Трева села рядом и обняла ее.

— Мэдди, Брент спал с другими женщинами, избивал тебя и готовился ограбить. — Она потрепала Мэдди по плечу. — Соберись с силами. Брент хуже собаки, сбитой на шоссе. Даже сумки ему будет многовато. Давай похороним его в пластиковом пакете с фирменной эмблемой.

Мэдди обвела взглядом мрачное помещение и вновь едва не расплакалась.

— Трева, я не выдержу. Я не готова к похоронам.

— Пока ты приготовишься, мы с Хауи успеем разморозить и вычистить холодильник, — с сомнением произнесла Трева. — Ладно, давай покончим с этим.

— Э-э-э… Миссис Фарадей?

Мэдди и Трева, испуганно подпрыгнув, разом обернулись и увидели маленького человечка, который незаметно подобрался к ним сзади.

— Вы уже выбрали? Могу ли я… э-э-э… чем-нибудь помочь? — спросил он, многозначительно поглядывая на гроб, на котором сидели женщины.

Они поднялись на ноги, Мэдди посмотрела на Треву и перевела взгляд иа человечка.

— Ну, я не знаю.

— А я знаю, — заявила Трева. — Где тут у вас самый дешевый гроб?


После посещения цветочной лавки, церкви, похоронного зала и канцелярского магазина Трева высадила Мэдди у ее дома, и на крыльце появилась миссис Мартиндейл. Голосом, предвещавшим близкую истерику, она сообщила Мэдди, что ее ищут в полицейском управлении.

В полиции Мэдди поджидали Генри, Кей Эл и симпатичная женщина средних лет, которая представилась как Джейн Хенрис.

— Я помогу на первых порах, пока мистер Старджес не найдет кого-нибудь получше в Колумбусе, — оживленным тоном произнесла она. — Ну а если потребуется кого-то развести, можете смело доверить мне процесс от начала до конца.

Мэдди едва не бросилась ей на шею. Джейн Хенрис оказалась первым человеком, который, по-видимому, считал, что все будет хорошо. Потом Мэдди заметила жесткую складку у ее губ, блеск глаз и подумала, что вокруг Джейн Хенрис все бывает либо отлично, либо из рук вон плохо.

— Итак, Мэдди, — произнес Генри, когда присутствующие уселись. — Я хочу, чтобы ты знала: мы на твоей стороне. В городе тебя любят, и даже если тебе предъявят обвинение в суде, все отнесутся к тебе с пониманием.

— Все отнесутся с еще большим пониманием, если дело вообще не дойдет до суда, — вставила Джейн. Генри пропустил ее замечание мимо ушей.

— А теперь, если тебе есть что сказать мне, я готов выслушать и понять, — продолжал он.

— Ей нечего вам сказать, — отрезала Джейн. — Мы можем идти?

— Я должен добавить несколько слов, — сказал Генри. — И если вы намерены представлять интересы Мэдди, вам тоже будет нелишне послушать.

Джейн безмятежно улыбнулась, и Мэдди позволила себе расслабиться. Кей Эл прав: без адвоката не обойтись.

— Во-первых, у тебя был мотив, — произнес Генри, загибая пальцы. — По твоему собственному признанию, Брент изменял тебе; по свидетельству Хауи Бассета, он растрачивал имущество компании, четверть которой принадлежала тебе; и, наконец, по твоим же словам, Брент собирался отнять у тебя дочь.

— Судя по тому, что я слышала о Бренте Фарадее, — сказала Джейн, не обращаясь ни к кому в особенности, — мотив был у доброй половины жителей города.

— К тому же ты признала свою вину в разговоре с Джоном Уэбстером из банка, — продолжал Генри.

— Ничего подобного, — возразила Мэдди, вынужденная вступить в беседу.

— Согласно показаниям Уэбстера, ты предложила ему оставить тебя в одиночестве, когда открывала сейф, чтобы не скомпрометировать его.

Мэдди изумленно посмотрела на Генри:

— Что?

— Он утверждает, что, по твоим собственным словам, ты не желала втягивать его в преступление.

— Это была шутка, — ответила Мэдди, закрыв глаза.

— Никогда не шутите с банковскими служащими и полицейскими, — по-прежнему невозмутимо произнесла Джейн. — У них нет чувства юмора. Шериф, ваше последнее доказательство ничего не доказывает, и вы прекрасно об этом знаете.

— К тому же ты скрывала улики, — добавил Генри «Он нашел деньги». Мэдди попыталась придать лицу невинное выражение.

— Ты взяла в конторе мужа ящик и ничего не сказала мне о нем. Почему?

— Черт побери, — ответила Мэдди. — Я и забыла про это. Джейн велела мне собрать сведения о семейном бюджете, и мы с Тревой взяли ящик, но не смогли его открыть.

— Я действительно велела ей собрать все сведения, какие можно будет найти, — подтвердила Джейн. — Миссис Фарадей выполняла совет адвоката.

— Мне понадобится этот ящик, — сказал Генри. Мэдди кивнула. — Ну и, наконец, твое подозрительное поведение, — продолжал он. — Почему ты не сообщила об исчезновении мужа? Его убили в пятницу ночью, а нашли только в понедельник утром. Ты так и не заявила о пропаже. И еще свидетельство миссис Айвори Блэнкард…

— Кого? — переспросила Мэдди.

— Ты продала ей всю одежду супруга. Создается впечатление, будто ты знала, что он не вернется.

