Это был крепкий, веселый молодой мужчина, чем-то похожий на белку, со сверкающими глазами и много жестикулирующий. Для Мэри это был идеальный муж: он сохранял спокойствие, когда ей хотелось командовать, и баловал ее подарками и сладостями, когда она была в добром расположении духа. Увидев, что с ней все в порядке, Роберт Энтони присоединился к смеющимся родственникам.

— Ох, как смешно! — произнесла Мэри, утирая слезы. — Но на самом деле смеяться нехорошо. Бедная Кловерелла. Надеюсь все же, что мама просто себе что-то нафантазировала.

— Я постараюсь все разузнать, когда приеду в Саттон, и если все окажется именно так, как мы с тобой предположили, то я мог бы…

Роберт Энтони выглядел совершенно озадаченным, но тем не менее одобрительно кивнул.

—…я должен буду как-то помочь ей, — закончил фразу Джон Джозеф.

Мэри снова засмеялась, похлопав себя по раздувшемуся животу:

— Вот слова настоящего офицера. Ох, Джон Джозеф, ты действительно стал совсем взрослым.

В ту же ночь Мэри родила, и потом она клялась, что именно Джон Джозеф помог ей разрешиться от

бремени. У нее родился маленький хорошенький мальчуган, первый сын Роберта Энтони, которого назвали Роберт Джон Джозеф, — отчасти в знак счастливого воссоединения брата и сестры.

Через несколько дней дядя новорожденного отправился в Кале почтовой каретой, а оттуда — пароходом в Англию, слегка озабоченный предстоящими ему на родине делами. Столько воспоминаний, — да еще и возможность того, что он стал отцом; но самое главное — таинственный, опустевший замок. И когда судно вошло в дуврскую гавань, Джон Джозеф понял, что впервые за два года испытывает настоящий страх.

В тот вечер, когда Джон Джозеф высадился на побережье Англии, в Квебек со стороны залива Хадсон явились трое охотников. Они были простыми вилланами, это сразу было заметно по внешности. С первого взгляда можно было сказать, что как минимум полгода они не видели воды, мыла и бритвы; а со второго — что этих людей не так-то просто взять за глотку: что-то особое чувствовалось в их походке, когда они направлялись в приглянувшийся им трактир.

Старший из них, самый крупный, был выше шести футов ростом, на плечи ему спадала спутанная грива седых волос. Второй был рыжий, с лисьим лицом и острыми зубами, а младший был пониже ростом, глаза его горели темным блеском, а за поясом торчал угрожающих размеров нож.

Они говорили по-французски, но промелькнувшие в их речи одно-два английских слова выдавали канадский акцент. Они беседовали только между собой, сидели спиной к стене и снисходительно поглядывали на других посетителей трактира.

Наконец несколько завсегдатаев выпили достаточно, чтобы расхрабриться, и подошли к новичкам. Наклонившись над младшим из охотников, главарь местных хулиганов прошипел ему в ухо:

— Почему бы тебе не убраться, пока ты еще жив?

В ответ на это охотник протянул руку, стальными пальцами стиснул плечо забияки и хрипло произнес:

— Я пришел встретиться с месье Папино. Мне сказали, что я смогу найти его здесь.

Повисла тишина. Затем другой завсегдатай спросил:

— Что ты знаешь о Папино?

Вместо отпета младший охотник выхватил из-за пояса нож таким яростным движением, что Подошедшие невольно отступили на шаг. Но охотник просто распорол шнур, стягивавший его кожаную куртку. А потом он швырнул на стол между свечными огарками и бутылками вина мех такой потрясающей красоты, что у всех перехватило дыхание. Мех отливал сапфиром и был мягким, словно падающие снежинки.

— Вот моя визитная карточка для Папино, — сказал охотник. — Это нужно для дела. Пора покончить с британскими законами! Надо сбросить с плеч иго империи — раз и навсегда!

— Говори потише. Это пахнет государственной изменой.

В блестящих глазах охотника появилось жесткое выражение:

— Значит, государственная измена должна стать обычным делом. Отведите меня к Папино. Я желаю принести присягу делу свободы.

В тяжелом воздухе квебекского трактира воцарилось молчание; не раздавалось ни единого вздоха.

— Папино? — повторил кто-то. — Присягу свободе? О чем ты говоришь?

Младший из охотников вскочил из-за стола, а двое других приняли угрожающие позы. У них были такие лица, что всем стало ясно: если кто-то хотя бы пальцем прикоснется к их товарищу, то немедленно свалится с перерезанным горлом.

— Ты прекрасно знаешь, черт тебя побери, — проворчал он. — Я предложил тебе самый лучший мех на свете, и если для тебя он недостаточно хорош, — что ж, до свидания.

Он начал собирать полоски меха и складывать за пазуху.

— Погоди, — раздался у него из-за спины женский голос.

— Это Мари, — пробормотал кто-то.

Охотник притворился, что не слышит, и продолжал собирать мех, не глядя по сторонам.

— Погоди минутку, — повторил женский голос. Бледная ручка слегка прикоснулась к руке охотника.

