Ольга быстренько умыла Чижика, одела «на парад», сама влезла в свою дорожную форму – просторные льняные штаны и еще более просторную белую мужскую рубаху, – уложила в сумку самое необходимое на два дня и повела Чижика вниз. А то уж их заждались, наверное.

Наверное, и правда заждались – навстречу им по лестнице торопливо поднимался Игорь Дмитриевич.

– Ключи забыл, – объяснил он, поравнявшись. – Идите, я сейчас.

– Ой, а я ниндзю забыла! – тут же радостно заявила Анна и потопала вслед за отцом.

Ольга вздохнула и тоже стала подниматься по лестнице, но Игорь Дмитриевич остановился, подхватил Чижика на руки и быстро сказал:

– Вы идите, мы тут сами справимся. Через две минуты выйдем.

Ольга вышла из дому, спустилась с крыльца, отдала сумку Саше-маленькому, который укладывал что-то в багажник, отмахнулась от Галки, которая уже сидела в машине и махала руками, подзывая ее, остановилась у крыльца и стала ждать Чижика. Дверь дома широко распахнулась, на веранду стремглав вылетела Анна, обеими руками прижимая к животу двух зеленых пластмассовых черепах, а в глубине дома послышался тревожный голос Игоря Дмитриевича:

– Осторожно, Анна…

А дальше все было как в горячечном кошмаре, когда кажется, что время остановилось, и все движение в мире остановилось, и вся жизнь остановилась, и только один этот кошмар живет и развивается по своим кошмарным законам, которых не понять, не изменить, не победить… Анна споткнулась на самом верху крыльца, оступилась и, роняя зеленых черепашек, беспомощно растопырив руки, с застывшей на лице растерянной полуулыбкой стала с разбегу падать лицом вниз, медленно, медленно, медленно вытягивая руки вперед и запрокидывая голову.

Сдавленно ахнула Галка, и Саша-маленький длинным вратарским прыжком метнулся от машины, но Ольга ничего этого не заметила, потому что у нее не хватило времени и сил, чтобы замечать что-то, кроме падения Анны. И еще у нее хватило времени и сил на то, чтобы как-то оказаться почти на середине крыльца, прямо перед распластанным в воздухе тельцем ребенка, и поймать это тельце в полете, и обхватить его, и крепко прижать к себе, окружить собой, закрыть, защитить от удара, потому что она знала, что сейчас будет удар – не такая она сильная, чтобы удержаться на ногах, тем более что левая нога подвернулась, и они обе сейчас упадут, и надо упасть так, чтобы Анна не коснулась этих твердых ступенек, и земли у крыльца, и мелких острых камешков, втоптанных в эту землю…

Удар слегка оглушил ее, но сознания она не потеряла, и даже больно сначала было не очень. Потому что упала она не на землю, а на руки Саши-маленького. В том своем прыжке-полете он не успевал подхватить Анну, но успел подставить ладони под плечи и голову Ольги, почти над самой землей, и это хоть как-то смягчило удар. Время включилось и тронулось с места, и все включилось и тронулось с места, и жизнь продолжилась. Ольга услышала, как тяжело дышит Саша-маленький, растянувшийся на земле ничком во весь рост, почувствовала, как сильно бьется пульс в его руках, которые она прижимала к земле своими плечами и затылком, потом до ее сознания донеслись другие звуки: топот ног – Игорь Дмитриевич сбегает с крыльца, металлический щелчок – Галка распахнула дверцу машины, испуганный сдавленный крик – Марина Владимировна вышла из-за дома как раз вовремя, чтобы увидеть все это безобразие. А потом в ее руках слабо шевельнулась Анна, вцепилась пальчиками в ее рубаху и, крепко прижимаясь к ее груди, тихо, горько, не по-детски заплакала.

– Что ты, Чижик? – Ольга с трудом разжала руки, кажется намертво сомкнувшиеся вокруг ребенка, тихонько погладила Анну по голове, по спинке, по ножкам, ощупывая, проверяя, все ли цело…

Анна тут же перестала плакать, подняла мокрую мордашку и, близко заглядывая Ольге в лицо, взволнованно выпалила:

– Я думала, ты умерла! Не дышишь, и глаза закрыты, и не говоришь ничего…

– С чего это мне умирать? – возмутилась Ольга. – Не такая уж я старая старуха… И вообще, я бессмертна.

– Правда? – с надеждой спросила Анна.

– Более или менее… – Ольга осторожно пошевелилась. – Ты не хочешь с меня слезть?

И тут же чьи-то руки оторвали Чижика от нее, и унесли куда-то в сторону, и заахала Марина Владимировна, и закудахтала Галка, и Саша-маленький подтянулся на локтях, не убирая своих рук из-под ее головы и плеч, заглянул ей в лицо тревожными глазами:

– Жива? Во дает… А я опять чуть нос не разбил.

Саша поднялся на колени, осторожно приподнимая Ольгу, и она зажмурилась от боли. Оказывается, она все-таки здорово приложилась. Нестерпимо заныл левый локоть, поясницу как судорогой свело, а в стопе левой ноги вообще, кажется, нож засел.

– Оленька, что? Где болит? Оленька, маленькая, пожалуйста, скажи что-нибудь…

Она открыла глаза – перед ней дрожали и плавали цветные пятна, постепенно складываясь в изображение. Вот странно, удивилась Ольга, что это у Игоря Дмитриевича лицо такое серое? Он всегда такой смуглый был.

– Извините, – сказала она. – Чижика нельзя было одного оставлять… Я должна была…

– О господи… – Он заметил кровь на рукаве ее рубахи и быстро разорвал рукав от манжета до плеча. – Оленька, очень больно?

