— В таком случае они дураки, — ответила Пит, возвращая обратно палочку и прекращая обсуждение второсортного камня.

Джозеф отложил его в сторону.

— А что ты об этом скажешь? — спросил он, взяв пинцетом крошечный бриллиант. Она вновь вставила в глаз лупу.

Он проверял ее подобным образом несколько лет, оттачивая ее природные способности, тренируя глаз. Когда ей было только шесть лет, он начал объяснять ей сложности огранки камней. Он рассказывал это как сказку, а она слушала с сосредоточенным вниманием.

Однажды, когда ей было десять лет, она вошла с пригоршней стручков рожкового дерева, которые собрала в парке. Он объяснил ей, что слово «карат», стандартная единица веса драгоценных камней, произошло от арабского слова, обозначающего рожковое дерево, qirat. Семена этого дерева настолько плотные, что арабы использовали их в качестве гирек, когда взвешивали драгоценные камни. Она провела всю вторую половину дня, луща семена и взвешивая их на сверхточных ювелирных весах. Семечко за семечком, и у нее получилось ровно 200 миллиграммов. Пит смеялась от восторга.

Позднее он научил ее формулам, изобретенным в 1919 году Марселем Толковски, математиком и инженером из Антверпена. Он объяснил правильные углы и пропорции, в которых надо делать грани, чтобы добиться наибольшего блеска — «это значит белого света, отраженного обратно к тебе, когда ты смотришь на камень» — и дисперсии или огня — «все те красивые цвета, на которые разбивается свет».

Она оказалась удивительной ученицей. Ему пришлось признать это, хотя она и была его внучкой. Она обладала природной способностью давать оценки камням с врожденным вкусом, стремлением только к совершенному.

Сейчас Пит тщательно изучала крохотный бриллиант — ее сегодняшний тест, молча погрузившись взором в его глубину. Ее сосредоточенность была не меньше, чем если бы она вдруг упала в дыру и оказалась в пещере с хрустальными стенами.

— Восхитительный! — сказала она наконец с уверенностью. — Держу пари, это качество VS.

— Точно! — воскликнул он, хлопнув с гордостью ладонью по столу. — Ты разбираешься все лучше и лучше, малышка. А теперь скажи мне о цвете.

Она подошла с камнем к окну и положила его начистую белую поверхность стола перед набором образцов — шесть крупных, в четверть карата, бриллиантов, отсортированных по цвету, чтобы служить эталонами для сравнения.

Она прикладывала свой бриллиант к образцам, передвигала его взад-вперед, рассматривая, переворачивая в чистом северном свете, льющемся из окна, и вновь сравнивая.

— Не уверена, но… — Она опять подвигала его между двумя камнями-эталонами, цвет которых был определен заранее. Наконец она посмотрела на него: — Класс G. Весселтон.

— Очень хорошо, — сказал он, необычайно довольный. — Очень близко. Это высший Весселтон. Класс F.

— О, черт!

— Тише, — успокоил ее, приглаживая назад ее тяжелые темные волосы. — Чтобы безошибочно определять класс бриллианта, нужны многие годы.

— Но ты учишь меня уже годы, — нетерпеливо возразила она.

— Верно, но не так много. — Он взял бриллиант и вернул его в открытый пакетик.

— Я научусь когда-нибудь, опа? Я буду со временем хорошо подготовленной? Примой?

Он посмотрел на нее с обожанием.

— Ах, моя дорогая, ты уже прима.

Она засмеялась.

— Только для тебя. Но, опа, я хочу научиться делать все как следует. Я должна!

— Ты научишься. Pietje. Geduld[13].

Пит кивнула, нахмурившись. Ей не нравилось, что голландское слово, обозначающее терпение, звучало в английском, как «постареть»[14]. Она не понимала, зачем надо непременно состариться, чтобы узнать о камнях все.

Джозеф снисходительно улыбнулся. Просить подростка быть терпеливой, все равно что просить остановиться прилив, но его внучка была лучше многих. Ей никогда не надоедали камни. Бриллианты, рубины, изумруды были такой же частью ее жизни, как горячие сосиски, танцы, и Шон Коннер в роли агента 007. Драгоценные камни, казалось, обладали для нее большей волшебной силой и тайной, чем ее неясный мир подростка. Да, она слушала «Битлз», иногда напевая «Желтую подводную лодку», когда читала, но в ее книге скорее были изображения известных драгоценностей, чем рок-звезд, по которым обмирали другие девочки ее лет.

— Подойди, — сказал Джозеф. — Понаблюдай, как я полирую поверхность багетки. — Он пустил чугунный шлифовальный круг, размазал на нем пасту из алмазной пыли и оливкового масла, единственный шлифовальный материал, способный воздействовать на самый твердый из камней, взял палочку с укрепленным в ней камнем.

Пит наблюдала словно загипнотизированная. Она вдыхала восхитительную пыль, наслаждалась мягким жужжаньем колеса, глазами оценивала каждое прекрасное, точное движение опытных рук деда. Она поддалась чарам его действа.

