– Ну, если заведующая позволяет, тогда идите. Чего уж.

– Спасибо.

Артем застыл от неожиданности. Голос, только что ответивший медсестре, принадлежал Ларисе Артем не мог ошибиться, он узнал бы этот голос из сотни других.

Это действительно была Лариса. Она стояла перед ним, неловко улыбаясь. Лицо бледное, опухшее от слез, покрасневшие, встревоженные глаза, длинные светлые пряди выбились из пучка на затылке и свисают вдоль щек.

– Привет, – сказал Артем.

– Привет, – она нерешительно потопталась на месте, потом откуда-то из-за изголовья кровати притащила стул и уселась на самый краешек.

Пришла. Все-таки пришла. Как он ждал, что она придет, ждал весь вечер, с тех пор как «скорая» привезла его в эту больницу! Сам себе не признаваясь, тайно надеялся на это до самого последнего момента, когда подкатило удушье и надвинулась тьма.

Интересно, одна она или вместе с Ситниковым? Плакала недавно – значит, врачи напугали, расписав в красках, как их больной чуть копыта не отбросил. Слава богу, сама на ногах, хорошо, что этот псих ничего ей не повредил.

– Как ты? – Лариса напряженно и с ожиданием вгляделась в лицо Артема.

– Ничего. Ты могла бы прийти с утра, тебе надо отдыхать после такого дня.

– Ерунда, – она резко отмахнулась и, зябко поежившись, запахнула жакет.

– С Лепеховым не общалась? Как он все это пережил?

– Понятия не имею. Он мне звонил, но меня не было дома.

– А где ты была? – спросил Артем и тут же пожалел об этом. Сейчас она, конечно, скажет, что была вместе с Глебом. Где ж еще ей быть?

– Я была у следователя, того самого, помнишь, про которого тебе говорила, – выражение лица у Ларисы было решительным. Столь решительным, что у Артема зародилось смутное подозрение.

– Ты… – он встревоженно взглянул на нее. – Ты что, ходила туда, чтобы…

– Да, – в ее голосе открыто звучал вызов. – Да!

– Зачем? – Артем пожал плечами. – Ты же не хотела… Так рассердилась на него?

– Рассердилась? – Лариса улыбнулась. – Нет, это не совсем то слово, которое бы сюда подошло.

– Ну, обиделась, была шокирована… ладно, назови это как угодно, суть не изменится. Короче, если я правильно понял, ты рассказала все про Глеба.

– Хотела рассказать, – кивнула Лариса, – но Бугрименко не дал мне этого сделать.

– Как это?

– К тому времени, как я заявилась в прокуратуру, он нашел настоящего убийцу девочки.

– Настоящего убийцу? Не Глеба?

– Нет! Это оказался абсолютно посторонний человек, какой-то конченый алкаш. Его разыскали по моим показаниям. Машина – точь-в-точь как у Глеба, модель, цвет – все такое же. И краб на стекле висит. Ты можешь себе такое представить?

Нет, – честно произнес Артем. Информации было слишком много для организма, только что справившегося с клинической смертью. Шум в голове усилился, нога болела нестерпимо. Из всего, что сказала ему Лариса, он усвоил лишь, что Ситников оказался невиновен. Значит, Ларисе больше не надо будет мучиться из-за своей любви, терзаться, что она покрывает преступника. А что касается ее обиды на Глеба, или как она там это называет, то ерунда, простит. Это ведь не убийство ребенка, а куда меньший грех.

– Вот и я тоже с трудом пришла в себя, – подытожила Лариса.

– Что ж, – устало проговорил Артем. – Я рад, что все так складно получилось. Теперь у вас все будет хорошо.

Ему хотелось заснуть, отключиться от боли в ноге, от мыслей об этом чертовом Ситникове, о том, что все продолжается и они с Ларисой опять обсуждают ее роман, и так будет бесконечно.

Он даже не понял, почему Ларисины глаза вдруг округлились и сделались почти в пол-лица.

– Теперь? – каким-то странным, сдавленным голосом переспросила она. – Ты серьезно?

– Вроде как.

Она покачала головой, глядя на него со снисходительной жалостью, точно на глупого ребенка.

– Ошибаешься, Тема. Ничего у нас с ним теперь не будет. И знаешь что, хватит об этом. Совсем хватит, ладно?

Что-то в ее тоне заставило Артема внезапно заволноваться. Зачем она пришла сюда среди ночи? Из жалости? Из благодарности, что он спас ее? Или…

Он снова боялся. Опасался высказать свое предположение даже про себя. В какого же труса он превратился! Сомнение берет, что он – одно лицо с тем человеком, который сегодня днем не задумываясь кинулся вниз почти с трехметровой высоты, уже со сломанной ногой подполз к Богданову, точно котенка схватил его, оторвал от Ларисы и с силой швырнул на пол. Тогда он был уверен в себе на сто процентов и ни в чем не сомневался.

– Хорошо, – он постарался говорить спокойно и даже безразлично. – Не хочешь о Ситникове, не надо. Поговорим о чем-нибудь другом.

– Например, о тебе, – Лариса кивнула, в глазах ее на мгновение промелькнуло лукавство.

– Неинтересно, – в тон ей ответил Артем. – Я теперь проваляюсь здесь не меньше двух недель, а то и больше, если уж очень не повезет. «Риголетто» придется пока снять с репертуара. Вот и все, если говорить обо мне.