А потом произошло нечто невероятное. Девушка сделала шаг вперед и вышла из тени. В свете свечей вспыхнул волшебным облаком ореол ярко-рыжих волос. И охотник, должно быть, краем глаза увидел девушку, потому что он неожиданно резко обернулся к ней и произнес: «Горри?» Голос его теперь звучал совсем иначе, чем раньше.

Девушка нахмурилась и ответила по-французски:

— Меня зовут Мари. Кто ты такой?

Охотнику потребовалось несколько секунд, чтобы прийти в себя.

— Вороненок, — произнес он.

— Вороненок? Это не настоящее имя.

— Меня так зовут. Ты отведешь меня к Папино?

Девушка сделала шаг вперед, чтобы получше рассмотреть юношу, и внимательно изучила охотника с головы до ног — со шляпы, надвинутой на брови, до разбитых сапог.

— Ну?

— Откуда мне знать, можно ли тебе доверять?

— А мне откуда знать, можно ли доверять тебе? — ответил охотник. — Ты чересчур красива.

Девушка придвинулась к нему почти вплотную.

— Ты — самоуверенный дурак, — сказала она. — Пойдем, я отведу тебя к Папино.

Завсегдатаи расступились, и Мари повела охотника вниз по винтовой лестнице в темный подвал. Ему следовало бы понять, что медноволосый мужчина, сидевший за столом в комнатушке, куда Мари вошла так свободно и привычно, — главный изменник в глазах британского правительства, в логово которого Джекдо наконец-то удалось проникнуть, — был отцом этой девушки.

— Он хочет тебя видеть, — сказала Мари и удалилась, оставив шпиона Джекдо смотреть прямо в глаза человеку, который был вождем канадской революции.

Это поле так и просилось на холст — зеленое, словно изумруд, с пестрыми стадами овечек. На дальнем пастбище под старыми дубами паслось несколько пятнистых коров. Казалось, сам Господь Бог вдохновенно набросал кистью на землях Англии этот идиллический летний пейзаж.

«Наверное, так оно и есть», — произнесла про себя Кэролайн Уэбб Уэстон, живо вообразив себе Всемогущего в соломенной шляпе и запачканной красками рубахе, склонившегося над Творением с кистью в одной руке и разноцветной палитрой — в другой.

Кэролайн улыбнулась этим мыслям, одернула юбку и поставила на землю мольберт, оглядываясь в поисках подходящего места, с которого пейзаж выглядел бы лучше всего.

Но, к своему удивлению и легкому раздражению, она увидела, что ее уже опередил другой художник, успевший занять ту единственную удачную позицию, с которой коровы виделись дальше овец и вся картина приобретала гармоничную завершенность.

Кэролайн подумала: «Это, должно быть, самый лучший угол зрения из всех, что мне попадались прежде. Он не может оказаться бездарным мазилой».

Кэролайн никогда не жаловалась на недостаток храбрости и уверенности в себе. Она подхватила мольберт, направилась к незнакомцу и пристроилась у него за спиной.

На мгновение ее внимание привлекла к себе спина художника: без сомнения, это было самое интригующее зрелище из всех, что выпадали на долю Кэролайн. Очень загорелая, казавшаяся одновременно и уязвимой, и мужественной, покрытая до талии темными курчавыми волосами.

— Добрый день, — сказал он, не глядя на Кэролайн. — Сейчас, я только справлюсь с этим капризным теленком, и тут же представлюсь.

Кэролайн засмеялась. Художник говорил легко и беззлобно. Она подумала, что могла бы часами рассуждать с этим человеком о теории смешения цветов.

— Меня зовут Кэролайн Уэбб Уэстон, — сказала она. — Я живу в Доме Помоны в Саттонском парке.

Художник нанес на полотно заключительный широкий мазок и взглянул на Кэролайн. Лицо его оказалось удивительным: светлое, вдохновенное, с живыми веселыми глазами цвета колокольчиков.

Он поднялся и поклонился, сказав при этом:

— Фрэнсис Хикс к вашим услугам, мисс Уэбб Уэстон. Я из Лондона, из госпиталя святого Варфоломея. Студент-медик, — не очень-то усердный, смею добавить.

Кэролайн слегка присела в небрежном реверансе, — это было вполне в ее духе, поскольку она всегда говорила то, что думала, и не заботилась о правилах хорошего тона.

— Не хотите присоединиться ко мне? — продолжал Фрэнсис. — У меня тут с собой несколько ужасных бутербродов, — бесформенных, как старая шляпа, — и на редкость теплое вино.

— А у меня зелень и фрукты.

— Очень здоровая пища. Я изучаю хирургию и уже хорошо ознакомился с болезнями желудка, которые происходят от плохого питания.

Он усмехнулся, как кот, и Кэролайн не поняла, шутит он или говорит всерьез.

— Это весьма интересно, — отозвалась она, как учила ее мама, и тут же расхохоталась, увидев забавное выражение на лице своего собеседника.

— Тогда ставьте ваш мольберт рядышком. Мне было бы неприятно думать, что вы лишились такого чудесного вида только потому, что я пришел сюда первым.

Фрэнсис чуть не лопался от веселья, как розовый воздушный шар.