Наконец Ирина позвонила. Разговаривала сначала с отцом, потом с сыном, последним взял трубку Павел. Он привычно шутил, она привычно «не понимала» шуток. Но, положив трубку, Павел мог бы с уверенностью сказать, что голос у Ирины был не нормальный, не спокойный. Она чем-то сильно возбуждена или взволнована. В подобном состоянии ее выдает не лицо, а только изменившийся тон голоса и дрожащие руки. У стальной девочки иногда вибрируют пальчики.

Николай Сергеевич и Николенька привычно спорили, читать сказки с комментариями или без. Договорились и уселись на диван с книжкой русских народных сказок. Павел отправился в булочную. На обратном пути зашел еще в два магазина, тянул время. Купил трехлитровую банку яблочного сока – в память о детских годах, когда сок продавали такими банками, а не в пакетах, как нынче. Приобрел носки полушерстяные (на зиму) и пену для бритья (кажется, заканчивается).

Вернулся домой. Ирина еще не пришла. Телефон звонил каждые пять минут, спрашивали Иру. Зачем-то она понадобилась главврачу и Стромынской, медсестре Верочке и еще двум женщинам, не назвавшим себя. Отметилась, как водится, Изольда Гавриловна. Старушка рассыпалась в извинениях и назвала лекарство, схему приема которого запамятовала. Павел так часто слышал Ирины объяснения по этому поводу, что взял на себя смелость ответить:

– Это мочегонное, принимать раз в три дня утром.

– Голубчик, скажите, а пила ли я его вчера или сегодня?

– Извините, но этого знать никак не могу.

Изольде Гавриловне понадобилось несколько секунд, чтобы сообразить, почему ее собеседник не может ответить на простой вопрос. А потом она долго извинялась за причиненное своим звонком беспокойство. Павел был почти уверен: проговорив вежливые фразы, старушка тут же забыла, что делать с мочегонным.

Хотел услышать Ирину и Тимур Рафаилович, попросил позволения позвонить позднее. Павлу уже надоело работать секретарем отсутствующей жены, и он сухо ответил: «Как вам будет угодно».

Телефонное общение Ирины с Тимуром Рафаиловичем напоминало разговор двух шпионов. Несколько лет назад он перенес обширный инфаркт. Радиоинженер по образованию, дотошный человек по характеру, Тимур Рафаилович приобрел справочник «Электрокардиограмма», изучил его и научился самостоятельно расшифровывать сердечные электрические импульсы. Он выменял у фельдшера «Скорой помощи» за японский кухонный комбайн списанный аппарат для кардиограмм и большой рулон специальной ленты в придачу. Тимур Рафаилович делал себе кардиограммы регулярно. А потом звонил Ирине и отчитывался. Прижав трубку к уху (в этот момент она могла чистить картофель или гладить белье), Ирина спрашивала:

– Каков ритм «эр-эр», одинаковый? Ушли экстрасистолы? Положительная динамика зубца «тэ»? Кровоснабжение миокарда улучшилось, значит, дозу препарата мы рассчитали правильно…

Эта тарабарщина звучала так часто, что Павел однажды попросил жену объяснить ему, как читают кардиограмму. Ирина нарисовала пляшущую кривую и показала главные точки, обозначенные латинскими буквами «пэ», «эр» и «тэ» над линией координат и «ку», «эс» внизу. Если «ку» сильно проваливалось вниз, это был инфаркт, расстояние между «эр» обозначало ритм, неодинаковое расстояние – аритмия.

– Элементарно, Ватсон! – разочарованно (он-то думал, что это безумно сложно) заключил Павел. – Да это каждый может самостоятельно читать.

– Так-таки каждый?

– Легко! Очередной обман трудящихся! У вас в поликлинике сидит на ставке врач, которая читает кардиограммы с линейкой и циркулем. На деньги налогоплательщиков! Отдайте народу его кардиограммы!

– Хорошо, читай ты.

Ирина принесла ему длинную ленту. Павел принялся ее изучать, отыскивая «ку», «тэ» и прочие точки. Заключение было печальным:

– Сей пациент не жилец, правильно? Предсмертные трепыхания умирающего сердца, верно?

– Не совсем. Это моя кардиограмма. Ты чего побледнел? Испугался? Павлик, кардиограмма прекрасная! Мое сердце замечательно здорово. Единственное сомнение, которое его тревожит: не вышла ли замуж за бахвала?

– По-твоему, я глупее Тимура Рафаиловича?

– Ты из другой области, гуманитарной. Тимур Рафаилович очень долго и с моей помощью учился расшифровке.

– Зачем поощряла самолечение? Ты ведь всегда решительно против него.

– У Тимура Рафаиловича жена диабетик, и детей нет.

– Не улавливаю логики.

– Его жена специальным приборчиком постоянно измеряет содержание сахара в крови, Тимур Рафаилович снимает кардиограммы. Они обмениваются результатами, обсуждают, заботятся друг о друге. Очень гармоничная пара, милая и трогательная.

– Знаешь, я не хотел бы гармонии, построенной на обмене анализами.

– Дай Бог нам с тобою дожить до таких анализов.

Почему Ирина сказала «дожить»? Тогда он посчитал, что она имеет в виду преклонный возраст. Но сколько лет Тимуру Рафаиловичу? По голосу – не старый. Не догадался спросить. Да и с какой пьяной радости спрашивать? А если Ирина имела в виду «дожить» как остаться вместе?

В голову лезли дурные вопросы. А также дурные предчувствия, сомнения, подозрения – все ингредиенты супчика под названием ревность. Блюдо отвратительное!

