(Англия) Элизабет Чедвик - Сокровища короля

Замешательство и страх промелькнули в ее лице, но голову она по-прежнему держала прямо.

– Мне плевать на честь твоего рода. Речь идет о твоей собственной чести.

– А ты своего не упустишь, – заметил он.

– Значит, мы стоим друг друга.

Николас чувствовал, что перестает быть хозяином положения. Что бы он ни сказал, у нее на все был готов ответ. И, в сущности, она рассчитала верно. Несмотря на злость и раздражение, он не смог бы убить ее. На это у него не было ни физических, ни душевных сил. С богатством короля Иоанна ему отнюдь не передался порочный нрав монарха.

– Вовсе нет, – возразил он, смерив ее сердитым взглядом. – Что ж, ты меня раскусила и знаешь это. До ближайшего города и не дальше.

Девушка быстро кивнула, словно купец, ведущий торг.

– Но только не до Линкольна. Меня там знают и станут искать в первую очередь. И если найдут, родные немедленно вернут меня церкви. – Она сложила руки – скорее от волнения, чем по привычке, приобретенной в монастыре.

Николас теперь хорошо понимал, почему родные Мириэл стремились избавиться от нее, но в позе девушки было нечто такое, что пробудило в нем искру жалости. Он догадывался, что за внешней настырностью кроется ранимая душа. Сам того не желая, он по-прежнему испытывал к ней симпатию.

– Проводи меня в Ноттингем, – сказала она. – Я была там с дедушкой несколько раз и довольно хорошо ориентируюсь на его улицах.

Он коротко кивнул:

– По рукам.

Мириэл недоверчиво улыбнулась и опять протянула руку к короне, словно своим согласием он даровал ей на то позволение.

– В жизни не видела ничего более прекрасного, – промолвила она с тоской во взгляде.

Первым побуждением Николаса было убрать от нее корону, но он сдержал свой порыв.

– Думаю, она принадлежала бабушке Иоанна, королеве Матильде. Я однажды видел супругу Иоанна в короне, но то была просто изящная диадема, с этой не сравнить.

– Как ты с ней поступишь?

– Еще не решил. – Николас повернул корону в руках, и мягкий ноябрьский свет засверкал на золоте нежными бликами.

Взгляд девушки посуровел.

– Ты ведь не станешь ее переплавлять?

– Все будет зависеть от обстоятельств. – Ему не нравилось, что она вынуждает его принять решение. – Пока, во всяком случае, не намерен.

– Можно взглянуть? – Она показала на два сундука за его спиной.

Николас пожал плечами.

– Странно, что ты еще спрашиваешь, – грубо ответил он, но отступил в сторону.

Она подошла к сундукам, присела на корточки и тонкими, изящными пальцами стала поглаживать узор из слоновой кости. Он с опаской наблюдал, как в ее глазах, прикованных к деньгам, зажегся хищнический огонек. Наконец она со вздохом выпрямилась и тряхнула головой.

– Так это и есть ящик Пандоры?

– Что? – Николас захлопал глазами.

– В жару ты постоянно твердил про ящик Пандоры. Мы ничего не поняли, но я подумала, что ты, возможно, говоришь про королевские сокровища.

Впервые за время встречи Николас улыбнулся, правда, безрадостной улыбкой.

– О да, – сказал он. – То, что ты видишь перед собой, явно принадлежит Пандоре.

Девушка наморщила лоб.

– Пандорой звали женщину в одном из древних преданий. Ей было строго наказано не открывать красивый ящик, но она, разумеется, ослушалась. Увы, в том ящике хранились все беды и несчастья, какие только существуют на земле. Она их выпустила на волю, а обратно не загонишь. – Николас завернул корону в шелковую ткань с пятнами проступившей соли. – Осталась только надежда.

Мириэл поежилась:

– Тогда брось его здесь. Николас взглянул на нее исподлобья:

– А ты бы бросила?

Девушка задумчиво посмотрела на сундуки, но сомневалась недолго. Когда она вновь обратила к нему лицо, в ее глазах отразился блеск золота.

– Нет, – ответила она. – Пусть грозят любые напасти, но всегда остается надежда.

Первую ночь пути Николас с Мириэл провели в пастушьей хижине, принадлежавшей монахам Сполдингского монастыря. Это была жалкая лачуга, но такие неудобства, как протекающая крыша и плесень, компенсировались наличием каменного очага, сооруженного в центре крошечной комнатки. Снаружи они нашли скудный запас старой растопки, что позволило им развести небольшой огонь. Выложив хлеб, фрукты, сыр и вино, они сели ужинать.

– Итак, – сказал Николас, передавая ей бутыль, которую она тут же поднесла ко рту, – я покупаю у тебя мула за три мешочка серебра, провожаю до города по твоему выбору, и мы в расчете. Дальше каждый идет своей дорогой.

Терпкая красная жидкость обожгла Мириэл горло.

– Так и быть, – согласилась девушка, отставляя бутыль и вытирая рот. Три мешочка серебра – не ахти какой щедрый дар, думала она, но сейчас ей все равно: она слишком устала. Еще будет время поторговаться. У Николаса тоже утомленный вид. Вокруг глаз обозначились темные круги, лицо осунулось. Ему бы сейчас отдыхать в тепле монастырского гостевого дома. Впрочем, если б не ее опрометчивость и не нетерпимость монахинь, они бы оба до сих пор были в обители: он в своей постели, она – на коленях. Мириэл иронично улыбнулась. Теперь благодаря монахиням они сидят вдвоем в пастушьей хижине, пьют вино, греются у очага и борются с соблазном. Она представила, как ужаснулись бы добродетельные сестры при виде столь нечестивой сцены, представила самодовольное лицо сестры Юфимии, злорадствующей оттого, что ее мнение об испорченности Мириэл подтвердилось.

