– Нормально, – Глеб рассеянно покосился куда-то в сторону.

– Ты куда-то спешишь? – спросила Лариса.

– Нет. Скорее наоборот. Я бы хотел остаться, поговорить с режиссером. Так что не ждите. Завтра увидимся.

– Пока, – легко согласилась Мила и, подхватив Ларису под руку, потащила ее к двери.

– Подвезти тебя? – предложила Лариса, садясь в машину.

– Нет, я заскочу к отцу. А то целую неделю не была, он небось и не обедал ни разу за это время.

Отец Милы был вдовцом и жил прямо напротив «Оперы-Модерн», ровно через дом. Мила пару раз в неделю забегала к нему, убиралась в его холостяцком жилище, готовила еду.

– Ну, давай, – Лариса помахала Миле рукой. – Вечером звякни.

– Обязательно. А согласись, я была права! Верно же, Ситников – настоящий шедевр природы!

Выражение «шедевр природы» было придумано самой Милой и применялось исключительно к мужчинам, способным вызвать у нее восторг.

– Иди ты, – делано засмеялась Лариса, чувствуя, как зреет в ней твердое решение. – Обыкновенный окающий нижегородец, приехавший в столицу за удачей.

– Ну уж не очень-то обыкновенный, – ехидно возразила Мила и зашагала от Ларисы по направлению к тенистому зеленому дворику.

4

Лариса проводила подругу взглядом, дождалась, пока та скроется между домами, потом достала из пачки сигарету и закурила. Курить много Лепехов категорически не разрешал, поэтому обычно Лариса довольствовалась тремя-четырьмя сигаретами в день. Но сейчас курить хотелось просто смертельно, и Лариса решилась нарушить распорядок. Жадно затягиваясь, она внимательно поглядывала из окна на дверь театра, откуда должен был появиться Ситников.

Постепенно вышли все певцы труппы, кто еще оставался в зале после ухода Милы и Ларисы. Лариса докурила, выбросила окурок в окно, достала из сумочки пудреницу, помаду, не спеша подкрасилась и продолжала терпеливо ждать. Она твердо решила не уезжать без Глеба. То, что произошло с ней сегодня во время репетиции, не давало Ларисе покоя.

Павел был единственным мужчиной, который мог вызывать в ней такой трепет. Полтора года, как он ушел, а душа ее все тоскует о нем, невольно сравнивая с бывшим мужем каждого любовника. Ей казалось, что тоска и одиночество так и будут преследовать ее вечно, до самой смерти.

И вдруг час назад она поняла, что это не так. Существует человек, способный заставить ее волноваться, смеяться, желать его. Да-да, страстно желать, умирать от желания и в то же время сознавать, что интерес ее к Глебу не только чисто плотский, но и глубоко духовный. Нет, это нельзя упустить. Пусть сегодня же вечером ее постигнет разочарование, но по крайней мере она будет знать, что не прошла мимо важного в своей жизни.

Из дверей театра показался Богданов, зачем-то задержавшийся дольше всех. Он оглядел двор, заметил сидящую в машине Ларису, махнул ей рукой и заспешил к своей «десятке».

Через несколько минут на крыльцо вышел Ситников. Лицо его было мрачным и даже злым, совершенно непохожим на то, каким оно было сорок минут назад.

«Что это с ним?» – удивилась Лариса, и тут же ее осенила догадка: наверняка Ситников обсуждал с Лепеховым гонорар за сольную партию. В театре платят не бог весть сколько, в основном народ работает за престиж и популярность. Труппу главреж подбирал долго и придирчиво, много людей за эти годы побывало на репетициях и ушло. Остались лишь избранные, те, для кого «Опера-Модерн» больше, чем работа, скорее, сама жизнь.

Конечно, восходящая звезда Ситников наверняка жаден до денег. Ведь ему нужно на ноги становиться в Москве, стало быть, он рассчитывал на то, что его работа будет должным образом оплачена. И ошибся.

Лариса тихонько посигналила. Глеб поднял голову, оглядел двор, заметил Ларису за рулем «ауди». Лицо его слегка просветлело. Он подошел ближе:

– Отличная машина. Выглядит совсем новой.

– Ей семь лет, – улыбнулась Лариса. – Садись.

– Нам может быть не по пути, – неуверенно возразил Глеб, – я живу в Марьино.

– Это не имеет ровным счетом никакого значения, – спокойно проговорила Лариса, убирая сумочку с соседнего сиденья. – Мы поедем ко мне. Нужно же как-то отметить наше партнерство и начало сезона. Или ты против?

– Да нет, – пожал плечами Глеб, – не против.

Ни на его лице, ни в голосе Лариса не уловила никакой особой радости. Он распахнул дверцу и уселся рядом с ней в уже знакомой Ларисе позе: свободно уронив руки на колени и сцепив пальцы.

Она не могла до конца понять это его спокойствие, плавно и неуловимо переходящее то в безразличие, то, наоборот, в оживление и интерес. Что кроется за этой простотой – только ли простота или умелая игра умного, тонкого и одаренного человека?

Ей хотелось разгадать его двойственность, докопаться до сути, и оттого Глеб становился Ларисе интересней с каждой минутой.

Она крутанула руль, и автомобиль, сделав красивый вираж, плавно выехал на магистраль.

– Классно водишь, – уважительно заметил Глеб. – Давно за рулем?