Пит все еще стояла на прежнем месте, когда Стефано Д’Анджели зашел за дочерью, чтобы взять ее домой. Он постоял немного, наблюдая за ней. Она казалась завороженной вертящимся кругом, проявляющимся блеском бриллианта. Пьетра, названная в честь матери, которую он так мало знал, но так сильно любил. Пит, единственное в его жизни, что он сделал правильно. Он любил ее так неистово, что иногда думал, что только благодаря ей он продолжает жить. Он не позволит, чтобы ее жизнь была разрушена, как его, соблазненная обманчивым блеском драгоценностей.

Джозеф тихо говорил во время работы, произнося нараспев некоторые четкие правила Толковски для усиления отражения света.

— Поверхность должна быть точно 53 процента от ширины, углы вершины тридцать пять с половиной градусов, а углы шатра…

— Сорок и семьдесят пять сотых градуса, — оборвала она его.

— Точно, — ответил он, с улыбкой склоняясь над кругом.

— Пошли, Пит, — резко сказал Стефано, его голос вывел дочь из задумчивости.

— Привет, папа. — Она посмотрела на него с радостной улыбкой. — Подойди и посмотри.

— Поздно. Разве тебе не надо готовить уроки?

— Папа, сегодня пятница. У меня весь уик-энд.

Джозеф остановил круг и хитро посмотрел на зятя.

— Она может вернуться домой со мной, Стив, — сказал он. С первых дней в Америке Стефано стал Стивом.

— Нет, Джо. Я не хочу, чтобы ты забивал ей голову глупостями о бриллиантах. Пошли, Пит. У меня есть дела, если у тебя их нет.

Папа не в духе, подумала Пит. А это значит, что ей лучше закрыть рот и быстренько пойти с ним. Она схватила учебники и наклонилась над шлифовальным кругом поцеловать деда в лысеющий лоб.

— Dag, Ора, — сказала она по-голландски. — До встречи дома.

— Dag, schatje, — ответил он с любящей улыбкой.

Пока они ждали лифта, Стефано нахмурился.

— Ты слишком много времени возишься с бриллиантами деда. Тебе надо думать о реальном мире, искать путь в жизни.

Она прижала к груди книжки.

— Почему ты ненавидишь драгоценности, папа? — Вопрос терзал девочку большую часть ее юной жизни. Она так часто слышала, как отец пренебрежительно говорил о том, чем занимается дед, чтобы зарабатывать на жизнь, или старался принизить ее собственное очарование камнями.

— Мечты, застывшие в мертвом камне. Это все, что они из себя представляют, и все, чем навсегда останутся. Нельзя возлагать слишком большие надежды на их ценность. Ужасная ошибка… — Подошел лифт, и он быстро вошел в него, словно стремясь избежать ее вопросов.

В лифте Пит исподтишка следила за отцом, интересуясь, откуда в нем такая горечь. Может быть, из-за мамы? Неужели он считает бриллиант виновником того, что случилось с ней?

Нет, папа не может быть таким наивным. Это должно быть что-то другое. Иногда отец делал неясные намеки на какую-то тайну в своем прошлом, что-то, связанное с мечтой о драгоценностях. Но она никогда не могла добиться от него подробностей. Он отгораживался от ее вопросов, становился сразу таким несчастным, и она понимала, что настаивать нельзя. Он будто падал, пораженный проклятьем, как сказочный персонаж, о котором она читала в детстве. Он словно блуждал в пещере, полной драгоценностей, ревниво охраняемой злыми духами.

Недавно Пит читала одну из дедушкиных книг о бриллиантах — описания некоторых из самых крупных и самых ценных камней в истории. В книге была глава о большом бледно-голубой воды бриллианте «Надежда», который, как считалось, был проклят. Все, кто владел им, или умирали, или их постигало несчастье вскоре после того, как камень попадал им в руки. Пит была сильно взволнована и напугана одновременно. А может, ее отца тоже каким-то образом коснулось проклятье.

Они спустились в вестибюль и вышли на солнечный свет.

— Папа, ты слышал когда-нибудь о бриллианте «Надежда»? — спросила она.

— Нет, — ответил он быстро. — И не хочу.

Стефано молчал, когда они шли в западном направлении по Сорок седьмой улице. У Пит это было любимое время дня. Солнце клонилось в сторону Нью-Джерси, проходя между зданиями и освещая поперечные улицы. Кирпичные дома от его лучей стали розовыми. Шагая рядом с отцом, Пит старалась не обращать внимание на его мрачное настроение и наслаждалась красотой дня.

Но ничто не могло украсить безобразную «Кухню ада». Это был район уродливых зданий и безнадежных судеб, где не хватало денег и красоты, где достоинство стало роскошью, которую не все могут себе позволить.

Переходя Восьмую авеню, Пит бросила взгляд на местных проституток, прогуливающихся в ожидании клиентов, их разрушенные героином лица не мог скрыть даже грим. Крыса прошмыгнула по тротуару и скрылась в щели разрушающейся кирпичной стены. Крик донесся из окна. Эти виды и звуки не годились для четырнадцатилетней девочки, но Пит, как любой другой ребенок «Кухни ада», выросла с этим.

Они повернули на юг, на Сорок пятую улицу. Когда они добрались до своего дома, на крыльце уже не в первый раз валялся пьяница, напившийся до потери сознания. Пит перешагнула через него, а отец пнул ногой, пытаясь разбудить, и закричал на него, чтобы тот подвинулся.