Неудивительно, что за этот узел торговых путей, приносивший круглый год огромные прибыли, неоднократно соперничали князья и вожди, и повидал он немало войн и походов. Сам князь Ярослав сражался здесь со своим племянником, полоцким князем Брячиславом, отец которого, князь Изяслав Владимирович, приходился родным братом Ярославу. По заключенному двадцать лет назад договору городки Витьбеск[24] и Всесвяч[25] отошли к Полотеску, а князь Брячислав за это обещал быть во всем заодно с киевским князем. Всего год назад они осуществили совместный поход по Двине на литву, дань с которой делилась поровну между Киевом и Полотеском. Святослав надеялся, что сможет уговорить князя Брячислава принять участие в походе на Ладогу, а Елисава, напротив, вовсе не жаждала прибегать к помощи полоцких князей. Не надо им думать, что Киев не справится со своими недругами!

Преодоление волока было делом небыстрым, поэтому Елисава со своими женщинами провела день и ночь в горницах самого волоковщика, который ради княжьей дочери пристроил куда-то на это время свое семейство. Остальные ночевали на лугу в шатрах: в горячую летнюю пору в гостиных дворах мест не хватало. Все это время Елисава была раздосадована, томилась и мучилась в ожидании как новостей, так и продолжения пути. Первоначальный подъем духа у нее прошел, она более ясно осознавала, что впереди ее ждет неизвестность, в которой уже не будет ничего из того, что ей дорого. Да еще бы добраться до Норвегии! Путь через Двину, достаточно хорошо освоенный варягами, все же внушал княжне беспокойство, потому что пролегал в значительной части по землям нерусским: там обитали семигола, летьгола, сели, ливы, корсь[26] и прочие народы, о которых она почти ничего не знала. И прошлогодний поход Ярослава и Брячислава, сделавший какие-то из них данниками Руси, заставлял ее с тревогой думать о путешествии по тем местам. Святша, с которым она поделилась своими опасениями, признал их справедливость, и они решили по возможности скрывать от местных племен и цель поездки, и состав посольства. Незачем ливам и прочим знать, что через их земли поедет дочь Ярослава Киевского с богатым приданым. Одно утешало: она уходила с прямого пути и исчезала из поля зрения Харальда, что не могло не радовать. Елисава даже отметила про себя, что захват Ладоги был не самым умным его решением: вздумай Харальд подстеречь ее по пути, где-нибудь в глуши, на волоке, он добился бы своей цели гораздо вернее. Но нет, ему нужен был шум и всеобщее изумление. Решил уподобиться князю Владимиру Святославичу с его захватом Корсуня, якобы обмененного на руку царевны Анны! Ну, вот и пусть упивается своей славой, а она, Елисава, тем временем продолжит путь к цели, не оглядываясь на новоявленного победителя византийских императоров.

Когда обоз, наконец, двинулся вниз по Каспле, а потом по Западной Двине, Елисава вновь, немного, повеселела. Впереди ее ждала встреча с родней, которой она никогда прежде не видела, и их со Святшей томило одинаковое любопытство. Ярослав был всего на несколько лет моложе своего брата Изяслава, но из-за первого неудачного брака с новгородской княжной Велеславой Вышеславной обзавелся детьми лишь незадолго до того, как у давно покойного Изяслава уже появились внуки. Таким образом, полоцкий род обогнал киевский на целое поколение. Князь Брячислав Изяславич был двоюродным братом Елисавы и Святши, хотя, будучи лет на двадцать старше, воспринимался обоими скорее как стрый. О его сыне Всеславе, их двоюродном племяннике, в Киеве ходило много разных слухов, но встречаться с ним никому еще не доводилось. На вопрос о сыне Брячислав отвечал, что тот воспитывается у материнской родни, и это заставляло Ярослава многозначительно покачивать головой. И Изяслав, и Брячислав женились на девушках из местной кривичской знати, которые даже состояли в родстве с прежними полоцкими князьями, что, собственно, и позволило первенцу Владимира и Рогнеды так прочно здесь утвердиться. А про жену Брячислава и вовсе говорили, что она происходит из рода волхвов и волшебников, чем особенно недовольно было киевское духовенство. Помня о недавних событиях в Киеве и переполохе, которым сопровождался перенос и крещение останков князей Олега и Ярополка, Елисава с особенным нетерпением ждала встречи с этой женщиной.

Нынешний полоцкий детинец стоял на высоком мысу, возвышавшемся при впадении в Двину речки Полоты, и был с трех сторон защищен крутыми обрывистыми берегами и водой. Его называли Верхним Городом, в отличие от Старого Городища, расположенного дальше по течению Полоты, где прежние полоцкие князья обитали еще лет триста назад. Новый детинец поставил, будучи еще молодым, нынешний князь Брячислав. За детинцем, в том же треугольнике между Двиной и Полотой, раскинулся посад, особенно выросший за последние полвека. Всего в Полотеске проживало пять-шесть тысяч человек, но после Киева, население которого насчитывало уже тысяч двадцать, а то и больше, Елисаве он показался маленьким. Однако княжна с большим увлечением рассматривала это место, гнездо Изяславичей, которые так упорно и довольно успешно уже не первый век сопротивлялись попыткам Киева подчинить землю полоцких кривичей своему влиянию. На посаде виднелись бревенчатые срубы, двухъярусные дома на подклетях с четырехскатными крышами. Вдоль берега тянулись пристани, возле которых теснились купеческие ладьи, лодочки и челноки. Через Полотеск проходило несколько торговых путей, поэтому летом тут бывало весьма оживленно.

