– Из-за него, что ль, опять? – тихим, напряженным от злости голосом проговорил он и сполз по стене на корточки. – Ох и надоело!

– Ты о чем? – Мила старательно округлила глаза. – Из-за кого?

– Ладно придуриваться, – Сергей в упор глядел на мать. – Опять дядя Артем во дворе гуляет со своей псиной? Зря стараешься, все равно ты его не прикалываешь!

– Да ты… ты… – Мила задохнулась от возмущения. – Ты как смеешь? Что значит «не прикалываешь»? Ты же с матерью разговариваешь, сукин сын!

– Чей сын? – Он смотрел на нее насмешливо и безжалостно. Взрослый. Совсем взрослый, почти шестнадцать. Конечно, от него ничего не скроешь.

Она почувствовала, как закипают на глазах слезы бессилия и унижения. Схватила со стола фартук, размахнулась, шмякнула Сергея по лицу. Тот даже не) шевельнулся, продолжая все так же презрительно смотреть на нее.

Зашипев, выбежала из-под крышки золотистая жидкость. Мила машинально ухватила горяченную кастрюлю за ручку, ошпарилась, жалобно вскрикнула, уронила фартук. Подошла к столу, села, опустила голову на руки.

– Ну, мам… – Она не отрывала от ладоней мокрого лица, но слышала, что Сережка поднялся и в нерешительности топчется на месте. – Мам, кончай. Ладно тебе.

Мила громко всхлипнула, судорожно сжав в кулак обожженную руку.

– Да уйду я, уйду, не реви, ради бога. Ну! – Он подошел ближе и стоял сейчас совсем рядом. И голос у него был не злой, а растерянный и ласковый. Совсем детский.

Мила подняла на сына заплаканные глаза.

– Все, я пошел, – Сергей улыбнулся, пригладил взлохмаченные волосы. – Денег дай, я к чаю чего-нибудь куплю.

– Угу, – пробормотала Мила, поспешно вышла в коридор, сняла с вешалки сумочку, достала бумажник. – Вот. Полтинника хватит?

– Даже много.

– Ну возьми себе, что останется. Хорошо?

– Хорошо. – Он сунул деньги в карман, натянул кроссовки и исчез за дверью.

Мила чуть-чуть постояла в коридоре, потом вернулась в кухню. Убавила огонь В конфорке, вернула на плиту кастрюлю, наполовину прикрыла ее крышкой. Затем вытерла глаза и, открыв оконную створку, глянула вниз.

Артем и Стеша все еще бродили по дорожке, соединяющей два соседних двора.

– Артем! – крикнула Мила, набрав в легкие побольше воздуха. – Тема!

Он остановился, поднял голову. Увидел в окне Милу и улыбнулся.

– Ты сегодня обедал?! – прокричала она. Вопрос был глупым, так как шел всего первый час дня, но Мила задала его специально, чтобы и ответ был однозначным. Артем подошел поближе, под самые окна Милы, и удивленно покачал головой:

– Нет.

– Заходи ко мне, – радушно пригласила Мила. – Я как раз борщ сварганила, с грибами. Пальчики оближешь. А на второе котлеты с картошкой.

Артем в нерешительности смотрел вверх, на Милино окно. Стеша нетерпеливо прыгала рядом.

– Неловко как-то, – наконец проговорил Артем. – У тебя других забот нет, как меня кормить. Что я буду вас с Сережей стеснять?

– Да брось, какое стеснение! – весело прощебетала Мила. – Сережка давно умотал. Ему днем дома сидеть хуже горькой редьки, все с друзьями норовит… – Она на секунду прервала этот поток наглого вранья, и невольно прислушалась. Но в квартире было по-прежнему тихо, лишь булькала кастрюля на плите.

– Давай приходи! – решительно закончила она.

– Ну ладно, – сдался Артем. – Через двадцать минут. Стешу домой заведу.

– Жду, – Мила захлопнула окно.

Теперь все ее движения стали удивительно ловкими и сноровистыми. Она метнулась к плите, выключила газ, сунулась в духовку, вытянула оттуда противень с котлетами и румяной поджаристой картошкой, удовлетворенно оглядела его и задвинула обратно. Потом побежала в единственную комнату, одновременно служившую и гостиной и ее спальней. Угол комнаты отгораживал большой зеркальный шкаф, за ним стояла Милина кушетка и старенькое, ободранное с одного боку трюмо. Мила распахнула створки шкафа, быстро скинула застиранный летний халатик, достала с полки шелковый пеньюар на тоненьких лямочках, открывающий ноги намного выше колен. Туго затянув на талии витой поясок, глянула в зеркало. Поспешно мазнула кисточкой по ресницам, обвела губы контуром, небрежно взбила волосы.

Она никогда особо не пользовалась косметикой, не делала сложных укладок. Ее женское обаяние заключалось не в отточенности линий и не в подчеркнутой аккуратности внешнего вида. Мила могла позволить себе едва подведенные глаза, чуть тронутые помадой губы, мешковатые свитера и вытертые джинсы, и мужики, которые стали клевать на нее, еще когда она была тринадцатилетней голенастой пацанкой, по-прежнему ловились на раз, стоило ей лишь поднять кверху и без того вздернутый носик. Уложить в койку любого для Милы было делом азбучным. Но только не теперь, эх, не теперь! Тут совсем другой случай…

Она лихорадочно пошарила на полке, вытащила запечатанную коробку «Живанши», трясущимися от волнения руками разорвала упаковку. Слегка побрызгала на волосы и в вырез пеньюара, запрятала духи назад в шкаф. Выдохнула с облегчением. И тут раздался звонок в дверь.

