Быстро двигаясь, словно, как показалось Пьетре, танцуя, он направился к шкафчику, стоящему между двух окон, украшенных роскошными занавесями, и взял из ящика бархатный мешочек. С быстротой волшебника он смахнул необработанный камень и перевернул мешочек вверх дном на пустую ладонь. Из него выпал ослепительный алмаз, бриллиантовой огранки, вспыхнувший на солнце, которое лилось сквозь окна, превращая его лучи в радугу на ее лице.

Взгляд широко раскрытых глаз Пьетры замер на камне. Он увлек ее в свои чарующие глубины, опутал паутиной своего света. Она чувствовала, что своим блеском он может опалить ей кожу.

— У бриллианта лишь одна цель, — продолжил герцог ласковым голосом, — быть красивым, доставлять удовольствие. Тебе это нравится?

— О, да, — как молитву, тихо произнесла она. — Да.

— Ты похожа на необработанный алмаз, Пьетра. Я вижу в тебе такое совершенство. Ему нужен только подходящий художник, чтобы выявить красоту и заставить сиять. Я могу это сделать.

Ошеломленная, она перевела взгляд от сверкающего алмаза на его сверкающие глаза.

— Как?

— Обучая тебя красоте и наслаждению. Наслаждению, которое женщина может дать мужчине — и получить в ответ от него. Это форма искусства, возможно, величайшая из всех. Ты создана для любви, Пьетра. Я вижу это, если ты еще не в состоянии понять. Я могу превратить тебя в величайшего художника любви всего Неаполя, всей Италии. — Он наблюдал за ней по мере того, как она впитывала слова, как ее взгляд метался между ним и бриллиантом. Наконец он добавил: — Если ты отдашь себя в мои руки, станешь моей ученицей и позволишь научить тебя любить и быть любимой, бриллиант будет принадлежать тебе.

Она мысленно вспоминала, что говорила ей тетя Джемма. У нее есть свое собственное сокровище. Стоит ли менять его на то, которое предлагает герцог?

Выражение его лица, его напряженность напугали ее. Рука медленно потянулась, пока не оказалась над его рукой, потом она уронила бриллиант обратно в его ладонь. Без этого блеска ее руке стало холодно. Когда пальцы герцога сомкнулись, день словно погас.

— Уже очень поздно, — пробормотала она. — Я должна идти.

— Да, малышка, иди. А когда надумаешь, возвращайся. — Он опустил бриллиант в карман. Она повернулась и пошла к дверям. — И еще, Пьетра, когда ты вернешься ко мне, ты можешь войти через парадную дверь дворца.


Говорят, что Неаполь — город дворцов и церквей. Покинув первый, Пьетра побежала во второй, Джезу Нуово в Спакке, церковь своего детства. Внутри было сумрачно, прохладно и тихо. Служба недавно закончилась, в воздухе все еще чувствовался сильный запах ладана. Она направилась прямо к статуе девы Марии, зажгла свечу и упала на колени.

— Пресвятая дева Мария… — начала она, потом остановилась, неуверенная в молитве. Что она хочет? Ищет ли она смелость, чтобы отвергнуть соблазны герцога, или смелость, чтобы принять их? — Пошли мне знак, — молила она.

Ей послышался голос, но не богородицы. Эхом отозвались слова Джеммы. «Невинность — это драгоценность… более дорогая». Она пыталась представить свою невинность как сверкающую звезду. Она смотрела в пламя свечи и воображала, что это свет сокровища, предназначенного только для мужа.

Но единственное, что она могла разглядеть мысленным взором, был бриллиант, сверкающий ярче, чем невинность, более острый, чем боль, и вечный, как солнце. Каким пустым и безжизненным казалось ей свое собственное сокровище. Ей хотелось поверить, что герцог сможет отыскать подобную красоту в ней, как и те люди, которые находят бриллиант в невзрачном камне.

Но даже если ему это удастся, стоит ли терять ради этого свою душу?

Стена рядом со статуей девы Марии была покрыта маленькими серебряными ручками, ножками, сердцами в благодарность за исцеление от болезней. «За услышанные молитвы», — было начертано на ней.

— Почему ты никогда не слышишь мои молитвы? — плакала Пьетра, колотя кулаком по деревянной ограде.

Голова упала на руки. Новая мысль медленно проникала в сознание. Может быть, предложение герцога и есть ответ на ее молитвы? Стать чем-то большим, учиться, жить среди красоты, а не в нищете и отчаянии. Может, это и есть путь обретения своей души?

Свеча мерцала, пламя уменьшилось, почти исчезло. В танцующих тенях губы девы Марии, казалось, зашевелились. «У тебя есть одна вещь, более драгоценная, чем бриллиант. Не расставайся с ней так просто».

Она вздохнула.

— Пусть будет так, — прошептала Пьетра и с трудом подняла одеревеневшее тело; колени ее болели. Она приняла решение. Она послушается совета девы Марии и Джеммы. Она не вернется в палаццо.

Но когда Пьетра покинула церковь, ноги едва слушались ее. У нее было чувство, будто кто-то заставил ее закрыть ставни в солнечный день.

В лавке было пусто, но сверху, через обшивку хозяйской комнаты раздавались голоса Лены и Джованни, они яростно спорили.

