– И тебе тоже, – ответил он, коротко кивнув. Николас двинулся вдоль колонны. Он искал лошадь – ту, что присмотрел заранее.

К тому времени, когда он добрался до головы обоза, море уже плескалось у его пояса и он с трудом сдерживал лязг зубов. Обозники взбирались на самый верх своих повозок, стремясь продлить себе жизнь хотя бы на несколько минут. Солдаты спешили избавиться от своих доспехов, но многие спохватились слишком поздно. Бесполезно пытаться стянуть с себя тяжелую кольчугу и мокрую стеганую поддевку, когда вода уже поднялась выше пояса. Латникам суждено было утонуть первыми.

Перепуганные лошади, закатив глаза, барахтались в ледяной бурой воде, уже облизывавшей их бока. Николас высматривал вьючного пони, на которого перекочевал узорчатый сундук. Он знал, что близок к цели, и вдруг увидел гнедого конька – без присмотра – с корзинами, в одной из которых лежал королевский горшок. Сосуд из рифленого стекла был обложен вышитыми льняными полотенцами. Рядом, брыкаясь от страха, толклись другие лошади, груженные королевскими вещами. Коня, которого он искал, среди них не было.

Смирившись с неудачей, Николас схватил гнедого под уздцы и, выпрыгнув из воды, доходившей ему по самую грудь, вскарабкался коню на спину.

– Но-о! – крикнул он, пятками подгоняя коня. Тот рванул вперед, и Николас ощутил на губах соль терпких темных брызг.

Застрявший обоз захлестнула огромная волна. Телеги закрутило, людей затопило. Конь Николаса, сбитый с ног, в панике заметался. Юношу смыло с его спины, и он с головой ушел под воду, захлебываясь соленой водой, смешанной с песком. Поднимая фонтан брызг, Николас вынырнул на поверхность и, увидев своего пони, уцепился за его хвост. Пони поплыл к берегу.

Туманный залив огласился сдавленными криками тонущих людей, разделивших участь груза обреченного обоза Иоанна. Мимо Николаса пронесся по волнам деревянный ковш, следом – часть дубового кресла с изящным резным орнаментом в виде завитков.

И вдруг он увидел пони с сундуком денег. Вытягивая голову с прижатыми ушами, конь уверенно плыл по правую сторону от него – один.

Николас, недолго думая, выпустил хвост гнедого и устремился за пони с сокровищами. Поймал повод, потерял его, вновь схватил, уцепившись за подпругу. Пони, выпучив глаза, попытался лягнуть своего преследователя. Николаса с головой накрыла волна. Вода попала в глаза, уши, рот. Он вынырнул, ловя ртом воздух, и, разжав пальцы, стискивавшие кожаную петлю, ухватился за хвост животного, наматывая на кулаки толстый черный волос. Оказав себе посильную помощь, Николас стал молить Бога, с которым он был не в лучших отношениях, проявить милость и не допустить, чтобы волны вынесли их на трясину.

Спустя несколько минут, длившихся целую вечность, он почувствовал под ногами землю – мягкий, оседающий грунт под толщей беснующейся бурой воды, в котором он увяз лишь по щиколотку. Пони перепрыгнул через буруны, едва не выдернув Николасу руки, крепко державшиеся за его хвост. Юноша не имел намерения расставаться с драгоценным сундуком, особенно теперь.

Конь тащился по глинистому берегу; Николас, пошатываясь, брел следом. В легких хрипело и клокотало, вместо конечностей, казалось, у него мокрые веревки. Только тупое, бездумное упрямство удерживало его на ногах. Все еще цепляясь за пони, он нащупал оголовье уздечки и последним усилием воли перекинул свое тело через коня. Животное покачнулось под дополнительным грузом, но потом встрепенулось и заковыляло к прилегающей к берегу дельты бурой болотистой пустоши, заросшей камышом и спартиной.

Поначалу он просто наслаждался ощущением того, что жив, что перехитрил прилив и трясину. Но радоваться не было сил. Усталость, холод, онемение мышц, пережитые волнения притупили в нем все здоровые чувства. В ушах звучали вопли утопающих, хотя людских голосов он больше не слышал.

Лошадь брела по болоту и наконец, свесив голову, замерла на дрожащих ногах. Николас соскользнул с ее спины на землю и с минуту лежал неподвижно. Ему отчаянно хотелось закрыть глаза и провалиться в забытье, но он знал, что потом уже никогда не проснется. Без тепла, пищи и крова он сгинет здесь навечно.

Заставив себя подняться, Николас оглядел унылую пустошь, подернутую туманной дымкой. Откуда-то справа доносилось блеяние овец, и это наводило на мысль о том, что в той стороне он найдет пастушью хижину, а может, и самого пастуха. В противном случае он просто умрет от переохлаждения, превратившись в еще один безымянный скелет, затерянный в болотной глуши.

Но прежде чем отправиться на поиски людей, надо спрятать сундук. Иначе возникнет слишком много нежелательных вопросов, и ответы на них или отсутствие таковых приведут его к гибели. Он боролся за жизнь не ради того, чтобы вновь оказаться в темнице и быть казненным за воровство.