– Не все, – Лариса тряхнула головой, откидывая назад волосы. Щеки ее порозовели, глаза блестели. – Есть одна загадка, которая не дает мне покоя.

– Загадка?

– Да. Очень интересная, которую не так-то просто разгадать. – Она помолчала, глядя, какое впечатление произвели ее слова на Артема, и проговорила очень тихо и отчетливо: – Ты пришел за мной раньше положенного. Минут на десять раньше. Мила рассказала мне, что ты пропустил свой выход на сцену, а вместо этого побежал на лестницу. Ты… знал? Догадывался, что в это время происходит внизу?

Она видела, как изменилось его лицо. Стало суровым и точно каменным. Даже глаза, обычно теплые, серые, теперь превратились в лед. Значит, она попала в точку и Милина догадка верна.

Артем молчал, и тогда Лариса повторила уже не вопросительно, а утвердительно:

– Знал.

Он помедлил и кивнул.

– Откуда? – шепотом спросила она.

Он усмехнулся, отвернулся от Ларисы, уставился взглядом в потолок.

– Тебе это так важно?

– Очень! – горячо отозвалась Лариса. – Просто необходимо. Артем, пожалуйста!

Ладно, – так и не оборачиваясь к ней, ровным, спокойным голосом произнес Артем. – Слушай. Однажды, очень давно, я потерял близкого мне человека. Девушку. Она погибла от рук такого же психопата, как Богданов. Погибла по моей вине, потому что я вовремя не заметил того, что должен был заметить. Сегодня на сцене взгляд Богданова напомнил мне взгляд того шизофреника. Так могут смотреть только те, для которых в их фантазиях уже нет ничего за предельного. Кто способен на все, вплоть до убийства.

Он замолчал. Молчала и Лариса, затаив дыхание. Лишь теперь она в полной мере осознала всю неотвратимость смертельной опасности, нависшей над ней в последние недели. Лишь теперь, уже задним числом, содрогнулась от мысли, что Артем мог не прийти вовремя, не успеть. Мог вообще ничего не знать. Получалось, что своим спасением Лариса обязана той несчастной девушке, погибшей много лет назад.

Она отыскала под одеялом руку Артема, легонько сжала ее.

– Ты не должен винить себя в том, что случилось, всю жизнь. Ты уже расплатился сполна.

Артем осторожно обхватил Ларисины пальцы, прижал ее ладонь к своей груди.

– Подожди, – попросил он, – я еще не все сказал. Эту девушку звали Аней. Ты… ты похожа на нее.

Лариса медленно опустила ресницы, качнула головой.

– Я – не она. Мы лишь похожи, но я – это я.

– Знаю, – Артем коснулся ее волос, – я долго не мог этого понять. Или не хотел. А может, просто боялся. Ты – это ты. Ты живая, ты здесь, рядом. Всегда была рядом, а я молчат, ждал чего-то. Мне казалось, я не имею права… из-за того, что было.

Это не так, – убежденно произнесла Лариса. – Это слишком жестоко по отношению к себе. Но я понимаю. Я хорошо понимаю. Знаешь, когда мне было лет восемь, я сильно заболела. Подхватила грипп. Дней семь меня трепала лихорадка, температура была просто фантастической, что-то около сорока двух. Родители пичкали меня таблетками и наконец вернули к нормальному состоянию.

Температура снизилась, кашель и насморк прошли, перестала болеть голова. Но на смену всем этим гриппозным симптомам пришли другие: слабость, головокружение, дурнота. Я целыми днями валялась на диване, облачившись в длинный байковый халат и уставившись пустым взглядом в телевизор.

Была зима. Февраль. За окном сверстники с веселым визгом играли в снежки, строили ледяные крепости, неслись с горы на санках. А мне ничего не хотелось. Ни выйти во двор, ни прийти в класс, который я раньше очень любила.

Сначала дома меня жалели, смотрели на мое безделье и апатию сквозь пальцы. Потом, встревожившись, стали звать врачей. Те слушали меня, вертели, крутили, направляли на различные анализы и… ничего не обнаружили. Один доктор, я его до сих пор хорошо помню, здоровенный мужик с густыми, черными усами, возможно грузин или армянин, сказал матери:

– Это затянувшийся период реабилитации. Должно пройти. Постепенно.

Но ничего не проходило. Я так и продолжала проводить дни на диване, и даже дойти до кухни для меня было проблемой – настолько слабой я казалась самой себе.

И однажды отец не выдержал. Сначала он поругался с матерью в соседней комнате. Потом ворвался ко мне, держа в руках ворох моей зимней одежды. Он швырнул эту одежду мне в лицо, словно мяч, и рявкнул:

– Одевайся, живо!

Я решила, что он спятил, хочет угробить родную дочку. Я представить себе не могла, как расстанусь с теплым халатом, нацеплю на себя все эти вещи, выйду на мороз, увязну в сугробах. Но отец не шутил. Он орал и ругался на чем свет стоит, а за его спиной шмыгала носом мать.

Меня взяла такая обида на них, на то, что они не понимают, как тяжело я больна! Глотая слезы, я принялась насовывать на себя все эти рейтузы, свитера, носки, шарфы и варежки. Под конец я стала похожа на космонавта, который готов к космическому запуску: дутая куртка, дутые штаны, на голове – шлем, только вязаный. Я и чувствовала себя подобно космонавту в безвакуумном пространстве – задыхалась и едва переставляла ноги.