В тот вечер Пит поздно вернулась домой, размягшая от хорошей еды, прекрасного вина и превосходной компании. Последний остаток гнева на отца исчез.

Джозеф еще не ложился спать, когда она пришла. Он кивал над книгой, пытаясь не заснуть. Он всегда старался дождаться ее, хотя ему это не всегда удавалось.

— Где ты так долго была, дорогая? — спросил он, вставая, чтобы потянуться.

— Просто выходила, дедушка, — ответила Пит, желая избежать сцены. Потом передумала. Пора ему посмотреть фактам в глаза, что у нее есть отец, что она любит его и что она собирается его навещать. — Я обедала с папой и Анной.

Джозеф был весь внимание, сон его как рукой сняло. Он зашипел, и буквально через несколько секунд его лицо стало красным, как вишня.

— Ты… ты с этим ублюдком? Пит, зачем… зачем ты это сделала? Как ты могла предать свою мать?

— Сядь, дедушка.

— Нет. Я…

— Пожалуйста. Сядь и дай мне рассказать тебе.

Даже спустя столько времени Джозеф по-прежнему злился на Стива. Но любовь к внучке перевесила его гнев, и он увидел нечто такое в ее лице, что никогда не замечал раньше. Решимость. Поэтому он согласился сесть и выслушать ее, чтобы не отдалять единственного человека, которого ему осталось любить.

Пит рассказала ему об Анне, каким счастливым выглядит отец, особенно как она рада за него.

— Он заслужил это, дедушка. И это не обидит маму, действительно не обидит. Она теперь за пределами этого.

— Я знаю, — вздохнул он. — Если мы не смогли ей помочь, мы не сможем ее сильно обидеть.

— Мы можем ее только любить, дедушка, и будем любить ее всегда.

— Да. Всегда.

Видя, что он не собирается взрываться при упоминании имени Стива, Пит решила сделать следующий шаг. Она пошла к себе в спальню и достала флакон.

Как только Джозеф увидел его, он был готов схватить фигурку и выбросить в окно.

— Взгляни на него, — с усмешкой сказал он. — Ты понимаешь, что он мог бы значить для твоей мамы.

— Но это прошло, дедушка. Теперь он ей не поможет.

— Возможно, но…

— Никаких но, дедушка. Сейчас я знаю, почему у папы не хватило сил продать его. И я тоже не собираюсь этого делать. — Она рассказала ему всю историю Коломбы и о наследстве в виде бесценных ювелирных украшений, которые были украдены ее дядей, о поиске, который привел Стефано Д’Анджели в Америку, превратив его в Стива, и о годах потерянной надежды и мечты.

— Папа сказал, что я могу продать его, но у меня рука не поднимается пойти на это, дедушка. Понимаешь? Он дает мне нечто такое, чего у меня никогда прежде не было, — прошлое, наследство. А может быть, даже состояние.

Джозеф всю жизнь работал, помогая создавать красивые украшения, и его не могла не увлечь романтика и загадка этой истории. И флакон… Он взял фигурку в свои большие старые умелые руки, нежно перевернул ее, как возлюбленную, ласково погладил драгоценные камни и золото.

— Чудо, одна из самых прекрасных вещей, которые я видел в своей жизни. Но такая разломанная, неполная, она просто умоляет, чтобы ее соединили с остальной частью.

— Именно это я и собираюсь когда-нибудь сделать. Именно это.

Пит допоздна засиделась в ту ночь на своей кровати с флаконом в руках. Она думала о том, что сказала Анна об искусстве — разделить с кем-то твою идею красоты, заставить другого пережить то же самое, что и ты в момент творчества. Она вспомнила свои чувства, когда делала для мамы русалку, — это было самое волнующее время в ее жизни, когда она была воодушевлена творчеством и приливом энергии и едва могла дождаться утра, зная, что опять примется за свою любимую работу.

Она никогда не была так полна жизни, так в ладу с собой.

— О’кей, — тихо сказала Пит фигурке, миниатюрному образу Коломбы. — Ты победила, бабушка. — Она улыбнулась в темноту ночи за окном.

Решение было принято. Она не собиралась продолжать свои занятия в колледже. Она не собиралась заканчивать его, заниматься медициной и становиться психиатром. Другим придется взять на себя бремя помощи таким людям, как мама.

Пит собиралась создавать рисунки ювелирных украшений.

Теперь надо сообщить об этом отцу.


Студия Анны представляла собой белую комнату под застекленной крышей на Грин-стрит. Она была огромных размеров и пахла опилками, лаком и льняным маслом, и в ней царил беспорядок. Как только Пит оказалась в студии, она сразу же полюбила ее.

Скульптуры были большими и смелыми, исполненные в основном в дереве, которое было отшлифовано песком и натерто маслом, пока не засветилось собственной жизнью.

— Это, — начала Анна, показывая на волнистый кусок сандалового дерева, который волнистой вертикалью поднимался вверх и блестел как мед, — изображение акцента твоего отца, когда он пытается что-нибудь от меня добиться. — Она усмехнулась, и Пит улыбнулась ей в ответ.

— Серьезно?