– Год.

– Ничего себе! – Он присвистнул. – Я права получил лет пять назад, а до сих пор чувствую себя на водительском сиденье, точно на электрическом стуле. Прирожденная бездарность.

– У меня был хороший учитель, – просто сказала Лариса. – Правда, меня он близко к машине не подпускал, но наблюдать за тем, как он водит, было увлекательней самого крутого шоу.

– Кто ж такой? – усмехнулся Глеб.

Муж. Я села за руль спустя полгода, как он ушел, и оказалось, что водить машину для меня проще простого. Он словно заложил в меня некую программу, и она сработала.

– Жаль, что в меня никто не заложил такой программы, – весело засмеялся Глеб. Помолчал, внимательно разглядывая свои руки, потом тихо спросил: – Он ушел от тебя к другой женщине?

– Просто ушел, – Лариса притормозила на светофоре, слегка обернулась к Глебу. – Он слишком близко к сердцу воспринимал мою работу в театре. Не мог понять, зачем мне все это нужно. Требовал выбрать: он или лепеховская опера.

– И ты выбрала оперу? – уточнил Ситников.

– Как видишь, – Лариса усмехнулась. – За тем перекрестком хороший магазин. Заедем? У меня дома в холодильнике только минералка.

Они вышли у небольшого, недавно отстроенного супермаркета, взяли бутылку французского шампанского, большую коробку фруктового мороженого, связку бананов. Обременять желудок более тяжелой пищей по случаю жары не хотелось, к тому же профессия приучила обоих быть в еде весьма сдержанными.

Дома Лариса сразу же положила шампанское прямо в морозилку, бананы нарезала кружочками, а моментально расплывшееся мороженое выложила на тонкие стеклянные блюдечки. Поставила всю эту красоту на расписной поднос и принесла в гостиную на низенький столик у дивана.

Глеб тем временем ходил по просторной двухкомнатной Ларисиной квартире, с любопытством оглядывая дорогой и нарядный интерьер, картины и фотографии, висящие на стенах, большой музыкальный центр новейшей модели, полки с дисками и аудиокассетами.

Лариса уселась в кресло, наблюдая за красивыми, гибкими движениями Глеба. В его пластике было что-то кошачье, одновременно некая расслабленность и упругость, странным образом сочетающиеся. Наконец он осмотрел все и сел напротив Ларисы.

– У тебя тут шикарно, – он сделал широкий жест руками, обводя комнату, – глаз радуется.

– Все это покупал муж. Из моего тут лишь кассеты и диски. Да еще пластинки там, в шкафу. Он все оставил, когда уходил.

– Какое благородство! – насмешливо заметил Глеб.

– Не знаю, – рассеянно проговорила Лариса, – я его об этом не просила.

– Когда мой папаша уходил от нас с матерью, он унес даже покрывала на кровати, – Глеб аккуратно взял в руки блюдечко с мороженым, подцепил ложкой раскисшую розовую массу. – Мне было всего пять лет, но я хорошо запомнил. Мы сидели в четырех голых стенах, и мать плакала. А я радовался, что не нужно будет застилать по утрам кровать. Очень вкусное мороженое.

Ларисе вдруг захотелось обнять его, погладить по голове, как ребенка. Она с трудом сдержала себя.

– Шампанское в морозилке сейчас лопнет! Я пойду достану, а ты возьми фужеры. Вон там, в стенке.

– Понял, – Глеб не спеша поднялся, подошел к сверкающей хрусталем горке.

Лариса принесла запотевшую, ледяную бутылку. Глеб отодрал серебряную бумажку, ловко и беззвучно вытащил пробку.

– За что пьем?

– За нас.

– Тогда за нас, – серьезно повторил Глеб и осторожно коснулся своим бокалом Ларисиного. Хрусталь тихо и мелодично звякнул. Воцарилось молчание.

Я хочу танцевать, – решительно сказала Лариса и щелкнула клавишей магнитофона. Над комнатой поплыл хрипловатый голос Патрисии Каас.

Лариса встала, держа фужер с недопитым шампанским за тонкую ножку, пристально глядя Глебу в глаза.

– Хорошая музыка. – Он сидел, удобно развалившись в кресле, похлопывая рукой по подлокотнику кресла в такт песни.

– Тогда поднимайся, – она протянула руки, коснулась его ладоней.

– Послушай, – Глеб крепко сжал пальцы Ларисы, продолжая сидеть неподвижно, слегка притянул ее к себе, – я не знаю, как у вас принято. Если мы по спектаклю любовники, то значит…

– Не будь занудой, – прошептала она, наклоняясь к нему, – у нас принято вот так…

Их губы встретились, руки Глеба обхватили Ларису за талию. Она почувствовала, как возвращается восхитительное ощущение легкости и гармонии, охватившее ее сегодня утром на сцене. Все кругом провалилось, исчезло в тумане, и лишь темные, ставшие бездонными глаза Глеба все приближались, одновременно точно магнитом притягивая Ларису к себе…

…Ей казалось, что давно настала ночь. Черная, глухая, скрывшая их от всего мира, поглотившая все посторонние звуки. Но когда она очнулась, за окнами было абсолютно светло. Тихо, завораживающе пел магнитофон, на ковре лежал опрокинутый бокал и подсыхала маленькая лужица пролитого шампанского. На столике в блюдцах застыла розоватая жидкость.