В легком страхе Николенька подвинулся ближе, Николай Сергеевич обнял его за плечи.

– «Побежал козленочек на речку, стал на берегу и жалобнехонько закричал: “Аленушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок! Костры горят высокие, котлы кипят чугунные, ножи точат булатные, хотят меня зарезати!” А Аленушка из реки ему отвечает: “Ах, братец мой Иванушка! Тяжел камень на дно тянет, шелкова трава ноги спутала, желты пески на груди легли”».

Наивная детская сказка, трепет внука подействовали и на Николая Сергеевича, у него защипало в глазах от неожиданного умиления. «Это, наверное, старческое», – подумал Николай Сергеевич. Но и при этом не испытал досады или сожаления. Он не считал потерянным временем обучение маленького внука буквам и числам. Следовательно, и простых, элементарных чувств, вызванных страданиями фольклорных персонажей, можно не стыдиться.

– Дальше, дедушка! Дальше! – нетерпеливо потребовал Николенька.

– «Ведьма ищет козленочка, не может найти и посылает слугу: “Найди козленка, приведи ко мне!” Пошел слуга на реку и видит: по берегу бегает козленочек и жалобнехонько зовет: “Аленушка, сестрица моя! Выплынь, выплынь на бережок. Костры горят высокие, котлы кипят чугунные, ножи точат булатные, хотят меня зарезати!” А из реки ему отвечают: “Ах, братец мой Иванушка! Тяжел камень на дно тянет, шелкова трава ноги спутала, желты пески на груди легли”. Слуга побежал домой и рассказал купцу про то, что слышал на речке».

– Молодец! Хороший! – пробормотал Николенька. – Я бы тоже… читай дальше.

– «Собрали народ, пошли на реку, закинули сети шелковые и вытащили Аленушку на берег. Сняли камень с шеи, окунули ее в ключевую воду, одели ее в нарядное платье. Аленушка ожила и стала краше, чем была. А козленочек от радости три раза перекинулся через голову и обернулся мальчиком Иванушкой. Ведьму привязали к лошадиному хвосту и пустили в чистое поле».

Николай Сергеевич закрыл книгу. Он был уверен, что Николенька сейчас скажет что-нибудь вроде того, что козленочек мог бы и раньше догадаться перекинуться через голову. И самому Николаю Сергеевичу финал сказки казался несколько скомканным. Но Николенька выдал неожиданное:

– Дедушка! Ведь получается, что самый главный хороший человек в этой сказке – слуга? Если бы он купцу не сказал, то ведьма бы сварила козленочка и съела, так?

– Так, мой хороший! – Николай Сергеевич обнял внука и поцеловал в макушку.

Ведь это какая логика! В пять лет малыш точно (и нетривиально, добавим!) проанализировал причинно-следственные связи и нашел скрытый узел!

Талантливейший ребенок!

Ах, как хотелось Николаю Сергеевичу, склонному к сентиментальности, осыпать внука, как, бывало, маленькую дочь, поцелуями! Личико и ручки целовать! Но он понимал неуместность подобного обращения с мальчиком и ограничился еще одним поцелуем в макушку.

В комнату заглянул Павел:

– Девять часов. Я подожду Ирину, а вы, Николай Сергеевич? С Николенькой будете ужинать?

Николай Сергеевич хотел бы отдохнуть несколько минут, посмотреть новости по телевизору. Но тон, каким Павел задал вопрос, подсказывал, что зять не торопится уделить внимание сыну.

– Покормлю Николеньку и уложу, – ответил Николай Сергеевич. – Что же Ирочки долго нет? И эпидемия гриппа еще не началась. Ах да! – вспомнил он. – Изольда Гавриловна! Ирочка сказала по телефону, что купирует тяжелый приступ стенокардии у какой-то пациентки.

– Конечно… купирует.

Николай Сергеевич поразился усмешке, недоброму выражению лица зятя. И следующие слова Павла не понравились Николаю Сергеевичу:

– Выйду, встречу ее.

Павел назвал Ирочку «ее», как чужую неприятную особу. Вероятно, между дочерью и зятем пробежала черная кошка. Но в силах ли, да и вправе ли Николай Сергеевич вмешиваться в отношения взрослых детей? Лучше сделать вид, что ничего не замечает, и уделять внимание главной и ненаглядной личности – внуку Николеньке.

2

Павел считал, что он не ревнив – жену не терзает, домыслов не строит. Ирина посмеивалась: конечно, не Оттело, еще ни разу не душил. Но сегодня случилось событие, которое не выходило у Павла из головы.

Приятель и коллега Данила в документах, которые они готовили в арбитражный суд, случайно пропустил одну страницу. Если бы Павел не проверил в последний момент, был бы скандал и куча неприятностей.

– Эх ты, кулема! – попенял Павел другу. Ответная реакция Данилы была очень странной. Он вздрогнул как от пощечины, скривился мучительно, точно плакать собирался, развернулся и ушел. В чем дело? Откуда сия ранимость? Они и покрепче выражения друг другу отпускали. Да и не случилось ничего страшного, вовремя спохватились.

И все-таки в столовой, когда обедали, Павел решил извиниться:

– Если ты обиделся, прости.

– От меня Лена ушла, – сказал Данила, продолжая монотонно хлебать суп.

– Куда ушла? – не понял Павел.

– К другому. Собрала манатки, даже шампунь из ванной прихватила, и сделала ручкой.

– Дела! – только и смог произнести Павел.

