Александр Прозоров - Соломея и Кудеяр

11 июня 1505 года

Окрестности крепости Корела

Нынешняя весна выдалась ранней и теплой, незаметно перейдя в жаркое лето, и потому уже в конце мая кое-где на южных склонах холмов и каменистых россыпей неприхотливая лесная земляника стала показывать красные бока. К середине же июня многие поляны и опушки буквально зарумянились от обилия сладких ягод, маня жителей редких приладожских селений небывало щедрым урожаем. На одной такой полянке, между весело журчащим где-то под кустами ручьем и просторным озером Вуокса, сидели на корточках неподалеку друг от друга пять совсем юных девочек, не спеша заполняя берестяные лукошки.

Раскрасневшиеся от жары, розовощекие, с длинными косами за спиной, выглядели они почти одинаково: серые сарафаны из грубого домотканого полотна, надетые поверх таких же серых, но ситцевых рубах, от которых наружу выглядывали только длинные рукава; белые платки на головах, из-под которых опускались на спину русые и черные косы, у некоторых из-под подола выглядывали кончики кожаной обувки. Однако же пояса девочек ясно доказывали, что они отнюдь не ровня. В двух ягодницах простолюдинок выдавали толстые, сплетенные из матерчатых обрезков кушаки, с которых свисали замшевые мешочки и короткие, с ладонь, ножи с засаленными рукоятками; другие три девочки были опоясаны настоящими ремнями в три пальца шириной – украшение куда более дорогое. Ножи и ножны у них были новые, вместо мешочков – аккуратно сшитые замшевые с тиснением поясные сумки, а у одной нож оказался не с простой деревянной рукоятью, а с костяной, и ножны украшали белые, костяные же, резные накладки. Не каждый боярин или купец подобное баловство мог себе позволить – юной дочери дорогое украшение на пояс повесить.

С ясного неба, голубизну которого лишь слегка разбавляли редкие кучевые облака, светило солнце, счастливо пели в кустарнике птицы, журчал ручей. Со стороны озера слабый ветерок тянул влажной прохладой, смешивая ее с ароматами луговых цветов, стрекотали тут и там кузнечики – и быстро мелькали белые тонкие пальцы, переправляя алую сладость то в лукошко, а то и в рот, увлажняя красные девичьи губы.

– Соломея, а чего ты ленту себе в косу не вплетешь? – неожиданно спросила ягодница с самым богатым поясом. – Тебе ведь вроде уже пятнадцать? Стало быть, женихов привечать впору!

– Токмо весной исполнилось, – подняла голову девочка постарше, опоясанная ремнем. Круглолицая, курносая, с пронзительно-голубыми глазами. – Ты сама-то, Купава, вон тоже не торопишься!

– Мне матушка ноне повелела до осени потерпеть, как молодой боярин Саженев из ополчения вернется, – широко улыбнулась кареглазая Купава. – Это который Федор, Дерванов сын. Батюшки ужо обговорили. Как переплетусь, так сразу сватов и зашлют. Вот и жду. Коли потороплюсь, другой кто может появиться. Отказывать придется, а сие обида. Вражда ненужная появится. А уж когда листва пожелтеет…

Девочка пригладила свою толстую косу и забавно фыркнула носом. Похоже, именно ради этого хвастовства перед подругами она и затеяла весь разговор.

– А я, как вырасту, обязательно за князя замуж выйду! – клятвенно заверила вторая опоясанная ремнем девочка, лет одиннадцати на вид. – За самого молодого и красивого!

– Ох, Мария, Мария, – засмеялись старшие подруги. – У князей для замужества княжон в достатке найдется, до детей боярских не снизойдут!

И Купава степенно уточнила:

– Так уж исстари заведено, что князья на княжнах женятся, бояре на боярках, купцы на купчихах, смерды на смердках, мастеровые на мастеровичках. И дети боярские тоже на ровне своей женятся, а не на знати родовой. Куда уж нам к князьям в родичи набиваться!

– А я все равно за князя выйду! – упрямо насупилась девочка.

– А меня бы за Тришку замуж выдали, боярышня, – внезапно подала голос одна из простолюдинок. – Он холоп, я девка дворовая. Нечто мы не ровня?

Тоже голубоглазая и круглолицая, внешне она чем-то напоминала сестер, однако смотрелась уже достаточно взрослой – лет восемнадцати, если не более.

– Да сколько тебе уж сказывали, Заряна, нельзя Тришке жениться! – укоризненно вздохнула Соломея. – Холоп он, на службу с батюшкой али братом моим выходит, в порубежье со схизматиками и басурманами рубится, татей ловит, в походы ратные выступает. А ну, убьют его в сече, что тогда? Вдовой с сиротами останешься, кто кормить вас, растить и одевать станет?

– Батюшка твой, Соломония Юрьевна, тоже в походы исполчается, и ничего, – буркнула себе под нос девка. – Троих детишек завел.

– Мы, Заряна, дети боярские, мы с земли и службы кормимся, – наставительно ответила пятнадцатилетняя девочка. – Коли чего с батюшкой случится, надел останется, по миру не пойдем. Брат мой ныне аккурат там, за хозяйством приглядывает, пока батюшка здесь, в Кореле воеводой служит.