Ольга только сейчас поняла, что Игорь Дмитриевич стоит перед ней на коленях и ощупывает своими железными пальцами ее руки, плечи, ребра… А Саша-маленький сидит на земле за ее спиной и поддерживает ее в полулежачем положении. Во стыдобища… Кто из нас медсестра, в конце концов?

– Ерунда… – Ольга попыталась оттолкнуть руки Игоря Дмитриевича и невольно поморщилась. – Просто ссадина. С Чижиком что? Да не трогайте вы! Если я ничего и не поломала, так вы мне сейчас обязательно что-нибудь поломаете…

Но он уже добрался до ее левой ноги, задрал штанину и растерянно свистнул, увидев, как быстро, прямо на глазах, отекает ступня.

– В больницу, – сказал Игорь Дмитриевич решительно. – Мы едем в больницу. Немедленно. Александр, ты с Анной остаешься здесь. Тетя Марина за Анной присмотрит. Галь, ты с нами. Куда ближе – до районной, до городской? Оленька, извини, сейчас немножко больно будет…

Он достал из кармана складной кож, открыл его и, не слушая ее протестов, мигом срезал с ее быстро опухающей ноги парусиновую тенниску. Прямо на куски раскромсал. В чем она теперь ходить будет? Ольга так расстроилась, что только об этом и думала все время, пока они ехали в районную больницу, и пока там ее осматривал хирург, и пока ей делали рентген, а потом накладывали гипс – какая-то косточка там все-таки треснула, оказывается. И потом, по дороге из больницы в Семино, сидя на заднем сиденье машины рядом с непривычно молчаливой Галкой и почти засыпая от усталости и от обезболивающего укола, Ольга тревожилась главным образом по поводу того, что опять осталась разутая. Не в тех же шелковых туфельках ей по саду лазать, правда? Или ее так и будут теперь все на руках носить, как последнюю калеку? Противно же…

Игорь Дмитриевич вынул ее из машины и на руках отнес в ее спальню, и это было не так уж и противно. Наверное, потому, что она уже мало что соображала – мысли путались и глаза слипались. Она еще помнила, как Галка помогала ей раздеться, что-то сердито бухтя при этом, а потом уже ничего не помнила – провалилась в глубокий, черный, наполненный болью и тоской сон.

Боль, тоска, и безнадежность, и страх – вдруг кто-нибудь узнает, и стыд – терпишь и молчишь, значит, сама и виновата. И никакого просвета, и никакой надежды, и ничего не изменится, у нее просто не хватит сил что-то изменить, у нее не хватает сил даже на то, чтобы встать и приготовить завтрак, но встать обязательно надо, потому что если она не приготовит завтрак – будет еще хуже… Гриша, пожалуйста, не кричи, соседи услышат, не надо, мне больно, не трогай, я сейчас сама встану, не надо, пожалуйста, тише, пожалуйста, пожалуйста…

– Оленька, тише, не надо шевелиться… Очень болит, да?

Она с трудом разлепила веки – наверное, глаза опять отекли, что же делать, придется звонить кому-нибудь, чтобы сегодня подменили ее на дежурстве в отделении… Да нет, какое дежурство. Это было давно. А сейчас она – няня Чижика. Тогда почему у нее отекли глаза? Ольга с трудом подняла руку, ощупала лицо и успокоилась – глаза нисколько не отекли. И вообще, при чем тут глаза? Она же ногой ударилась, когда Чижика ловила.

– А где Чижик?

– Тише, тише. – В слабом свете ночника лицо Игоря Дмитриевича казалось каким-то незнакомым, она его только по голосу и узнала. – Больно, да? Сейчас я тебе таблеточку…

– Где Чижик? – настойчиво повторила Ольга, окончательно просыпаясь. Он что, опять ребенка без присмотра оставил?

– Анна дома, – успокаивающе сказал он. – Саша-маленький их с Галкой вечером отвез. Галка пока с Анной побудет, а завтра днем мать приедет, Вячеслав Васильевич в санатории сейчас, так что она сможет недельку с Анной побыть.

– Кто такой Вячеслав Васильевич? – Ольга совершенно не понимала, о чем он говорит. Галка почему-то с Чижиком побудет, Инга Максимовна зачем-то приедет… – Почему Чижика в город увезли?

– Вячеслав Васильевич – муж моей матери, – терпеливо объяснил Игорь Дмитриевич. – Немолодой уже, болеет часто. Вот его в санаторий и отправили. Анна побудет в городе, пока ты не поправишься. Съешь таблеточку, а? Доктор сказал: если очень больно будет – надо тут же таблеточку глотать, и сразу…

– Ничего мне не больно, – отрезала Ольга, отталкивая его руку. – Не буду я гадость всякую глотать. И так уже стакан димедрола впороли…

– Значит, так надо было! – Он говорил с ней, как с больным ребенком. – Съешь таблеточку, а? Не могу я смотреть, как ты мучаешься…

– Чего это я мучаюсь? Подумаешь – на Сашу упала! А он не мучается? – Ольга раздражалась все больше и больше. – Зачем Чижика от меня увезли? Я что – заразная?

– Тише, тише… – Он склонился над ней еще ниже, близко вглядываясь в ее глаза тревожными черными глазами, удерживая за плечи горячими шершавыми ладонями. – Тебе просто полежать придется, совсем недолго… Я с тобой здесь побуду, тетя Марина за тобой поухаживает… Съешь таблеточку, тебе же больно. Ты даже во сне говорила, что тебе больно. Слушай, а может, ты пить хочешь? Я компотику наварил, яблочного. Он остыл уже. Хочешь пить?