Девятый час вечера. Не ужинали, ребенок не кормлен. О сыне-то должна подумать! Мать называется! Что сейчас делает Данила? Смотрит тупо в телевизор, на душе кошки скребут и похоронный вой. Позвонить ему? Телефона родителей Данилы нет, с облегчением вспомнил Павел. Да и что сказать?

Павел представил, как он сидит с Данилой в той же столовой и, бодрясь, произносит:

– Сэр! Принимайте в свой клуб обманутых мужей.

Данила невольно возликует. То есть по-дружески будет сочувствовать, но неизбежно порадуется, что не он один осел рогатый. У ослов нет рогов. Так будут!

Какая чушь лезет в голову! Чушь, обмазанная клеем, не оторвешь. Это называется больное воображение. Чем лечится воображение? Водкой? Если Ирина не придет ночевать, напьюсь до потери пульса. Привет! Напьется он! А может, с ней случилось что-нибудь гадкое? Выбрала себе профессию! Действительно, штрафбат! Ходит по квартирам, а там кто угодно проживает. И пьяницы, и дебоширы. Почему не оказаться и насильникам? У нее уже был случай, когда пришла по вызову к мужику (вот люди – участкового врача вызвали!), а у него делирий – так, кажется, белая горячка называется. Жена в ванной спряталась, а он носится со скалкой по дому – с маленькими красными обезьянами сражается. Пока психическая перевозка не приехала, Ирина с ним разговоры про разноцветных обезьян вела. А если бы алкоголик с ножом бегал?

Обойдется Николенька без игрушечной железной дороги. Надо Ирине купить сотовый телефон или пейджер, на худой конец. Где ее носит?

Надо что-то делать, не сидеть сиднем. Например, накормить ребенка ужином. Или встретить жену. Где встретить? Ее участок – четыре дома семи– и девятиэтажные, растянулись на перегон от одной до другой автобусной остановки. А у Стромынской, скажем, дома участка стоят колодцем. Очень удобно, когда вызовы дополнительные получаешь, двор перейти, а не топать километр в обратную сторону – в дом, с которого начала обход.

Павел заглянул в комнату, где сидели дедушка с внуком:

– Девять часов. Я подожду Ирину, а вы как, Николай Сергеевич? С Николенькой будете ужинать?

– Нет, покормлю Николеньку и уложу. Что же Ирочки так долго нет? И эпидемия гриппа еще не началась. Ах да! – вспомнил он. – Изольда Гавриловна! Ирочка сказала по телефону, что купирует тяжелый приступ стенокардии у какой-то пациентки.

– Конечно… купирует.

По справедливости надо было бы поделить обязанности: он кормит сына, дедушка укладывает. Но Павлу решительно не хотелось сегодня отвечать на бесконечные вопросы Николеньки, погружаться в его примитивный и жизнерадостный мир. Благо есть безотказный дедушка.

– Выйду, встречу ее, – сказал он Николаю Сергеевичу.

«Ее» – это малодушный выстрел по отцу любимой женщины.

В семье Григорьевых не принято, даже запрещено называть родных местоимениями. Ирина или ее бабушка, Николай Сергеевич, позже Павел и его сестра Вероника никогда не именовались «он» или «она». Краткость речи в данном случае отвергалась, а лишнее произнесение имени указывало на особое расположение. Не скажут: «Тебе звонила сестра, она отлично сдала сессию в институте». Только: «Звонила Вероника. Вероника отлично сдала сессию». А назвать человека, даже чужого, в его присутствии «он» или «она» – считалось неделикатным, родных – приравнивалось к брани. Павел отлично помнил, как однажды его невинное (бабушка Ирины еще была жива, но с постели не вставала) замечание: «Да она у нас сегодня молодцом!» – вызвало смущение Ирины, волнение Николая Сергеевича и отчетливый шепот отвернувшейся к стене старухи:

«Плебей!»

Родился сын, и восторг Павла: «Смотри, он улыбается!» – Ирина поправляла: «Николенька улыбается!»

Церемонность, правила поведения на каждый вздох и слово – это, безусловно, от бабушки, Маргариты Ильиничны. Если бы Павел женился на Ирине, когда Маргарита Ильинична была в силе и здравии, неизвестно, как сложилась бы его семейная жизнь. Похоже, Маргарита Ильинична держала сына и внучку под прессом своей любви и жертвенности. Отдала им жизнь и требовала в ответ петь по ее нотам. Известный тип. Все диктаторы пекутся о благе народа.

Родители Павла были простыми, шумными, часто скандалившими людьми. Но в отличие от Маргариты Ильиничны в своих поступках и словах они исходили из того, что хочет ребенок (разумный и развивающийся), а не из собственных замшелых установок. Даже бредовую идею Вероники поступать в театральный институт поддержали. Сестра, к счастью и с треском, провалилась. На следующий год родители одобрили новую фантазию Вероники – поступать в ветеринарную академию, выучиться на собачьего доктора. Вероника конкурс прошла, а родители нелепо погибли тем же холодным летом: отдыхали на даче у друзей, затопили печь, рано закрыли заслонки, пошел угарный газ, все отравились.

Принципиальная и строгая Ирина легко и по каждой вздорной просьбе выписывала Веронике липовые справки освобождения от учебы или для переноса экзаменов. Девочки друг в друге души не чаяли. Но, возвращаясь к столбовой дворянке Маргарите Ильиничне, нужно признать: вовремя она покинула этот мир. Павел не потерпел бы аристократической муштры.