Схватившись за жесткую черную гриву лошади, он сел верхом и, понукая пони пятками, руками и голосом, попробовал тронуть с места. Пони неохотно поднял голову и бесцельно поплелся вперед. Они прошли, наверно, с полмили, когда конь опять остановился и уж на этот раз, сколько Николас ни принуждал его, наотрез отказался продолжать путь. Юноша вновь спешился, но ноги подкашивались, и он едва устоял. Поросшая травой кочковатая земля вдруг показалась ему самой желанной постелью, но он понимал, что, если поддастся слабости, она станет для него смертным одром.

Собираясь с духом, Николас стиснул зубы и принялся отвязывать с вьючного седла сундук; ему удалось опустить его на землю скорее силой воли, а не мышц. Он едва не свалился от тяжести сундука – значит, он не сможет нести драгоценный груз. Разве что попробовать тащить волоком, но все равно далеко не уйдешь.

Николас огляделся, ища укромное местечко. Отец, обучая его искусству владения мячом, часто повторял, что Николас никогда не признает поражения и не способен проигрывать с достоинством. Разумеется, это были критические замечания, но Николас укоры родителя воспринимал как похвалу.

И теперь, в силу присущего ему духа противоречия, непослушными красными пальцами он снял с пони уздечку и старательно перевязал ею сундук, потом намотал поводья на кулаки и поволок сундук к небольшим зарослям чахлого ольшаника и ивняка, росшим по берегам маленького озерца.

Споткнувшись о корень, торчавший из неплодородной почвы, словно взбухшая жила, он запутался в собственных ногах и растянулся во весь рост. Оглушенный, он лежал на земле, прислушиваясь к беззвучным страдальческим воплям своих изнуренных членов. Веки налились свинцом.

– Ну что, сдаешься, наконец? – спросил отец, приставляя меч к горлу Николаса. В его золотистой бороде заиграла усмешка.

Николас сдавленно сглотнул, и острие меча дернулось на его горле. Усмешка на лице отца была недоброй, похожей на оскал черепа.

– Сдаешься, мой мальчик, а?

– Нет! – Николас широко открыл глаза и с трудом поднялся. – Черт побери, – пробормотал он с гулко бьющимся сердцем и провел ладонями по лицу. Судорожно вздохнув, он собрался с мыслями и глянул под ноги. Он споткнулся о корень старой дикой яблони, навалившейся на росшую рядом ольху. В месте переплетения корней двух деревьев образовалась низкая арка, ведущая в естественную нишу, выстланную ежевикой и пожухлой травой. В нее мог бы продраться кабан или нырнуть лисица, но никаких следов не было видно.

Кряхтя от напряжения, Николас пропихнул сундук под арку в самую середину ежевичных зарослей, чтобы случайный прохожий не заметил отблесков сине-золотой эмали. Колючки в кровь раздирали ему руки, но от холода он не чувствовал боли. Затем он засыпал вход в нишу пучками сухой травы, которые надергал поблизости, и для верности накидал сверху обломанные ветки, затем вытер руки, размазав кровь, и отступил на несколько шагов, чтобы оценить плоды своего труда.

Сойдет, решил юноша. Случайный путник не заметит ничего, кроме скрюченных ветром деревьев, отвернувшихся от озера, а уже завтра он вновь будет здесь, чтобы забрать свой клад. Николас огляделся, пытаясь сообразить, где находится, и зашагал в ту сторону, откуда доносилось блеяние овец.

Каждое движение давалось с трудом, ноги не слушались. Он стал считать шаги, но, изнуренный холодом и усталостью, постоянно сбивался со счета.

– Ну что, сдаешься, мой мальчик?

– Нет, пока теплится душа в моем теле, – процедил сквозь зубы Николас.

– Что ж, недолго осталось, – весело отозвался призрак его отца. Одежда на нем была такая же мокрая, как на Николасе, на шее мерцало ожерелье из водорослей, а в боку зияла выполощенная морем огромная рана. – Этот погребальный звон возвещает твой конец, слышишь?

Издалека до Николаса и впрямь донесся звон церковного колокола, такой же громкий и отчетливый, как голос отца.

А в следующее мгновение его сознание затуманилось, колени подкосились, и земля поднялась, принимая его в свои темные тяжелые объятия.

Глава 3

– Дитя мое, своим непослушанием ты только вредишь себе.

Мать Хиллари, настоятельница монастыря Святой Екатерины-на-Болоте, устало вздохнула и сложила на столе узловатые руки. В открытые ставни за ее спиной в келью настоятельницы струился туманный октябрьский свет. На столе, свернувшись клубочком вокруг светильника, дремал серый кот – лучший монастырский мышелов.

Мириэл прикусила губу, но в ее медово-карих глазах сквозило упрямство.

– Я не хотела перечить сестре Юфимии. Просто очень рассердилась, и слова вырвались сами собой. – Это было верно лишь отчасти. Мириэл была твердо убеждена, что сестра Юфимия – брюзгливая карга, которой ни один мало-мальски здравомыслящий человек не отдал бы на попечение послушниц, однако свое мнение следовало держать при себе, а не провозглашать его в присутствии пяти потрясенных, но довольных молоденьких прислужниц.

– Нет, дитя мое, ты произнесла это сознательно, и тебе придется ответить за свои слова. – Мать Хиллари сурово посмотрела на нее. – Ты должна научиться смирять свой гнев и подчиняться уставу.