Сейчас сквозь подкладку он сжал предмет, спрятанный в кармане. Всю войну он носил свою половину флакона Коломбы, завернутую в шерсть ягненка. Он выжил, считал Стефано, благодаря силе того счастливого талисмана. По той же самой суеверной логике Стефано решил, что Витторио тоже должен быть жив. Его не оставляла мысль, что, если бы Коломба не отдала флакон, судьба, оберегающая ее всю жизнь от зла, не оставила бы ее и в конце.

Когда его палец коснулся флакона, Стефано молча поклялся. Как бы трудно ни было ему, он и Витторио должны вместе заявить свои права на наследство. В конце концов такова была воля их матери.


Прошел уже год после окончания войны, когда Стефано начал понимать, как глуп он был, строя свои планы только на суеверии. Да, в военное время естественно и простительно держаться за нелогичные понятия, то, что поддерживало изо дня в день. Поэтому он верил, что остался жив благодаря счастливому талисману. Верил также, что и Витторио, должно быть, жив и придет к нему.

Но время шло, а Витторио не объявлялся. Стефано начал сомневаться, выжил ли он. Он искал его в фашистских партийных документах, когда они стали доступны, проверял списки, составленные союзническими властями, касающиеся скрывшихся коллаборационистов и военных преступников, но не мог отыскать следа ни Витторио Д’Анджели, ни Рудольфа Коппвельдта. Единственное открытие, которое он сделал, было то, что Карло Бранкузи умер в одной из тюрем Муссолини.

В качестве подопечного Бранкузи Стефано получил право просмотреть любые документы своего опекуна, которые будут обнаружены. Он нашел письмо, написанное почерком Бранкузи, в котором говорилось, что адвокат соглашается взять на себя юридическую ответственность за сыновей Пьетры Манзи, а с ним еще свидетельства о крещении его самого и Витторио. Однако ключа к тайне, кто были их отцы, Стефано не нашел. Когда-нибудь, подумал он, ему, может быть, они пригодятся, поэтому он взял их.

После войны он вел уединенный образ жизни, не в состоянии получать удовольствие от женского общества, хотя было много желающих разбудить его желание. Он не смог отыскать спасительную нишу в повседневном мире, поэтому брался за случайную работу, а когда накапливалось немного денег, отправлялся в горы, где была похоронена его любимая, как призрак бродил по опустевшим домам деревни, где ему все еще слышался ее смех, и пытался писать стихи.

Вдохновение, однако, не приходило, и Стефано всегда возвращался в Милан с надеждой, что Витторио объявится и что наследство Коломбы спасет его от серости жизни.

Наконец он решил, что ждать больше нет смысла.


Сентябрьским днем 1947 года Стефано не торопясь шел по Рю дю Рон в Женеве, наслаждаясь неожиданно мягкой погодой и бесхитростным удовольствием, которое он получал, идя по улице в стране, не разрушенной войной. В Женеве не было разбомбленных зданий, не было уличных мальчишек, выпрашивающих шоколад и сигареты у американских солдат, которыми все еще кишела большая часть Европы, не было сифилитических девушек, торгующих своим телом на углах улиц за несколько лир, чтобы накормить свои семьи. Господствующее ощущение порядка и нормального хода жизни внушило ему чувство оптимизма.

Солнечный день казался ему хорошим предзнаменованием, как само название города, где, чувствовал он, судьба его изменится. Женева. Как Генуя оно происходило от лигурийского[9] слова, которое означает «появившееся из воды». Он утонул в отчаянии, оставленном войной, подумал Стефано. Теперь он готов всплыть.

Он предвидел небольшие затруднения в выполнении своей миссии. Витторио не было два с половиной года, почти столько же времени назад кончилась война. По всей вероятности, он исчез, иначе он попытался бы до этого времени связаться с ним.

Стефано подошел к Гелветиа Кредитансталт, зашел в сводчатый вестибюль и направился по блестящему мраморному полу к столу, где сидел клерк. Говоря по-итальянски, он назвал свое имя и попросил встречи с человеком, с которым вела дела Коломба. Стефано запомнил имя, которое один раз упомянула его мать: господин Линднер.

— Прошу прощения, синьор, — ответил также по-итальянски клерк, — но господин Линднер здесь больше не работает. Возможно, господин Стиммли, его преемник, сможет помочь вам.

Стефано на мгновение охватила паника. Именно с господином Линднером Коломба договаривалась поместить на хранение драгоценности. Если попросить об одолжении, об изменении условий выдачи коллекции, старый партнер Коломбы, вероятно, не пошел бы навстречу? Но потом Стефано осенило, что Линднер был дежурным служащим, когда Витторио сдавал на хранение драгоценности. Возможно, лучше иметь дело с тем, кто раньше не знал ни одного из наследников Коломбы. Да, господин Стиммли подойдет, согласился Стефано.

Клерк на минуту исчез, потом вернулся и повел его в обшитый панелями кабинет, строго обставленный в швейцарском стиле.