— Ну, может быть. Я не всегда знаю, что я делаю, только какие чувства я хочу вложить в это. Здесь мне хотелось, чтобы было ощущение атласа, бархата и меда.

— Тебе удалось, — заметила Пит, думая, что Анна точно передала это чувство. — Почему ты работаешь с деревом?

— Потому что оно живое. — Анна пробежала длинными умелыми пальцами по куску черного дерева. — Я люблю заглядывать в глубь его и находить сердце, определять форму, которую хочет приобрести дерево. Потом я освобождаю его.

Воспоминание, острое, как льдинка, вспыхнуло у Пит в голове — ее дедушка, фантазирующий над алмазом, пытающийся извлечь его сердце и выпустить на волю блеск драгоценного камня. И алмаз, разлетевшийся на осколки и разрушивший их жизнь.

— Что бывает, когда ты ошибаешься? Тебе случалось сделать ошибку и испортить дерево?

Анна засмеялась.

— Всегда. Но тогда я делаю из него что-то другое. Иногда нечто более красивое, чем планировалось сначала. — Она подошла к большой плоской овальной форме с маленьким деревянным шариком в отверстии. — Как это, например. Предполагалось, что это будет глазом Вселенной, но Стефан сказал мне, что это напоминает ему расплющенную круглую булочку со свободно плавающей в ней изюминкой. — Она громко рассмеялась. — Иногда я думаю, что для поэта у твоего отца нет души.

— Ему хорошо с тобой, Анна. Ты вернула ему смех.

— Мне с ним тоже хорошо, Пит. Он заставил меня думать — о себе, а не только о моей работе. Он напомнил мне, что я не только художник, но и женщина.

— Но как ты это делаешь? Как тебе это удается?

— Мы друзья. В этом весь секрет, Пит. Самый лучший на свете любовник — мужчина, который твой лучший друг.

Слово «любовник», примененное к ее отцу, для Пит было неуютным, но она ясно представляла, что имела в виду Анна. Любовь между ними была так же очевидна, как дружба и искренняя симпатия.

— Ты должна прийти к нам на вечеринку на следующей неделе, — произнесла Анна с заразительным пылом. — Будет много интересных людей.


В то время как вокруг нее шумели гости, Пит прислонилась к кухонной стойке и наблюдала, как темноволосый молодой человек набивал рот двумя дюжинами крекеров с сыром. Жилище Анны и Стива было наполнено людьми, разговорами, музыкой, таким сборищем, которое Пит никогда не доводилось видеть. Она была очарована. В основном это были люди, которые зарабатывали себе на жизнь творчеством — художники, музыканты, пара писателей, танцор. Стив пригласил знакомых журналистов и фотографа, иногда работающего с ним над репортажами.

Она подолгу не говорила ни с кем из гостей. Сказать по правде, они ее здорово пугали. Ей было восемнадцать; в ее жизни была только школа. А навыки общения были невелики, потому что не с кем было особенно общаться. Однако Пит очень нравилась вечеринка, и она была полна решимости побеседовать, по крайней мере, с одним из гостей до окончания вечера.

Голодный молодой человек у стола с едой был высок и худ, лет двадцати пяти, подумала она, хотя не отличалась большим умением определять возраст. Мальчишеского вида, определенно мальчишеского, с прямыми темными волосами, которым давно нужны ножницы и которые постоянно падали на лицо, и ему приходилось отбрасывать их назад, как надоевшую муху. Он взял еще один кусок сливочного сыра с сельдереем.

— Не хочешь ли, чтобы я сделала тебе сандвич? — спросила Пит. — Похоже, тебе нужно что-то более существенное, чем кроличья еда.

— Что у тебя есть? — проговорил он, с набитым морковью ртом.

— Думаю, в холодильнике есть ростбиф.

— Недожаренный?

— Не знаю. Разве бедняк выбирает?

— Конечно. Жизнь не стоит того, если приходится идти на компромиссы!

Она улыбнулась ему.

— Я найду недожаренный кусок.

Она порылась в холодильнике, пока не отыскала несколько ломтей ярко-красного ростбифа, сыра, латука, зрелый помидор, майо, горчицу, хрустящие, пахнувшие укропом огурчики.

— Господи, как красиво, и она это может приготовить.

— Сделать бутерброд — не значит стряпать. Телятина «кордон блё» и цыпленок «каччиаторе» — вот кулинарное искусство.

— Никакой разницы. — Он вонзил зубы в законченное творение Пит и быстро управился с ним за полдюжины укусов. — Я Чарли Бэррон, — запоздало отрекомендовался он.

— Пит Д’Анджели. — Они обменялись рукопожатием и улыбнулись друг другу.

— Чем ты, Чарли Бэррон, занимаешься, когда не ешь?

— Делаю искусство, — до сегодняшнего вечера ей не доводилось слышать эту фразу, сегодня она звучала дюжину раз. Именно это делает Анна и ее друзья. Именно этому хочет научиться Пит в ювелирном деле.

— Какое?

— Поп, — ответил Чарли несколько настороженно. — Послушай, у Уохола это получается. Почему бы не попробовать мне?

— Не знаю. Почему бы не попробовать тебе?