— Я надеялась, что он не вернется, — сказала Мэдди, и Джейн заерзала в кресле. — Я нашла авиабилеты в Рио и надеялась, что Брент уже смотал удочки. Генри, все, что вы говорите, лишено смысла. Вы утверждаете, что я застрелила мужа, который и без того собирался от меня уйти. Зачем, скажите на милость? И как я могла его застрелить? Для этого мне пришлось бы отвезти его в Пойнт и приставить пистолет к его виску, а он должен был спокойно сидеть в машине. Генри, между нами не было такого взаимного доверия.

— В таком случае перейдем к средствам убийства, — предложил Генри. — Как правило, средства занимают третье место после мотива и возможности. Брент так спокойно сидел в машине, потому что кто-то напичкал его неким веществом, которое коронер называет патентованным болеутолителем. По словам доктора Уолтона, тебе было предписано именно такое лекарство. Аптекарь из «Ревко» сообщил, что ты расспрашивала его о том, какое воздействие могут оказать семь таблеток. Коронер считает, что Брент принял дозу, эквивалентную семи таблеткам.

— Я расспрашивала аптекаря после того, как Брент проглотил таблетки, — ответила Мэдди. — Он проглотил их случайно. Я понимаю, мои слова звучат глупо, но это действительно так.

— Шериф… — начала Джейн, но Генри прервал ее, подняв руку.

— У тебя был мотив, возможность и средства для совершения убийства, но нет алиби. — Генри вздохнул, и его голос зазвучал серьезно и печально. — Мэдди, я помогу тебе добиться согласованного признания вины[5], и если дойдет до суда, мы постараемся устроить так, чтобы дело рассматривалось в Фрог-Пойнте. Здесь тебя любят, и всем известно, каким человеком был Брент. Фрог-Пойнт на твоей стороне.

— Все, хватит, — заявила Джейн, вскакивая из кресла и обращаясь к Мэдди. — До сих пор мне не доводилось выслушивать подобную чушь. У шерифа нет пистолета, стало быть, нет орудия преступления. Показания свидетелей, на которые он ссылается, недостаточно убедительны, чтобы сыграть решающую роль в суде, значит, нет и мотива. Наконец, шериф не может достоверно описать ваши действия в ту злополучную ночь, а значит, возможности совершить убийство у вас тоже не было. — Она повернулась к Генри и сказала: — Таким образом, шериф, все ваши измышления обращаются в пшик.

— Генри, я не делала этого, — взмолилась Мэдди.

— И к тому же она не делала этого, — подхватила Джейн. — Было очень приятно познакомиться с вами, джентльмены…

— Пожалуй, я не стану приглашать человека из Колумбуса, — сказал Кей Эл, выходя вслед за женщинами на стоянку. — Вы отлично справляетесь.

— Ничего подобного, — ответила Джейн и, повернувшись к Мэдди, добавила: — Наймите адвоката по уголовным делам, и побыстрее. Шериф собрал достаточно веские косвенные доказательства; стоит ему раздобыть прямые улики, и вы пропали. Он совсем неглуп, этот ваш шериф.

Прямые улики. Мэдди подумала о пистолете, лежащем в морозилке Тревы.

— Я не делала этого, — повторила она, но даже в ее собственных ушах эти слова прозвучали слишком безнадежно.


Весь следующий вечер Эм чувствовала усталость и мучительную ноющую боль. Ей было тесно и жарко в черном вельветовом платье, которое ее заставила надеть бабушка Хелен, сказав, что теперь везде кондиционированный воздух и все будет в порядке. Вокруг толпились люди; а вещи в похоронном зале казались чересчур массивными — портьеры, ковры, мебель и огромный закрытый ящик («Гроб», — шепнула Мэл; Трева тут, же дернула ее за руку и отвела в сторону). Эм хотелось закрыть глаза и ни о чем не думать. Все было мрачным и тяжеловесным, кроме изящных складных стульчиков, которые выглядели здесь совершенно неуместными. В помещении царили приглушенные цвета, звуки. Эм стояла, чувствуя себя деревянной куклой, и хотела лишь, чтобы все это побыстрее закончилось. Болела каждая клеточка ее тела, она плакала так долго, что едва не высохла от слез, но боль не отступала. Вчера она уснула, а когда проснулась, боль по-прежнему была с ней. Она еще не совсем очнулась, еще не пришла в себя, но уже знала, что беда — рядом, она сидит на краешке постели, словно злое чудище, словно тень, и не хочет уходить. Потом начались похороны ее папы, и он лежал в закрытом ящике, а Эм не могла даже взглянуть на него. Она не знала — хорошо это или плохо. Люди похлопывали ее по плечу, приговаривая: «Бедная крошка», — и Эм больше всего хотелось сесть и заплакать. Конечно, это не поможет; она три дня проливала слезы, которые подточили ее силы, но не облегчили мучений; и все же Эм продолжала плакать, потому что не могла делать ничего другого. Ничто не утешало ее, и казалось, что это будет продолжаться целую вечность.

Шею Эм свела судорога, и тут же к ней подошла бабушка Хелен.

— Мужайся, Эмили, — прошептала она, наклоняясь к внучке. Запах ее духов был таким сильным, что Эм затошнило. — Будь маленьким храбрым солдатом своего папы.

Эм хотела закатить глаза, но у нее не осталось сил. Другая бабушка, бабушка Марта, говорила ей, что во время похорон на нее будут смотреть люди, и ей следует помнить, что она — леди. Эм совсем не хотелось быть леди, но быть маленьким храбрым солдатом хотелось еще меньше. Когда папа был жив, он никогда не просил ее быть маленьким храбрым солдатом. Эм не могла даже представить, чтобы у него возникло такое желание; ну а теперь, когда он мертв, ему все равно, не так ли? Эм крепко стиснула зубы. Ей хотелось быть Эмили Фарадей, у которой есть папа и мама, пусть даже они ссорятся и не разговаривают друг с другом; но теперь этого не будет никогда.