— Торговка девочками! — кричал кроткий Джованни, который редко поднимал голос. Пьетра ужаснулась, услышав его крик. — Ты хуже любой проститутки, если занимаешься подобными делами с таким человеком, как Хамак.

Хамак? Конечно, Пьетра слышала о Руджиеро Хамаке. Кто не знал турка? Без него не обходилось ни одно грязное дело в портовом районе.

— Я хочу избавиться от нее! — визжала Лена. — Лучше избавить нас от проклятья и получить за это деньги.

Святая Мария! Они говорят о ней, дошло до Пьетры.

— Мне не нужны такие деньги!

— Но ты ведь взял золото герцога за пряжки! Что плохого, если он заплатит за девчонку Хамаку, а Хамак мне? Пусть герцог заберет ее, Джованни. Она ведьма!

— Ты бесплодная старая карга, — завопил он. — Ты ненавидишь ее только потому, что я ее люблю. Неудивительно, что ты не можешь родить. Ребенок был бы проклят с такой матерью.

Крик Лены, пронзительный и острый, как нож, огласил дом сверху донизу. Послышались шаги, направляющиеся к лестнице. Пьетра спряталась за прилавок от безумной женщины.

Лена ворвалась в комнату, ее лицо от ярости было покрыто пурпурными пятнами. За ней Джованни, размахивая руками. В одной из них он держал мешок с монетами.

— Завтра! — кричал он. — Завтра ты вернешь своднику его монеты. Пьетра не продается ни за какие деньги.

Лена увидела Пьетру, и ее ярость прорвалась с силой Везувия. Она устремилась в кухню и мгновенно вернулась, держа в поднятой руке большой нож для резьбы.

— Аа! — издала она один из своих воплей и кинулась на девочку. Пьетра стояла как вкопанная, застыв от ужаса.

— Нет! — закричал Джованни и бросился перехватить жену. Но он опоздал; ее нельзя было остановить, нож уже очертил свою нисходящую дугу. Она вонзила его в сердце собственного мужа.

Он привалился к Пьетре, глаза смотрели с удивлением. Его тело дернулось, как марионетка, и соскользнуло на пол. Из горла вырвался булькающий звук; из груди хлынула кровь.

Пьетра упала на колени рядом с ним.

— Нет, — простонала она. — Синьор Сакко… поднимитесь. — Она положила руки на бьющую струей рану, пытаясь остановить кровотечение, но кровь просачивалась сквозь пальцы. Через мгновение она вся была перепачкана кровью.

— Убийца! — кричала Лена. Пьетра подняла смущенные глаза и встретилась со взглядом, полным Ненависти. — Ты убила его, ты убила моего Джованни. — Пьетра поднялась, пятясь в ужасе. Лена подняла мертвого мужа и стала качать его на руках. — Убийца! Убийца! Она убила его!

Пьетра выскочила на улицу, а ей вдогонку, пронзая ночь, неслись крики Лены.

Спустя час после убийства Джованни она прокралась по улицам к лавке, прячась за углами. Собралась толпа, и у всех на устах было ее имя. Скоро карабинеры начнут искать ее.

У нее не было друзей, к которым она могла бы обратиться за помощью. Несколько месяцев назад тетя Джемма вместе с детьми подалась на север Италии в поисках работы. Пьетра не могла пойти даже в церковь; она вся была перемазана кровью Джованни. Идти было некуда.

Три дня она скрывалась в лабиринте аллей вокруг приморского района, парализованная страхом и онемевшая от горя. Она спала в самых темных углах, питалась отбросами на рынке, когда там никого уже не было. Ей приходилось сражаться с крысами за каждый кусок.

На смену первым страхам пришла печаль. Джованни Сакко был единственным человеком во всем Неаполе, который заботился о ней. Теперь у нее никого не осталось. И некуда идти. «Я Пьетра, я камень», — повторяла она вновь и вновь, но литания больше не помогала. Ей было так больно.

В те дни, темные дни, и еще более темные ночи один образ преследовал Пьетру. Одно сохранило ей рассудок — бриллиант, такой сверкающий, крепче всех камней, чистый и совершенный, как звезда в мире, который без нее казался бы злым и безжалостным. Бриллиант был единственное, во что она могла верить.

После мрака третьего дня, слабая от усталости, с головокружением от голода, она пустилась в длинный путь к Посиллипо.

Она едва подняла тяжелое дверное кольцо. Слуга открыл парадную дверь и провел ее прямо в комнату, где возле горящего камина сидел в шелковом халате герцог. При виде ее он широко раскрыл руки.

— Ты пришла, — сказал он, когда она упала перед ним на колени.

Глава 5

Она проснулась с обычной молитвой на устах, бормоча, прежде чем открыть глаза.

— Пресвятая богородица, пошли мне…

И ее молитва была услышана. Она с удивлением обнаружила себя смотрящей широко раскрытыми глазами на небесно-голубой шелковый балдахин необъятной мягкой кровати. Она лежала в чистой ночной сорочке на мягких полотняных простынях.

И она вспомнила, где она.

— Доброе утро, синьорина.

Пьетра села на постели, когда крепкая девушка с широким румяным лицом торопливо вошла в комнату с подносом, на котором лежали фрукты, сыр, булочки, яйцо в фарфоровой подставке. Она устроила поднос у Пьетры на коленях.