Высокий человек с прилизанными волосами цвета олова поднялся из-за большого стола и вяло пожал Стефано руку. По традиции швейцарских банковских служащих на нем был официальный костюм, состоящий из полосатых брюк и фрака. Он представился, прежде чем предложить Стефано сесть в кожаное кресло.

Стиммли так же безупречно говорил по-итальянски.

— Мне передали, синьор Д’Анджели, что вы хотели видеть господина Линднера. Я принял все дела, которые он вел.

— Имеется в виду нечто необычное — вклад, сделанный перед войной и не тронутый до сих пор.

Стиммли вяло кивнул.

— В этом нет ничего необычного, синьор. В то время многие искали спокойную гавань для…

— Необычным было не время, — нетерпеливо прервал его Стефано, — а само содержание вклада: это большая коллекция драгоценностей, стоящая многих-многих миллионов лир.

— Вот как? — Стиммли удалось изобразить удивление, словно речь шла о том, что ему следовало знать, однако он не знал.

— Коллекция принадлежала моей матери… она была известна как Коломба. Дело в том, что я пришел потребовать ее.

Стиммли бесстрастно смотрел на него с едва заметной улыбкой.

А почему бы ему так не смотреть? Это было частью легендарной швейцарской осторожности, нигде так не проявляющейся, как в банковском деле. Это было также и для его, Стефано, защиты, напомнил он себе, чтобы никакой самозванец не смог украсть его наследство.

Однако, несмотря на все его справедливые напоминания, Стефано почувствовал первые признаки беспокойства. А именно, каким образом он обоснует свое право? Были ли оставлены письменные инструкции в банке, объясняющие условия изъятия коллекции, или Коломба полагалась только на Линднера?

Прежде чем вдаваться в детали, Стефано подумал, что проще обратиться к человеку, которому они уже были известны.

— Вы можете связаться с господином Линднером? Он все объяснит.

— Мне жаль, но это будет очень нелегко. Он неожиданно оставил службу в прошлом году и уехал из страны.

— Неожиданно? Уехал?

— Да. Совершенно неожиданно. Поднялся и поехал в Америку. Видите ли, он вдовец с дочерью. Она вышла замуж за американца из дипломатической миссии, которая размещалась здесь во время войны. Когда мужа вновь отправили в Вашингтон, Линднер поехал за дочерью.

Нервы Стефано не выдерживали. Воображение давало пищу для самых худших подозрений. Банковский служащий, которому вверили драгоценности на миллионы долларов, внезапно оставляет работу и плывет за океан. Он больше не мог себя сдерживать. Опустив руку в карман, он вытащил маленький шарик шерсти и развернул его. Верхняя часть флакона лежала на краю стола Стиммли.

Брови банковского служащего чуть поползли вверх. Скороговоркой Стефано объяснил значение предмета, как опознавательного ключа, первоначальное условие необходимости одновременного присутствия его брата и логику, подсказывающую предъявить свои права на драгоценности, так как брат пропал и его можно считать умершим, и что его половина флакона исчезла вместе с ним. Чтобы подкрепить свое требование, Стефано представил письмо, написанное Бранкузи, и его свидетельство о крещении.

Стиммли минуту сосредоточенно изучал документы, потом некоторое время вертел в руках ослепительное произведение ювелирного искусства.

Внезапно он поднялся, оставив флакон на столе.

— Не будете ли вы так добры, синьор Д’Анджели, извинить меня, я должен немедленно обсудить это с коллегой.

Скорость, с которой банковский служащий исчез, направила мысли Стефано в новое русло.

Может быть, он, в конце концов, доказал свое право; после нескольких формальностей коллекцию передадут ему. Что же касается сумасшедшей мысли, что драгоценности присвоены, то почему бы человеку не оставить банк, чтобы быть рядом с дочерью в Америке?

Через несколько минут Стиммли вернулся с кожаной папкой под мышкой. В его походке было меньше живости, когда он шел к своему столу, меньше чопорности в осанке.

— Синьор Д’Анджели, — начал он, усевшись, — я нашел досье, касающееся этого дела. Письмо, написанное господину Линднеру синьорой Пьетрой Манзи, в недвусмысленных выражениях ставит условием выдачи коллекции только по одновременному представлению обеих частей флакона.

— Но я вам уже объяснил, я ее сын.

— Я не в состоянии подвергать сомнению ваше заявление, синьор Д’Анджели. Я могу вам сказать лишь то, что независимо от того, верю я вам или нет, это не имеет значения. Я не могу выдать вам драгоценности.

— Тогда позвольте мне поговорить с вашим начальством, директорами банка. В планы моей матери, безусловно, не входило, чтобы эти драгоценности больше никогда не увидели свет, чтобы они остались здесь наве…

— Извините, мистер Д’Анджели. Мне надо еще все окончательно объяснить. Существенная причина, по которой мы не можем вам отдать коллекцию, та, что она у нас больше не хранится.