годе?

– Нет…

– А на Пахру супротив Саид-Ахмеда?

– Нет… – улыбнулся Кудеяр.

Старания татарина Рустама лежали на поверхности: он отчаянно пытался найти общих со своим пленителем знакомых, а лучше родственников. Ведь взяли степняка, как ни крути, на разбое. И потому вполне могли и повесить, наплевав на сомнительный выкуп, если в битве погиб кто-то из друзей или родичей воеводы, если слишком много крови пролилось али заступник у полонян знатный найдется, если разозлятся порубежники, дело рук татарских увидев…

Но одно дело татя безымянного казнить, и совсем иное – кровного родича али знакомца общего.

Старания Рустама были отнюдь не наивны. Крымчаки воевали в русских ратях много и часто. Воевали вместе с покойным Великим князем Иваном против Сарайской орды, и пока Великий князь стоял с ратью на Угре, именно крымский царь Девлет взял и разорил вражескую столицу, воевали против новгородцев, и в битве на Шелони под рукой князя Холмского разгромили многократно превосходящего врага, понеся при том столь большие потери, что были отпущены из похода восвояси. Воевали татары в русских полках против литвы и казанцев, против Новгорода и Орды, против Ордена и Польши. И каждый раз после таких победных походов кто-то из храбрецов получал в награду землю в тех или иных краях бескрайней Руси, кто-то задерживался на службе, кто-то просто оседал, найдя доходное место, – обживался, заводил друзей-знакомых, женился, рожал детей. И токмо рассказы отцов и дедов подсказывали новым русским ратникам, что древние корни их родов находятся где-то в далеких степных ковылях…

– …дядька мой с ополчением нижегородским ушкуйников возле Суры, сказывал, заловил. А у тех половина струга вина награблено было. Веришь, боярин, так они увеселились возле стругов тамошних, что о свадьбе меж детьми уговориться схитрились! И ведь честь по чести, договор сполнили. Одну дочь за Годуна-сына он выдал, другую за сына Турика, третью за Бычкаря, – покачиваясь в седле, продолжал повествовать татарин. – У меня теперича вся сторона костромская в родичах, в каждой семье либо муж, либо жена от корня нашего счет ведет. Опять же у деда младший брат имелся, Черем-бей именем, у того падеж в табунах вышел. Он к Великому князю всем кочевьем и подрядился на вятичей сходить. Смута там какая-то вышла. Рубка возле Квакшиной запруды случилась нежданная и знатная, чуть не все полегли, а деду двоюродному руку посекли крепко. Так князь его за победу тогдашнюю и твердость этой самой запрудой и наградил. Места же глухие, дикие. Ни полей окрест, ни путей торговых. Так дед мельницу на запруде поставил да валяльню при ней. Войлок бить, кошму из шерсти всякой. Лучше нас, крымчаков, знамо, войлока никто делать не умеет. Местные и повадились, что настригут…