— И что будешь делать? Рожать?

— Ой, не знаю… — заголосила Ленка, а Вика разочарованно вздохнула: вот тебе эмансипация! Чего стоили все эти разговоры о свободе и независимости женщины, если теперь эта самая женщина только и мечтает о том, чтобы ее посадили на цепь возле колыбели? Чтобы привязали покрепче, чтобы запретили самой зарабатывать деньги, носить короткие юбки, приходить домой после полуночи, чтобы заставили наконец бросить курить и милостиво разрешили стирать носки и пеленки?

— Я ему еще ничего не говорила, — между тем шептала в трубку совершенно очумевшая от счастья Ленка, — не знаю, не знаю, Вика, что будет… Как ты думаешь, женится?

— Женится, — оптимистично ответила Вика. — На тебе — да не жениться!? У тебя вон какая шикарная кровать!

— Издеваешься? — неуверенно раздалось на том конце.

— Не знаю… наверное, — честно призналась Вика. — Прости, мы с тобой просто сегодня на разную эмоциональную волну настроены.

— Ты всегда настроена на одну и ту же волну, — недовольно ответила та.

— Пожалуй, — согласилась Вика, — а я хотела тебя на прогулку вытащить…

Положив трубку, Вика решила больше не испытывать судьбу. В принципе она вполне способна обойтись без сопровождения. Оглядевшись вокруг, она, как обычно, столкнулась взглядом с пластмассовыми глазами черной плюшевой пантеры, смотревшими на нее почему-то с укором. Чувство тревоги внезапно поднялось откуда-то из глубины.

«Ты просто боишься! Боишься!» — шепнул чей-то голос. Да, возможно. Возможно, она просто боялась оставаться дома одна. В последнее время в одиночестве ее часто посещали видения из прошлой жизни, и порой, валяясь с книжкой на диване, она ловила себя на том, что переворачивает страницы, абсолютно не вдумываясь в смысл прочитанного — как будто читает просто буквы, а не слова. Подойдя к окну, Вика распахнула форточку настежь.

«Любовь — волшебная страна, волшебная страна, и только в ней бывает счастье…» — услышала она доносящиеся из дома напротив звуки. Порыв теплого ветра тут же проскользнул в открытые створки, ласково погладил волосы, прикоснулся к щеке. Вика нахмурилась, почувствовав, как где-то в глубине души поднимается страх. Этот теплый ветер, солнце, такое живое и близкое, и эта песня про любовь — ведь все это с ней, Викой, никак не сочетается. В этом мире любви и теплого ветра она давным-давно стала чужой. Но тогда почему же ее вдруг так сильно потянуло туда, где ветер и солнце, где грезится эта обманная страна-любовь, в существование которой Вика не верила. Не то чтобы она разочаровалась в любви. Просто с годами в душе росла обида на эту капризную даму, иногда представляющуюся Вике разодетой в пышные розовые кружева, с головы до ног усыпанную мелкими сверкающими бусинами и шифоновыми оборками. За двадцать восемь прожитых Викой на свете лет эта пошловатая с виду дама ни разу не почтила ее своим вниманием. Просто обошла стороной, и все. Посетила других людей — наверное, избранных, а ее, Вику, обошла стороной. Раньше Вика сильно переживала по этому поводу. Но с годами переживать перестала.

Дама в розовых кружевах имела физиономию, интеллектом не обремененную и слишком приторную. Она меланхолично дремала в шезлонге и оптимистично напевала себе под нос что-то вроде «Забирай меня скорей, увози за сто морей, и целуй меня везде…».

Вика поморщилась. Весьма пошлая дама. И похотливая к тому же. «Целуй меня везде…» — скорее всего это и есть ее настоящее лицо. К чему ей, Вике, все эти розовые кружева и сладкие сопли? Даже Павлик, с его отвисшим брюшком и дряблой кожей, со всем грузом пережитых лет и вытекающих из этого проблем, все-таки лучше. И ее чувство к Павлику, которое, конечно, совсем не соответствовало придуманному стандарту, именуемому «любовь», в сравнении с этими «забирай, увози, целуй» было гораздо предпочтительнее. По крайней мере честнее и не настолько пошло.

«И все-таки прогуляться не мешает. Чего я, собственно, испугалась? Пойду попробую отыскать свое место под чужим солнцем влюбленных придурков. Может, что-нибудь и получится. Может, достанется хоть какой-нибудь жалкий клочок», — подумала Вика, плотно закрывая оконную раму.


Отыскать на набережной пустую скамейку оказалось делом безнадежным. Вика шла вдоль Волги, вглядываясь в сероватую, блестящую льдинками воду, неровно отражающую на поверхности последние лучи уже уставшего бороться с неизбежностью солнца. Ровная полынья простиралась почти до середины реки, упиралась в грязно-белую, пятнистую, будто бы плюшевую неподвижную ледяную поверхность. Волны лениво облизывали бетон, откатывались назад, снова возвращались… Вода была прозрачной — даже на большом расстоянии можно было разглядеть зеленоватые камни и темный песок. Картина умиротворяла, но тем не менее на улице, а особенно возле Волги, было холодно. Вика уже давно успела пожалеть о том, что оделась слишком легко, поддавшись на провокацию теплого ветра. Поежившись, она поднесла к губам заледеневшие пальцы и подышала на них.

