— Меня зовут Антония, я ваша служанка. Вы хорошо поспали, время за полдень. — Она налила из серебряного кофейника шоколад. Его густой аромат наполнил комнату, и Пьетра с жадностью выпила его. — Герцог сказал, что встретится с вами вечером. Он отправился в город. Когда вы закончите завтрак, я помогу вам одеться в новые вещи.

— Новые вещи? — неуверенно проговорила Пьетра.

Девушка захихикала, направляясь к огромному шкафу, и распахнула резные двери. Внутри он был набит платьями — нежными шелковыми, полотняными, светящимися бархатными, платьями из парчи и кружева и мягкой шерстяной «шалли». Туфли всех цветов радуги и полки с кружевным нижним бельем.

— Когда-нибудь вы все это будете носить, — сказала Антония, вынимая муслиновое платье в крапинку цвета молодых листьев. Шелковая роза украшала корсаж и длинную юбку, задрапированную сзади. Это было самое красивое платье, которое Пьетре доводилось видеть или вообразить себе.

Она не могла себя в нем представить. Надеть его — это словно поменять кожу. Она не создана для такого наряда.

— Я не могу это носить, — пробормотала она.

— Тогда вам нечего надеть, — ответила Антония, — потому что герцог приказал мне сжечь те старые лохмотья, в которых вы прибыли. Ну, идите же, они дожидаются вас уже неделю.

— Неделю? Но как?

А потом ей припомнился спор, который привел к смерти Джованни — разговор о сделке Лены с Хамаком, которая использовала турка в качестве посредника для связи с герцогом. Даже в этом случае Пьетре было интересно, каким образом герцог мог знать наверняка, что она придет к нему? Или он настолько богат, что может купить горы одежды просто в надежде, что его прихоти будут удовлетворены? Что ж, поскольку он…

Следующие несколько часов она провела, примеряя одно платье за другим. Пьетра не могла поверить, что нужно носить так много нижнего белья — корсет и лифчик, украшенные петельками штанишки, турнюр из конского волоса, тонкие вышитые чулки, прикрытые сверху полдюжиной нижних юбок. Без помощи Антонии ей было не справиться. Неудивительно, что у женщин, которые носят такие платья, есть служанки.

Когда Антония расчесала ей волосы, уложила их наверху в узел и подтолкнула ее к зеркалу, Пьетра с трудом узнала себя.

— Его светлость будет доволен, — сказала Антония, прежде чем уйти заниматься другими домашними делами.

Оставшись одна, Пьетра то стояла перед зеркалом, то иногда со смехом пробегала мимо него, чтобы убедиться, что ее отражение не отстает от нее, то натянуто сидела в кресле, стараясь не двигаться, чтобы платье не морщило. Ей очень хотелось, чтобы его светлость был доволен.

Но он еще не вернулся, когда солнце стало опускаться в залив, и Антония вошла в комнату, неся на подносе большую миску тушеной рыбы, немного хлеба и бокал вина. Пьетра быстро проглотила ужин, сидя за маленьким столиком, пока Антония стоя наблюдала за ней.

Когда Пьетра снимала с коленей салфетку, она внезапно издала вопль и расплакалась.

— Что случилось? — спросила Антония.

Задыхаясь от рыданий, Пьетра могла лишь показать на пятна от брызг, которые она посадила на платье, когда торопливо поглощала еду.

Антония рассмеялась.

— Не волнуйтесь, дорогая. Вам все равно надо переодеть платье. Пора приготовиться к встрече с герцогом.

Пьетра удивилась. Разве она уже не готова? В какую странную жизнь она попала — где такие прекрасные платья надевают лишь для того, чтобы посидеть в одиночестве в своей комнате.

Она без всяких возражений подчинилась Антонии, когда та помогла ей снять платье и забраться в оцинкованную ванну, которую поставили перед пылающим камином и наполнили горячей водой. Антония болтала о жизни во дворце, намыливая спину Пьетре фиалковым мылом и моя ей волосы. Потом служанка вытерла ее и напудрила, расчесала волосы, втерла в кожу лосьон и надушила тело.

Во время всего ритуала Пьетра не сказала почти ни единого слова.

Нет, она продолжала думать, ее молитва еще не услышана. Это был только сон, и она наверняка проснется в холодной аллее, ее выследят и осудят за убийство, которого она не совершала.

Однако сон продолжался.

Антония расчесывала ей волосы, пока они не упали волнами по спине, сверкая как полированное черное дерево в свете камина. Потом она принесла пеньюар из китайского шелка, красный, как спелый помидор, и расшитый цветами.

— Он хочет, чтобы вы надели это, — сказала служанка. — Ничего больше. — Она задернула занавески, зажгла свечи и ушла.

Спустя несколько минут вошел герцог.

Зная, что он хочет, Пьетра легла на кровать в ожидании. Он подошел, посмотрел на нее, потом добродушно рассмеялся.

— Ах, моя дорогая, как ты выглядишь — растянулась, словно доска! Ты полагаешь, что я хочу просто вбить гвоздь?

Она поднялась, недоумевающе огорченная и встревоженная. Сон может продолжаться… но только, если она угодит ему.

Его смех стих, и он протянул руку:

— Пошли.

