Личность большого звездного сапфира стала открываться ей. Нельзя отрицать, что драгоценный камень был высокомерным, эффектным, бесстыдным и совершенно уверенным в своем нахальстве. Поэтому он идеально подходил для Лилы Уивер. Ему нужна смелая, надменная оправа, которая подходила бы только ему. Ничего миленького или орнаментального. Утверждение.

Погрузившись в тени прошлого, Пит вспомнила те месяцы, когда дедушка изучал доверенный ему Клодом Ивером алмаз. Тогда она впервые услышала фразу, употребляемую огранщиками, — «романтизирование камня». Даже сейчас, когда речь шла не об огранке камня, Пит подумалось, что слова эти прекрасно передавали состояние души ювелира. Целью таких размышлений наедине с камнем было узнать его так, как никто другой, понять его сердце. Это действительно похоже на любовь.

Но у нее не будет неудачного романа, как у дедушки. Не должно быть. У нее появился шанс попасть в ряды значительных ювелирных дизайнеров. Она должна этого добиться.

Наконец Пит взяла карандаш и чертежную доску и начала делать наброски для оправы. Цветок с платиновыми лепестками и сапфиром в центре. Полная луна с лучами из бриллиантов в белом золоте. Павлин с гигантским сапфиром вместо груди и мелкими ограненными сапфирами и изумрудами, вставленными в серебряные перья хвоста. Мило. Прелестно. Умно. Но ни один вариант не дает нужного равновесия смелости и элегантности с простотой. Где та идея, которую она так уверенно ощущала только несколько часов назад и которую ей суждено найти? Уверенность убывала.

Она подумала о последнем творческом вдохновении — русалке, которую сделала для мамы. Если б только все идеи приходили так легко. Потом она вспомнила источник…

Бросившись через всю комнату, она зарылась в углу стенного шкафа и вынула матерчатую сумку для книг, которую уже давным-давно не носила. Внутри под старыми выцветшими шарфами и выношенными носками лежала вышитая подушечка.

Она давно не любовалась сокровищем — половиной флакона ее отца. Пит старалась выбросить его из головы, храня подальше от глаз, не желая сталкиваться с его силой. Может быть, потому, что она впервые увидела половинку флакона в детстве и была предупреждена отцом о чарах, которые окутывали флакон, ее никогда полностью не покидало ощущение, что фигурка наделена магической силой, которая может иметь и опасную сторону. Пит вспомнила, как последний раз смотрела на изысканную вещицу, как ей хотелось начать поиски, от которых отказался ее отец, соединить флакон в единое целое, выяснить, что случилось с дядей… и всеми остальными драгоценностями Коломбы. Поэтому она убрала его, делая вид, что он не существовал, и начала строить жизнь, ставя перед собой более реальные цели.

Но сейчас ей необходимо увидеть его. Она распорола шов на подушке и вынула из набивки маленькую драгоценную фигурку.

Боже, какое великолепие. В этих рубинах, сапфирах, жемчужине и золоте был воплощен каким-то образом дух бабушки. Увидя это, она убедилась, что волшебная красота может быть извлечена из ее собственного воображения. Идея просто ждала, чтобы ее нашли.

И драгоценности Коломбы ждут того же.

Звук какого-то движения словно толкнул ее. Посмотрев в окно, Пит увидела над крышами домов бледное лавандовое небо. Заря, дедушка, наверное, встал и бродит по квартире. Он обычно рано просыпается и делает себе чашку шоколада.

Охваченная внезапной паникой, что он может заглянуть в ее комнату, Пит быстро засунула флакон в подушку, запихнула ее в стенной шкаф, потом начала уничтожать следы ночной работы. Если он увидит, посыплются многочисленные вопросы. Может быть, он станет настаивать, чтобы она поскорее сдала сапфир в хранилище магазина. А ей необходимо оставить его у себя, чтобы продолжить работу с ним.

Потом до нее донесся слабый звук дедушкиных шагов, когда он, шаркая, прошел обратно к себе в спальню, закрыв за собой дверь. Она подумала было забраться на час-другой в постель поспать, но поняла, что это бесполезно. Мозг ее продолжал интенсивно работать. Но где она могла отдаться работе полностью, не объясняя, что она делает? Ответ пришел.

Пит сложила небольшой кейс, написала дедушке записку и на цыпочках выскользнула из квартиры.

Анна открыла дверь своей квартиры на чердаке, пытаясь завязать халат, который накинула на себя. Не было еще и семи часов утра. Пит позвонила из телефонной будки на углу минуту назад и спросила, может ли она подняться к ним. К счастью, ответила Анна, а не Стив. Пит понятия не имела, что бы сказала отцу, хотя это не удержало ее от посещения.

— Пит… что-нибудь случилось? — спросила Анна, втаскивая ее в квартиру. Пит оставила сумку и кейс у двери и пошла следом за Анной на кухню. Она почувствовала кофе.

— Ничего не случилось. Но мне нужна помощь в дизайне, и я не могла найти никого лучше тебя.

Анна тихо рассмеялась.

— В семь утра! Ты создаешь украшения… или атомные подводные лодки. Никогда не слышала, чтобы так торопились, делая браслет или…

— Это срочно.

