Жюльетта Бенцони - Сокровище

— Нет, он жив. Но я не знаю, сколько времени он проживет.

— Пусть его перенесут в дом, — приказала госпожа де Бальби, она уже послала слуг за носилками и распорядилась приготовить комнату для раненого. — Если вы согласны последовать за мной, господа, вы сможете отведать прохладительных напитков, составляя протокол боя.

Тут впервые заговорил граф Кавальканти, секундант принца.

— Что касается протокола, — проскрипел Кавальканти, даже неаполитанский акцент не мог скрасить неприятный тембр его голоса, — то я его не подпишу. Бой велся не по правилам.

— Не по правилам?! — возмутился Поль-Джонс. — Почему вы так решили?

— Принц был поражен на земле. Видя, что противник споткнулся, капитан Воган должен был опустить шпагу и ждать. А он…

Сицилиец не успел закончить фразу. Жиль, красный от гнева, схватил его обеими руками за ворот и приподнял над землей так, что их глаза оказались на одном уровне.

— Я должен был? Вот как! Если кто и вел бой не по правилам, так это ваш драгоценный принц!

Окажись я убитым и убитым предательски, в спину, вы бы не нашли в этом ничего не правильного, не так ли?

— Отпустите меня, отпустите! Вы меня задушите…

— Не искушайте меня! Или хотите, чтобы я и вас поучил бою на шпагах? Пока я здесь…

Поль-Джонс и врач поспешили отнять у Жиля полузадушенного итальянца. Жиль смотрел с усмешкой, как он растирал свою шею, яростно сверкая глазами.

— Ну что? Мы деремся?

— Я… я не дерусь с людьми вашего сорта…

— Господа, — вмешался Поль-Джонс, — дуэль со стороны капитана Вогана велась по всем правилам, чего нельзя сказать о сицилийском министре. Итак, мы, я и врач, идем составлять протокол, а потом его подпишем.

— Я тоже подпишу протокол, — сказала Анна, — от имени моего мужа.

— Спасибо, графиня. Что касается вас, господин Кавальканти, то, подпишете вы его или нет, не имеет значения. Но знайте, что я вам уши на ходу отрежу, если вы соберетесь его опротестовывать.

— О, я подпишу, подпишу. В любом случае, — сказал он, ухмыляясь, — принц все равно будет отмщен. Сицилийцы такой народ, мы не привыкли сносить безропотно оскорбления. Теперь, капитан Воган, куда бы вы ни поехали, ваша жизнь будет в постоянной опасности…

— Вы мне угрожаете! — воскликнул Жиль с холодной улыбкой. — Могу вам порекомендовать обратиться в Трибунал маршалов Франции за информацией о правилах дуэли во Франции и в других цивилизованных странах. Кажется, ваши сицилийские знания слишком неполны…

После подписания протокола Кавальканти откланялся. Жиль, стараясь не смотреть в умоляющие глаза графини, уехал вместе с адмиралом. И действительно, как он мог остаться под крышей дома мужа своей любовницы, где, кроме того, находился человек, которого он, возможно, убил.

Дуэль закончилась совсем не так, как предполагал шевалье, ведь он считал, что их поединок завершится мирно, и побежденный уйдет домой на своих ногах.

Всю дорогу до улицы Бак, где жил Турнемин, спутники не перекинулись ни одним словом. Но, прощаясь, адмирал наконец прервал молчание:

— Хотите, дам вам добрый совет, Воган? Собирайте багаж и поедем со мной.

— Я знаю вашу заботу, адмирал, но, по правде говоря, не понимаю, почему я должен бежать.

Вы так серьезно относитесь к угрозам этого Кавальканти?

— Пожалуй. Видите ли, мой друг, я лучше знаю жизнь, чем вы. Вы еще слишком молоды, я старше вас и многое повидал. Я не хочу возвращаться к тому, что произошло сегодня у госпожи де Керноа. Я был глубоко шокирован, но, поразмыслив, пришел к выводу, что у вас, возможно, была веская причина, вы, видимо, знали ее прежде…

— Вы правы, я знал ее. И я умоляю вас верить, что я не был пьян, а если и завязал драку с Караманико, то имел на это действительно вескую причину..

— Я рад, что вы успокоились. Если ваш противник умрет и даже если он останется жив, хотя я считаю его рану серьезной, вы оказываетесь перед лицом двух проблем: вы в трудное положение поставили Джефферсона, сегодняшнюю дуэль постараются представить как посягательство Америки на Сицилийское королевство.

— Я не вижу, в чем тут проблема. Господин Джефферсон ответит, что она носила частный характер…

— Несомненно, он так и ответит, но вы не знаете сицилийцев. Вторая проблема посерьезней: вы рискуете быть убитым на пороге собственного дома.

— Как это — быть убитым?

— Очень просто! В Сицилии, как и на Корсике, действуют странные, неписаные законы, своего рода кодекс чести. Сицилийцы образуют кланы, и любое посягательство на члена клана, а тем более на его главу, должно быть отомщено. Они тем более опасны, что прячут под маской миролюбия коварные замыслы. Это бандиты, настоящие фанатики. Живые машины убийства. Ну что, едете со мной?

— Это невозможно, но я вам благодарен за приглашение, помощь и совет. Не волнуйтесь, я поостерегусь… Счастливого пути, адмирал! Возможно, мы еще встретимся по другую сторону Атлантики. Да хранит вас Бог!

Дружески пожав руку адмиралу. Жиль выскочил из кареты и пошел к своему дому. С порога он проводил взглядом удаляющийся в рассветных сумерках экипаж.