Невдалеке светилась претенциозная вывеска — «Андалузская лагуна». Прищурив близорукие глаза, Вика убедилась, что это ей не привиделось. На набережной открыли новое кафе. Название обещало многое — по крайней мере тепло андалузского берега, а тепло теперь уже казалось ей единственным раем на земле. Она прибавила шагу, перестав обращать внимание на парочки, взбесившиеся от весны, обнимающиеся едва ли не на каждом квадратном метре и ужасно ее раздражающие.

Вика вообще старалась не смотреть на людей, подсознательно пытаясь как бы отгородиться от всей этой массы, спрятаться, раствориться в пьянящем воздухе весны. Она шла и удивлялась самой себе — с ней давно не случалось этих дурацких приступов тоски. По крайней мере два или три года, возможно, даже больше времени прошло с тех пор. И вот теперь почему-то снова это давно забытое ощущение ноющей боли, разливающейся душным и противным теплом по всему телу и выдергивающее из потайных уголков души стыд, раскаяние и страх. Может быть, просто погода была всему виной…

Вика на секунду остановилась, увидев свое отражение в воде. Светлый блик — узкое, немного вытянутое лицо, обрамленное пышным нимбом волос. Вода, как черно-белый телевизор, не отражала красок. Светло-голубые глаза казались лишь двумя темными впадинами, рыжеватый отлив волос тоже был неразличим. Это была она — и в то же время как будто другая, чужая, незнакомая, таинственная и зловещая Вика.

Набежавшая волна размыла отражение. Лицо вытянулось, изогнулось, ямы-глаза сместились вправо, рот упал куда-то вниз, как будто в кривом зеркале. Вика отшатнулась и достала из сумки сигареты. Наверное, все-таки стоит поменьше читать Кинга, иначе в один прекрасный день можно просто сойти с ума. И нужно наконец примириться с мыслью о том, что прошлого не вернешь.

Она медленно, с усилием, отвела глаза от воды. Впереди серым длинным коридором простиралась набережная. Низкое бетонное ограждение ровной прямой линией разделяло сушу и воду на две части — сейчас Вика находилась посередине. Шаг вправо — вода, шаг влево — черные лоскуты земли, покрытой грязно-белым пористым снегом. Темные, с сизым отливом, большие и важные птицы деловито прохаживались по снегу, изредка тяжело и лениво перелетали с ветки на ветку и хмуро оглядывались вокруг. Воробьи, как и в любое время года, чирикали, но чирикали как-то по особенному задорно, задиристо, как будто пытаясь задеть самолюбие чванливых и важных птиц. Те не обращали на них никакого внимания. Деревья, посаженные вдоль тротуара, смыкались вдалеке в одну сплошную линию — все того же серого цвета. И только ярко горящая вывеска на фоне тускнеющего вечера притягивала взгляд. Вика снова вспомнила, что собиралась зайти в кафе, и прибавила шагу, стараясь больше не смотреть в воду.

Подойдя ближе, Вика внезапно вспомнила о том, что раньше, лет десять назад, это кафе называлось «Лакомка» и выглядело оно куда менее презентабельно, чем сейчас. Теперь ступеньки были выложены мрамором, белые двери отливали матовым светом, маленькие стекла-окошечки светились разноцветными неоновыми огнями…

В кафе было людно. Видно, нашлось много желающих ощутить посреди влажной и прохладной весны тепло летнего андалузского берега. Вика присела за столик и огляделась вокруг. Приглушенный белый свет падал на лица людей, делая их одинаково белыми. Негромко играла музыка: какой-то старый, очень приятный джаз сороковых годов. Вика улыбнулась подошедшей официантке, и почему-то ее дежурная улыбка при звуках саксофона показалась ей искренней и даже милой.

— Кофе, — попросила Вика, — черный кофе. — Немного подумав, добавила: — С коньяком.

Заказ выполнили на удивление быстро, и кофе оказался превосходным. Первый глоток слегка обжег горло, но приятное тепло тут же разлилось по телу, превращая его в мягкий плюш. Вика сразу же почувствовала, как обмякли руки, а кончики пальцев будто бы потеряли чувствительность. Откинувшись на спинку стула, она покорилась своей расслабленности и снова прикурила сигарету.

Вот уже несколько лет она собирается бросить курить. Сигарета никогда не была для Вики насущной необходимостью, зависимость от никотина была скорее психологической. Но тем не менее Вика, которую все, в том числе и она сама, считали сильной женщиной, никак не могла избавиться от этой чертовой привычки. Больше всего ее раздражало то, что эта проблема ее так сильно волнует. Она никак не могла понять почему. Ведь собственное здоровье всегда было ей до чертиков — чем раньше на тот свет, тем лучше. Ранние морщины ее тоже не слишком сильно беспокоили…

— Девушка, — позвала она проходящую мимо официантку, — что это за музыка у вас играет?

— Чарли Паркер. Это старый инструментальный джаз, середина тридцатых годов. — Девушка обернулась, заулыбавшись теперь уж совсем по-настоящему. — Вам нравится?

— Чарли Паркер, — задумчиво протянула Вика, безуспешно пытаясь воскресить в памяти показавшееся знакомым имя, — да, нравится. Очень нравится. Чарли Паркер… Спасибо!