Улыбка на лице Анны угасла. Она налила кофе и внимательно слушала объяснения Пит: она держит у себя без всякого на то права драгоценный камень, который обещала положить на хранение в магазин.

— Только на день или два, — добавила Пит. — Но это единственный путь попасть в штат дизайнеров.

— А что, если кто-нибудь узнает?

Пит замерла при звуке голоса, раздавшегося позади нее. Голос отца. Она повернулась. Он был одет, густые седеющие волосы причесаны. Конечно, она не могла избежать встречи с ним, да по-настоящему и не хотела. Он явно все слышал.

— Не волнуйся, папа. Пожалуйста, я не хочу, чтобы ты волновался.

Они смотрели друг на друга с расстояния десяти футов, потом пошли навстречу и обнялись.

— Пьетрина, — прошептал он, держа ее в своих объятиях. — Я так скучал по тебе. Мне жаль, что я подвел тебя тогда, прости меня…

— Нет, папа, нет. — Она отстранилась от него, чтобы заглянуть ему в лицо. — Тебе не в чем себя винить. — Даже меньше, чем ты думаешь, подумала она про себя.

Он озадаченно посмотрел на нее, явно удивляясь, почему она так долго сторонилась его, если так готова простить. Но потом слабо улыбнулся и сказал:

— Кажется, ничто не может вытравить нашу семейную болезнь из твоей крови. Вот, пожалуйста, ты позволила драгоценности управлять твоей жизнью, вогнав в горячку…

— Папа, у меня такой необыкновенный шанс. — Не в состоянии удержаться, она схватила свою сумку, вынула косметичку и вытряхнула на ладонь сапфир. Пока Анна стояла ошеломленная, а Стив, не отрываясь, смотрел на камень, Пит быстро рассказала о том, как попал к ней этот камень.

— Уверена, что за два дня смогу придумать нечто такое, что принесет мне комиссионные. Тем временем я позвоню и скажу, что больна. Сапфир не пропадет. Я — единственная, кто знает о его существовании у Мак-Киннона и что он собирается с ним делать…

Наступила тишина. Анна сочувственно смотрела на Пит, потом повернулась к Стиву, ожидая, что скажет он.

— Чем мы можем помочь? — спросил он.

— Анна упоминала о крошечном домике в горах, где она иногда работает и куда вы оба сбегаете от городской жизни. Мне нужно сосредоточиться. Если б я смогла…

Анна не дослушала до конца.

— Конечно, ты можешь воспользоваться им. — Она подбежала к телефонному столику и вернулась с запасными ключами от домика, ее «тойоты» и дорожной картой. За пару минут Пит объяснили дорогу к домику в Беркширских горах на границе Нью-Йорка и Массачусетса.

У дверей Стив сказал:

— Не пропадай надолго.

— Мне надо вернуться через два дня.

— Но после этого…

Она покачала головой.

— Это больше не повторится, папа.


Было уже далеко за полдень, когда Дуглас Мак-Киннон вновь появился у входа в «Дюфор и Ивер». Сегодня Фрэнк быстро отступил назад, пропуская его, не только потому, что в прошлый вечер за него поручилась Пит Д’Анджели, или потому, что тот вышел из белого длинного лимузина.

Одетый для свежего, но солнечного дня, Мак-Киннон выглядел настоящей международной звездой театра и кино. На нем был твидовый пиджак, шелковая рубашка цвета слоновой кости, открытая у шеи, ручной работы туфли от Трикерс с Джермин-стрит. Марлевую повязку на его дуэльной ране сменил менее навязчивый — скорее щегольской — лейкопластырь и повязка на глазу.

И еще одно украшение подтверждало его близость к Олимпу знаменитостей: женщина, которую он держал под руку, была сама Лила Уивер.

В тридцать шесть Лила Уивер была в самом расцвете своей необычайной красоты. Река волос цвета отполированного тикового дерева струилась по спине, разливаясь по плечам обильными потоками. В каждой черте ее овального лица, взятой в отдельности, не было ничего уникально примечательного — высокий лоб, круглые щеки, немного заостренный подбородок. Однако вместе они создавали ансамбль, который все считали совершенным. А глаза… это они в первый раз сделали Лилу Уивер знаменитой. Они были огромные, густо опушенные ресницами и миндалевидной формы. Цвет их менялся в зависимости от настроения и одежды — от бледной весенней зелени кузнечика до глубокого, насыщенного цвета самых лучших колумбийских изумрудов. Крошечные золотистые крапинки ловили свет, и от этого казалось, что они пляшут от восторга, а естественное черное кольцо вокруг наружного края придавало им загадочность кошки.

Вместе с прекрасной фигурой, пышной грудью, которую она любила демонстрировать в вечерних платьях с вырезом до предела — а иногда даже и дальше, — Лила Уивер считалась одной из десяти самых красивых женщин мира, причем ближе к началу списка, чем к концу.

Когда они совершали короткое путешествие по тротуару от машины до входа в магазин, то буквально остановили движение. Пешеходы стояли разинув рты, из собравшейся толпы раздавались крики «Мак-Киннон и Уивер», любопытные водители машин, проезжавшие по Пятой авеню, замедляли ход.