Он пошел к креслу у камина и усадил ее к себе на колени. Потом, нежно держа ее в своих объятьях и поглаживая волосы, он шептал ей ласковые слова, пока она не начала расслабляться. Через несколько минут ее руки поползли вверх и она обняла его за шею.

— Ты похожа на драгоценную шкатулку, моя любимая. Прекрасная снаружи, но еще более удивительная внутри. — Она согревалась от его слов. Ей было тепло и спокойно в его объятьях. Она чувствовала, что он так же бережен с ней, как с сокровищем.

Его рука проскользнула под пеньюар, лаская шелковистую кожу. Она напряглась.

— Не бойся, дорогая, — успокаивал он. — Твое тело дано тебе Богом. Он, должно быть, так сильно любил тебя, что сделал его столь прекрасным. Гордись своей красотой, Пьетрина.

Никто не называл ее этим именем с самой смерти отца. Она едва не заплакала, но вдруг его рука скользнула ниже и коснулась соска, и Пьетра от изумления открыла рот. Ощущение пронзило ее, вызвав трепет в животе и пронесясь до кончиков пальцев.

Он усмехнулся:

— Да, — нежно произнес он. — Почувствуй это. Насладись им.

Она не могла не ощущать его. Оно было везде — жар, внутренний трепет. Может ли это быть на самом деле даром Божьим? Разве можно испытывать такое прекрасное чувство, если оно не от Бога?

Наконец он поднялся, все еще держа ее на руках, и понес к большой резной кровати. Когда он снял с нее пеньюар, она попыталась непроизвольно закрыть себя руками.

— Не надо, Пьетра, — сказал он, убирая руки. — Никогда не стыдись своей красоты. — Он отступил назад и пробормотал: — Более совершенная, чем я мог себе вообразить. — Он взял в руку ее грудь и слегка провел ногтем по соску.

И вновь то же ощущение пронеслось в ней, сосредоточившись теперь в паху, нечто вроде боли, но ей не хотелось, чтобы оно проходило.

— Пьетра, — произнес он почти шепотом. — Вели мне оставить тебя сейчас, и я это сделаю. Я хочу, чтобы ты доверяла мне… хотела меня.

Она посмотрела в его глаза, черные как ночь в тусклом свете комнаты, и ей вспомнился холодный мир, ожидающий ее, если она огорчит его, платья в шкафу, приятная помощь Антонии и ее общество… и она подумала о его нежности и вспышке восхитительного чувства, которое она уже испытала.

— Не уходите, — прошептала она, словно страшась услышать собственные слова.

— Тогда пора путешествовать, — произнес он и поднял два пальца. — Это мои путешественники, дорогая. — Он приложил их к ее губам. — Они отправляются в путешествие по Италии. Здесь, — они опустились к ее грудям, — прекрасные Альпы с их великолепными вершинами, — его пальцы скользнули между ними, — а у их подножия долина Даоста. — Глаза ее закрылись, когда она отдалась во власть чувств.

— Здесь, — его рука скользнула еще ниже, — плодородная земля Ломбардии, а здесь Тоскана. — Он ласкал ее живот, посмеиваясь, когда кожа подпрыгивала под его пальцами. — Вот здесь растет виноград, сладкий и восхитительный, лопающийся от сока, который струится вниз, вниз к дельте, вот сюда, чтобы в вине заставить человека забыть о своих заботах. — Он погладил изнутри бедро, слегка похлопывая по телу. Она начала извиваться, мышцы помимо ее воли пришли в движение. Тепло солнца, которое делает зрелым виноград, казалось, разливалось по ее телу.

Его пальцы направились к треугольнику блестящих черных волос.

— А здесь, — почтительно произнес он, — мы подошли к священному городу Риму. Пилигрим ищет вход в священную гробницу. — Он лизнул палец и глубоко погрузил в нее.

Она громко задышала и выгнула спину дугой. Глаза открылись.

— Шшшш, — успокаивал он. — Шшшш, восхитительная Пьетрина. — Он нежно вводил в нее палец. Она почувствовала, как ее мышцы вокруг него напряглись. Она сжала бедра, взяв в плен его руку, желая удержать внутри это чувство.

— Подожди, — сказал он и убрал руку. Поднявшись, он быстро скинул парчовый халат. Раздвинув ей ноги, он устроился между ними. Глаза у нее округлились при виде его пениса, поднявшегося, как маяк, красного и нетерпеливого. — Дотронься до негр, — сказал он и направил ее руку.

Он пульсировал под ее пальцами. Герцог застонал, а Пьетра подумала, не причинила ли она ему боль, но его рука обхватила ее, сжимая толстое «копье» и направляя его вниз.

— Пилигрим, — повторил он, — кающийся грешник, ищущий прощения, нуждающийся в священном крещении.

Огромный пенис играл с губами ее священного места, гладя их, разжигая в ней огонь и одновременно вселяя страх. Он такой большой, что никогда не войдет в нее. Она попыталась его оттолкнуть, страх был слишком велик, но он крепко прижал ей одно плечо свободной рукой. Потом быстрым рывком вошел в нее, пронзив препятствие; маленькая плотина прорвалась.

Было больно, но не сильно. Он спокойно полежал, и боль отступила. Затем он начал медленно двигаться вперед-назад в ритме, старом как мир. Она открыла глаза, не обращая внимания на слезы, а ее длинные ноги обхватили его, словно они были его частью.