– Так и нас с Тришкой в насельники переведите! – встрепенулась девка. – Землица-то у вас есть, боярышня, сама сказываешь. Нечто пахарь новый лишним вам скажется?

– А Тришка-то твой согласится за сохой ходить, Заряна?! – весело поинтересовалась Купава. – Чай, не для того он в холопы закупался, чтобы землю копать и хвосты коровам крутить. Жить парень пожелал страшно, но весело. А ты его в хомут запрячь норовишь!

– О, легок на помине! – Девушка выпрямилась, прикрывая ладонью глаза от солнца. – Скачет…

И правда – звонко цокая подковами по часто выпирающим из тропинки камням, через луг промчался всадник, осадил скакуна неподалеку от девочек, резко поклонился с седла:

– Возвертайтесь в крепость, боярышни, батюшка кличет!

Разгоряченный конь хрипел и крутился на месте, не в силах понять, отчего его так внезапно остановили, но холоп уверенно держался в седле: широкоплечий, высокий, в синей атласной рубахе и красных суконных шароварах, заправленных в бордовые сапоги, опоясанный длинной кривой саблей. Бородой и усами Тришка еще не обзавелся – так, пушок слабый курчавился на верхней губе и на подбородке, – однако голову уже брил, закрывая макушку мягкой, вышитой шелковой нитью, войлочной тафьей, как именовали на Руси свои, местные, тюбетейки.

Заряна чуть не застонала при виде красавца, насмерть разбившего ей сердце, но остальные девочки только встревожились:

– Что случилось? Свеи?! – Первой мыслью у жительниц порубежья была, понятно, о войне или набеге соседей.

– Не, – мотнул головой Тришка. – Вестник с Новгорода приплыл. Грамоты привез, указы княжеские. Юрий Константинович как глянул, аж в лице изменился. Меня сразу в седло и за вами послал.

Девочки переглянулись. Мысль о возможной опале показалась им куда более страшной, нежели возможный набег немногочисленных и плохо вооруженных соседей-схизматиков.

Боярский сын Сабуров получил место корельского воеводы «в кормление» как награду за перепись земель Онежской пятины – работу трудную, долгую и кропотливую. И если вдруг его труд показался дьякам Поместного приказа нерадивым – расплачиваться за незаслуженную оплату придется многократно. И службой, и лишениями.

– Поспешайте, боярышни! – кивнул еще раз холоп и пнул пятками чалого скакуна, снова пуская в галоп, кинул через плечо: – Сообщу, что упредил!

Соломея, с грустью глянув в лукошко, полное едва на треть, вздохнула:

– Ладно, Мария, пойдем, коли надобность такая. Заряна, догоняй.

Крепость Корела, срубленная из толстенных, в полтора обхвата, северных сосен, возвышалась на каменистом острове у самого истока Вуоксы, вытекающей из озера в суровую Ладогу, и надежно перекрывала схизматикам путь на Русь жерлами десяти пушек, способных стрелять каждая каменным ядром размером в человеческую голову. Однако, при всей своей неприступности, она имела серьезный недостаток – малые размеры, всего сто на полтораста шагов. Во время войны, при осаде, здесь могли худо-бедно вместиться все жители города и окрестных деревень – но для обычной жизни она была, конечно же, слишком тесной. Посему в мирные годы твердыня использовалась скорее как большой амбар, в башнях и стенах которой, под надежной охраной караульных, у людей хранились съестные припасы, оружие и ценные вещи, сами же корельцы жили на южном берегу реки, в просторных избах, возле бань, хлевов и огородов. Здесь же находились и базар, и ремесленные мастерские, и купеческие путевые сараи. Возле южного берега тянулись также причалы для торговых кораблей. Здесь, конечно же, стояла и воеводская изба, в которой платилась пошлина, собирались подати и в которой именем Великого князя вершился суд по случающимся между жителями спорам.

В знойный летний полдень город стоял почти пустым. Весь скот жители выгнали на пастбища еще на рассвете, сами разошлись по делам и работам. Шум, стуки и перекрикивания доносились только со стороны причалов, где перед новыми дальними походами ремонтировались потрепанные штормовой Ладогой или побитые о скалы камнистой Вуоксы корабли – корельским плотникам работа всегда находилась, только тес успевай подвозить.

Девочки быстро пробежали по пыльным улицам, нырнули на огороженный тыном воеводский двор, через заднюю дверь вошли в избу, оставив лукошки на кухне, перешли на чистую сторону дома и постучались в дверь воеводской горницы:

– Звал, батюшка?

– Заходите, заходите! – Воевода Сабуров одет был по-домашнему: длинная красная рубаха выпущена поверх штанов и опоясана кушаком, на бритой голове – только любимая выцветшая тафья, когда-то вышитая покойной супругой. Длинная седая борода, расчесанная, мирно покоилась на груди. Юрий Константинович сидел за столом, усыпанным свитками, три из которых были развернуты и прижаты, чтобы не скручивались, один – чернильницей и ножом, два других – просто окатанными камушками. – Наконец-то! Заждался уж совсем!

– Случилось что, батюшка? – опасливо прокрались в комнату девочки.