Артем стоял на пороге, точно неприступная скала, как всегда не зная, куда деть свои огромные ладони.

– Привет, – улыбнулась Мила, – Заходи.

– Может, все-таки я не вовремя? – Она видела, что артачится он уже по инерции, вяло.

– Давай, давай, заходи, – она потянула Артема за руку в прихожую. Пальцы Милы были прохладными, а его ладони, наоборот, теплыми, даже горячими.

– Неудобно, – он покачал головой, но послушно вошел вслед за Милой. – Столько тебе хлопот из-за меня.

Она усмехнулась про себя. Похоже, он действительно уверен, что она зовет его из жалости. Конечно, и жалость тоже есть, этого не отнимешь. Однако знал бы Артем, как ей, Миле, нравится его жалеть, сколько радости доставляет ей эта забота…

– Кончай болтовню, все остынет. Мой руки и за стол.

В чистенькой Милиной кухне стол был покрыт веселенькой голубой клеенчатой скатертью. На ней стояли глубокие тарелки, полные ароматной, буроватой жидкости, по поверхности которой плавали золотистые кольца жира, большая банка сметаны, лежал тоненько нарезанный хлеб на расписной доске.

Мила наблюдала за тем, как Артем ест борщ, изо всех сил стараясь делать это помедленней. Медленней не получалось, жидкость в тарелке катастрофически уменьшалась.

Голодный! Конечно, голодный, сколько небось не ел домашней пиши! Миле очень хотелось, чтобы Артем никогда не кончил обедать у нее на кухне. Пусть бы съел десять тарелок, двадцать, сто. Ей и еще много чего хотелось. Например, погладить светлый ежик его волос, прижаться к широкой груди. Сказать, что из всех мужчин, которых она знала в немалом количестве, он – самый странный, совершенно непохожий на других и оттого, может, особенно желанный.

Почему-то Мила не могла ничего этого произнести вслух, хотя давным-давно рассталась с комплексами по отношению к противоположному полу. Только сидела и с грустью смотрела, как исчезает из тарелки последняя горстка потемневшей свеклы. Дождавшись, пока тарелка Артема опустеет, она молча, ни о чем не спрашивая, забрала ее, подошла к плите,, черпнула половником из кастрюли.

– Я лопну, – засмеялся Артем.

– Не лопнешь. Ешь.

– Кажется, я уничтожил ваш с Сережкой недельный запас продовольствия.

– Ерунда. Я лично борщ не люблю, а Сергей ест мало. Привередлив, в отца. Так что не стесняйся, я тебе потом еще второе положу.

Ее мучила безнадежность. Сейчас он съест второе, потом она предложит ему кофе. Он выпьет его, они посидят вдвоем на кухне, поболтают о том о сем. Ну, еще полчаса, ну, час. А потом он уйдет. И ничего не случится, как и в прошлый раз, как и всякий раз, когда ей удается затащить его к себе.

Так все и выходило. Они побеседовали о театре, о репетициях, покритиковали Лепехова, ругнули нового дирижера, все время бравшего темпы, неудобные солистам. Обсудили Сережкины оценки в школе и перспективы его поступления в институт на будущий год. Порассуждали на тему кулинарных изысков, которые постепенно уходят из жизни, уступая место американскому способу питания полуфабрикатами.

Все это время Мила то и дело дергалась, опасаясь, что вот-вот вернется Сережка, не нашедший себе компании и достойного занятия на улице, или Артем надумает встать и уйти. Несмотря на владевшую ею тревогу, она продолжала весело и непрерывно болтать, стараясь не допустить пауз в разговоре. И все-таки Артем нащупал такую паузу.

– Наверное, мне пора, – осторожно проговорил он, дождавшись, когда Мила на секунду умолкла.

– Ну куда ты так рано? Посиди еще. – Она почувствовала, что ей не удержать его. Надо что-то сделать, сказать ему. Больше у нее не хватит сил варить это проклятый борщ, препираться с Сережкой, глядеть в его насмешливые, все понимающие глаза.

Артем уже встал из-за стола.

– Сядь, – попросила Мила, – подожди.

Он удивленно покосился на нее и сел обратно, молча ожидая, что она скажет.

– К Стеше своей спешишь? – с горечью произнесла Мила. – Так скоро и по-собачьи можно заговорить!

В его глазах промелькнуло недоумение, явно смешанное с недовольством, словно она нарушила какой-то негласный договор, который они заключили по общему согласию. Но они не заключали никакого договора! Отчаяние придало Миле наглости.

– Что ты молчишь? – резко проговорила она, глядя на него в упор. – Или ты знаешь какой-то особый секрет, как оставаться самодостаточным и счастливым, избегая людей? Так поделись, будь добр!

Теперь на лице Артема отчетливо читалась растерянность и даже паника. На мгновение Мила пожалела, что сорвалась, не сдержалась, но отступать было поздно.

– Зачем ты? – тихо сказал он, отворачиваясь от нее к окну.

– Зачем я?! А ты зачем? Посмотри, сам себя загнал в ловушку, из которой нет выхода. Неужели это жизнь для красивого, молодого, умного мужика? Почему ты не видишь ничего вокруг себя, не хочешь видеть, ослеп? – Голос ее сорвался, она замолчала.