Жиль вернулся домой, попросил у Понго бутылку рома, осушил ее на две трети и улегся в кровать, чувствуя, как голова становится легкой и пустой. После такой богатой на события ночи он справедливо полагал, что хороший отдых вернет ему ясность мысли и подготовит к новым испытаниям, которые ожидают его наступающим утром.

Но когда яркий луч солнца, проникнув сквозь занавески, задернутые заботливым Понго, коснулся молодого человека, он с трудом мог разлепить глаза. Голова казалась странно тяжелой и туманной. Турнемин зевнул, потянулся, ударом ноги отбросил простыню и одеяло и уселся на край кровати, облизывая сухие губы. Восхитительный запах кофе заставил его окончательно открыть глаза.

Возле кровати стоял Понго с чашкой ароматного напитка. Жиль одним глотком, обжигаясь, выпил полную чашку.

— Еще!

Вторую чашку постигла та же участь, после чего молодой человек встал, встряхнулся, словно большая собака, и с радостью заметил, что мебель и стены комнаты наконец приобрели свое обычное очертание.

— Который час? — спросил Турнемин.

— Два часа. Твой одеваться и уходить. Великий самагор Джефферсон присылать человека просить твой приходить к нему быстро-быстро…

— Да, — пробормотал Жиль, — в сицилийской миссии время зря не теряют… Друг мой, приготовь горячую ванну и три ведра холодной воды, а потом еще кофе…

— Все готово! Понго думать, тебе это нужно после почти пустой бутылки рома…

— Как, я не все выпил? — искренне удивился Жиль. — Тогда я прикончу остаток вместе с кофе. Помоги мне, а я тебе расскажу, что приключилось этой ночью.

Не совсем твердой походкой он направился в ванную, лег в горячую воду, намылился, потом встал, и Понго окатил его тремя ведрами холодной воды. Последующее растирание с применением настойки боярышника окончательно вернуло Жилю свежесть и бодрость. А вот настроение Понго значительно ухудшилось после рассказа шевалье. Он долго молчал и, только выйдя из ванной и помогая Жилю одеться, пробубнил:

— Огненный Цветок — погибшая женщина?..

Невозможно. Понго не верит.

— Я тоже не поверил. Даже поехал за ней в Сен-Дени. Но, к сожалению, сомневаться не приходится — это она! Она стала любовницей банкира, снюхалась с каким-то проходимцем, назвавшимся Джобом Керноа. О, Жюдит не продешевила! Видел бы ты ее, Понго, — декольте до пупа, шея, грудь, руки все голые, вокруг свора мужиков с липкими руками и сладенькими глазками.

Говорят даже, что у нее несколько любовников…

— Говорят, говорят… А она? Что она тебе сказать?

— А что она могла сказать? Я не спрашивал у нее объяснений, они были лишними… Я понял только одно: Жюдит меня больше не любит, допускаю, что она меня никогда не любила…

— Почему она тогда хотеть убить королеву?

— Просто из мести. Не надо любить мужчину, чтобы возненавидеть женщину, которую считаешь своей соперницей. Достаточно раненой гордости…

— Может быть, да, может быть, нет… Ты что теперь делать?

— Пойду к господину Джефферсону, раз он ждет меня…

Заканчивая одеваться, Жиль сунул руки в табачного цвета фрак с серебряными пуговицами, поправил перед зеркалом штаны и жилет из светло-желтого кашемира, обулся в короткие сапоги с отворотами, взял шляпу, перчатки и спустился в конюшню. Спокойным шагом Жиль выехал на улицу Бак, пересек Сену по мосту Руаяль и направился к площади Людовика XV, чтобы наиболее короткой дорогой попасть на Елисейские поля.

Стояла прекрасная погода, отдыхающая публика, кто верхом, кто в каретах, а кто и пешком, спешила в сады Тюильри, где наряды женщин спорили с красотой цветов.

В такой день, в «день удачи», как любил говорить Жиль, все получается само собой: солнце светит, птицы поют, улыбка встречает ответную улыбку, и нищий срывает цветок, чтобы воткнуть его в дыру шляпы. Если накануне Париж познал начало мятежа, узнав об ужесточении приговора кардиналу, то сегодня ничто не напоминало об этом.

Легкомысленный парижанин, отдав долг возмущению и поддержав Рогана, спокойно возвратился к своей конторе, жене и удочке.

Солнце, как мы уже говорили, сияло, но, по мере приближения к дому Джефферсона, настроение Жиля заволакивалось тучами. Он чувствовал страшную пустоту в сердце, в сердце, так долго жившем любовью…

С того памятного сентябрьского вечера, когда он выловил из вод Блаве обнаженное тело Жюдит, вся его жизнь, все его время, все его мечты, все надежды были связаны только с ней. Любовь стала смыслом жизни, целью жизни… а что теперь? Все рассыпалось, разрушилось, исчезло по капризу бессовестной женщины, перед Богом и людьми ставшей его женой и тут же нарушившей свой долг.

Возможно, после всех пережитых испытаний Жюдит потеряла рассудок? Страшные события ее свадьбы с Керноа, воздействие Калиостро, больше озабоченного чистотой экспериментов, чем здоровьем медиума, могли нарушить хрупкую психику девушки. Ночью Жиль решил обязательно вернуться к особняку Ришелье, попытаться вновь в него проникнуть, в последний раз испытать непостоянное сердце своей любимой и узнать, осталось ли в Королеве Ночи что-нибудь от прежней Жюдит. Если же нет, если она не захочет разговаривать с ним, придется перевернуть эту страницу жизни и попытаться либо научиться жить не любя, либо достойно встретить смерть…