– И Наташку забрала. – Данила пододвинул к себе тарелку со вторым.

Павел знал несколько семей, которые держались непонятно на чем – муж и жена не разводились, хотя должны были это сделать позавчера. Но Данила и Лена! Они всегда производили впечатление крепкой пары. Лена, пожалуй, излишне восторженная и демонстративно трепетная («Уси-пуси» называла ее за глаза Ирина), всегда смотрела на Данилу с обожанием. В компании не могла надолго от него отойти. Садилась рядом, брала за руку или подлезала под мышку, чтобы он ее обнял. А с другой стороны на Даниле висла дочь Наташа, ровесница Николеньки. И выражение лица Данилы было в такой момент самодовольным до крайности.

Какие слова, какие соболезнования нужно говорить, Павел не знал.

– Старик! – развел он руками. – Если чем-то могу…

– Не можешь. Никто не может, – вздохнул Данила. – Это как смерть, обратного хода нет. Даже если бы Ленка передумала, я бы не простил, это была бы не жизнь.

– А ради дочери?

– Не знаю, – покачал головой Данила. – Самое гадкое… она уже полгода, сама сказала… Представляешь? Наставляла мне рога. И эти полгода… они у нас были очень хорошими, ни одной ссоры, ни одной размолвки. Ленка была со мной нежна, как ангел. Дрянь!

Данила залпом выпил компот.

– С кем она? – спросил Павел. – Кто ее любовник?

– Не знаю и знать не хочу. Еще убью ненароком. В тюрьме потом сидеть из-за всякой сволочи…

– Давай после работы в баню пойдем? Или к нам? Посидим вечерком, заночуешь.

– Нет, спасибо! Знаешь, я только сейчас понял, каково было Ольге, когда я ее бросил.

Ольгой звали первую жену Данилы, от которой он ушел к Лене, оставив годовалого сына.

– Меня тем же обухом, – продолжал Данила, – и по тому же месту. Справедливо, а? Хотел даже Ольге позвонить. Но как-то нелепо через семь лет по новой извиняться. Ладно, проехали! Пошли трудиться. Ты не очень-то трепись о моих делах, ладно?

– Мог бы и не предупреждать.

От размышлений о несчастье, которое свалилось на друга, о подлости трепетной «Уси-пуси» Павел невольно перешел к мыслям о своей жене.

Вот уж у кого работа, позволяющая крутить шуры-муры! Всегда можно вызовами прикрыться: мол, я на участке, ищи-свищи!

Да и сам Павел познакомился с Ириной, когда она пришла его лечить. Заболел ангиной, по вызову пришла симпатичная девушка со строгим, как у школьной отличницы, лицом: «Я ваш новый участковый терапевт, Ирина Николаевна Григорьева».

Осмотрела, прописала лекарства, выписала бюллетень. И на следующий день, безо всякого вызова, явилась. Устроила по телефону нагоняй медсестре, которая должна взять мазок из горла на дифтерию, но не пришла. И на третий день Ирина позвонила в их квартиру, хотя мазок уже был сделан.

Павел решил, что произвел неизгладимое впечатление на молоденькую врачиху – несмотря на лихорадку, слезящиеся глаза, компрессы на шее и прочие малосимпатичные прелести болезни. «Разглядела во мне бездну мужественности и обаяния», – тешил он себя. Не подозревал того, что Ирина действует строго по правилам: к тяжелым температурящим больным, с ангиной или воспалением легких, участковый врач обязан ходить первые несколько дней, он сам выписывает себе вызов. Павел нередко хворал горлом, но старая врачиха никогда повторно не заглядывала. Спустя много времени Ирина пояснила, что та, прежняя участковая, могла записывать себе вызовы (на своем жаргоне они почему-то их называли «активы»), но не ходить к больным.

Когда Павел пришел в поликлинику закрывать больничный, он рассчитывал, что Ирина Николаевна Григорьева каким-то образом продемонстрирует особое к нему расположение. Например, радостно вспыхнет, зардеется, смущенно улыбнется, глазами подскажет: я готова, приглашай меня на прогулки при луне или в ресторан.

Ничего подобного глаза Ирины Николаевны не демонстрировали. Она прочитала Павлу короткую научно-популярную лекцию. О том, что люди, страдающие хроническими заболеваниями горла, получают осложнение на сердце, потому что, борясь с ангиной, организм вырабатывает какие-то антитела, которые одновременно разрушают ткань сердца – миокард. Ирина выписала ему направление на электрокардиограмму и настойчиво посоветовала проконсультироваться у лора на предмет операции по удалению миндалин.

Павел вышел из ее кабинета с неприятным чувством разочарования и порушенных ожиданий. Кардиограмму он сделал только потому, что кабинет находился по ходу его движения и очереди не наблюдалось. Сделал и забыл. Но Ирина позвонила к ним домой, разговаривала с младшей сестрой Павла Вероникой, сказала, что кардиограмма показала нарушения в сердце, пока не фатальные, но с операцией тянуть не следует.

Вероника перепугалась, развила бурную деятельность, затолкала Павла в больницу. После операции, которую дети переносят играючи, Павлу пришлось лихо. Валялся беспомощный на кровати с жутким ощущением, что ему в горло залили горячий свинец, который держат на постоянном подогреве. Он не помнил, как сказал Веронике, преданно за ним ухаживавшей: «Пусть придет наша участковая докторша». Сестра позвонила в поликлинику.