Встречала киевских родичей княгиня Молигнева, заранее предупрежденная гонцом. Ради этого она вышла на пристань в сопровождении нескольких полоцких бояр и своих прислужниц. Елисава посчитала знаком уважения к себе, как к дочери киевского князя, то, что старшая родственница ради нее спустилась с горы детинца. Оказалось, что, таким образом, княгиня Молигнева хотела заодно извиниться за то, что ни ее муж, ни сын встретить гостей не смогли. При ней была только Дочь Грядислава, девушка лет шестнадцати-семнадцати, не очень красивая, как показалось Елисаве, зато бойкая на вид. Пока она помалкивала и даже теребила в пальцах кончик косы, выражая смущение перед богатой и сильной киевской родней, но лукавый взгляд серых глаз говорил о том, что ее переполняет разве что любопытство, но не смущение. Одеты обе, и княгиня, и ее дочь, были довольно скромно — в шерстяные верхницы местной выделки, окрашенные и вышитые дома. Что до серебряных бусин их ожерелий и заушниц, перстней и браслетов, то они, несомненно, тоже вышли из рук здешних умельцев. У Елисавы мелькнула мысль, что на прощание надо будет подарить им хотя бы один косяк аксамита или объяри, — если все пройдет хорошо, конечно. Ее отец не доверял полоцким родичам, и Елисава позаимствовала у него это недоверие.

Ее брат Святша, напротив, был озабочен тем, чтобы как можно скорее выступить в сторону Новгорода, и его весьма огорчила весть о том, что ни Брячислава, ни Всеслава в городе нет.

— Занемог князь Брячислав, — говорила княгиня, разводя руками. — В Ключи поехал, это село наше дальнее, а там конь понес его, видно, леший попутал. С седла сорвался, расшибся, два дня без памяти лежал. Теперь уж в себя пришел, да не встает покуда. Даст Белее, поправится, а пока и везти его нельзя. Сын у него сейчас. Кабы знать, что такие гости! Да ничего — воротится на днях. А пока мы с Грядишей вас примем, как сумеем. Не погневайтесь, ежели что — мы тут живем дедовскими обычаями, важных приемов новых не ведаем.

Все это говорилось с тем же легким лукавством, которое Елисава заметила в глазах Грядиславы, но в лукавстве этом скорее таилось добродушие, чем коварство, — княгиня Молигнева, казалось, сама посмеивалась над своей «дикой» жизнью в лешачьем углу. Однако хоть византийских аксамитов они не носили, все же знали о том, что делается на белом свете. Полоцкие князья тоже держали наемную варяжскую дружину, которая, как успел выяснить Святша, насчитывала двести человек и управлялась неким Ториром по прозвищу Вырви Глаз. В горницах княжьего двора, нового и довольно просторного, не ощущалось недостатка в вышитых шерстяных полавочниках и резных ларцах и ларчиках, а одну стену даже украшала драгоценная персидская «завеса» — шелковое полотно с вытканным изображением кипариса, священного дерева жизни, цветов и растительных узоров. Бледно-желтая, золотистая завеса с зеленовато-коричневым узором выглядела довольно старой, но и сейчас было видно, что это одна из тех дорогих тканей, которые даже умелый мастер изготавливает очень медленно: за день не более чем на длину женской ладони. Видимо, это была добыча, привезенная из давних походов каким-нибудь полоцким князем или служившим им варягом. Кстати, икон Елисава в горницах не заметила, и прибежищем местных христиан служила маленькая, почерневшая от времени деревянная церквушка. Елисава вспомнила огромные, роскошно украшенные каменные церкви Киева и подумала, что не так уж неправы те, кто называет полоцких князей язычниками. Отец Сионий, чтобы помолиться с дороги, был вынужден достать образок из собственных пожитков.

Кроме княгини и ее дочери дома еще оказалась жена Всеслава — молодая княгиня Вышана, или Вышемила Станиславна, княжна смоленская, как ее представила Грядислава, многозначительно двигая бровями. Елисава разглядывала ее с любопытством и недоумением — она понятия не имела, что Всеслав взял в жены дочь смоленского князя Станислава. Судя по изумленному лицу Святши, он тоже об этом не знал, но отлично понимал, что это значит. Молодая княгиня ждала ребенка, поэтому, едва поздоровавшись с гостями, сослалась на нездоровье и тут же ушла к себе. Выглядела она и впрямь не лучшим образом, но Елисава понимала, что дело не в этом. Дочь Станислава Смоленского не питала к детям Ярослава Киевского никаких теплых чувств и даже не желала сидеть с ними за одним столом. А Елисава вспомнила Смоленск, посадника Твер-Добора, свои разговоры со Святшей о том, кто из младших братьев станет в будущем смоленским князем… Обладатель прав на смоленский стол жил здесь, в Полотеске, а еще один должен был в скором времени появиться на свет. И Ярославу Киевскому его появление сулило в будущем потери, тревоги и неприятности. Елисава не знала, каким образом Всеслав женился на дочери Станислава, но понимала, что этот брак стал для Вышаны спасением. Нет, убивать молоденькую девочку, конечно, никто бы не стал, но жить ей предстояло бы в монастырских стенах. Ни мужа, ни детей единственной наследнице Станислава Смоленского иметь не полагалось. Но они у нее есть, и даже странно, что Ярослав Киевский до сих пор с этим мирится…