– И куда же ты пойдешь со всем этим богатством? – Ее взгляд невольно метнулся к сундуку в углу маленькой хижины. Эмалевый узор блестел в отсветах огня. – Вернешься к мятежникам?

Николас мотнул головой:

– Иоанн умер, его наследнику всего девять лет. К мальчику у меня нет претензий, я враждовал с его выродком-отцом. Не держу я зла и на людей, ставших регентами при молодом Генрихе.[6] И Уильям Маршалл и Ранульф Честерский – благородные люди. – Он наклонился вперед и длинной щепкой стал помешивать в очаге, наблюдая, как разгорается пламя.

Мириэл рассматривала его озаренное лицо. Жар, поднимающийся от огня, затушевал бледность его кожи, но оттенял линии черт, придавая им неестественную выпуклость и подчеркивая, как сильно он похудел за время тяжелой болезни. Хоть они сейчас и отдыхали, чувствовалось, что Николас насторожен. Так держатся люди, многие годы не теряющие бдительности даже во сне. Мириэл внезапно почувствовала жалость к нему, но ее также одолевало любопытство.

– Твоя обида, – тихо произнесла она. – В монастыре ты говорил об этом, но лишь в общих чертах. Почему король Иоанн преследовал твою семью?

Николас вытащил из очага щепку и, держа ее на весу, смотрел, как обугливается в огне ее кончик. Девушка подумала, что не дождется ответа, но он сделал глубокий вдох, протяжно выдохнул и сказал:

– Мы стали свидетелями убийства. Видит Бог, за свою жизнь Иоанн погубил немало людей – в основном тех, кто был слишком слаб, чтобы тягаться с ним. Как правило, за него убивали другие, но, по крайней мере, однажды, – Николас прищурился, – он своими руками убил человека, причем своего родственника.

Он замолчал, переводя дух. Тишину нарушил треск огня, и у Мириэл от напряжения по спине побежали мурашки.

– Мой отец был мелкий рыцарь из небольшого приморского селения между Каном и Руаном, – продолжал Николас – Мы считались вассалами Робера де Вьёпуана, бейлифа[7] Руанского. У нас было прочное большое судно, на котором мы перевозили вино и деликатесы. Сорок дней в году мы были обязаны охранять интересы герцога Нормандского в Узком море. Можно сказать, я вырос на палубе этого корабля. – Его взгляд, устремленный на кончик обугленной щепки, стал непроницаемым, горькая улыбка постепенно угасла на губах. – Мы жили счастливо, пока однажды не привели «Перонель» по Сене к Руанской башне. Мы везли копченые устрицы для королевского стола. Мне тогда было одиннадцать лет, и то плавание я хорошо помню. Помню плеск разбивающихся о камни волн и водоросли, струящиеся в воде, словно волосы русалки; в спины нам дул попутный ветер. – Он сдавленно сглотнул и тряхнул головой. – Господи, если б мы знали, что нас ожидает.

На этот раз его молчание затянулось. Мириэл ждала, стискивая пальцами грубую шерсть своего одеяния.

– Что же произошло? – наконец не выдержала она. Ей было страшно в безмолвном полумраке хижины.

Николас вновь сунул кончик: щепки в пламя, наблюдая, как он разгорается.

– Мы катили бочки в кладовую, и вдруг появился Иоанн. Шатаясь, он шел прямо на нас. Мы видели, что он весь залит чем-то красным, но то было не гасконское вино. С его одежды стекала кровь. В жизни не видел столько крови. Его руки, лицо, волосы тоже были в крови, – Николас содрогнулся и швырнул щепку в огонь. – Я и запах ее ощущал, как в день святого Мартина, когда закалывают свиней.

Мириэл, зажав ладонями рот, смотрела вместе с ним, как догорает в очаге щепка.

– Заметив нас, он закричал, чтоб мы убирались с дороги, иначе он нас убьет. Он бы и вправду вытащил кинжал, но ножны у него на поясе оказались пусты. – Николас сглотнул, чтобы избавиться от хрипа в горле. – Отец заслонил меня собой, а Иоанн все осыпал нас бранью. Сквернословил, как пьяный мужик в канаве. Он ударил отца по лицу и своим кольцом до кости рассек ему щеку. Отец ничего не мог сделать. Любое сопротивление с его стороны расценивалось бы как оскорбление монарха. За такое преступление убивают на месте. Не знаю, что было бы с нами, не появись в это время Робер де Вьёпуан и Уильям де Броз. Они взяли Иоанна под руки и, наказав нам молчать о том, что мы видели, повели его прочь. Иоанн все ругался. Я и теперь, как вспоминаю его брань, цепенею от ужаса. – Николас потер кулаком о ладонь. – Мы постарались быстрее закончить работу и уйти. У меня до сих пор перед глазами стоит лицо отца. Я вижу, как из рассеченной щеки в бороду сочится кровь, вижу его взгляд. Я был еще маленький и какие-то вещи просто не мог осознать, а он сразу понял, что мы обречены.