— Фанька, ты у меня, как яблочко! Так и хочется съесть!

— Так съешь! — я первой выскочила из машины и попятилась к подъезду. Широкая улыбка не сходила с лица. Парень, ступающий вслед за мной, был настоящим красавцем. Моим сероглазым охотником, поймавшим верткого чижика, и мне нравилось чувствовать на себе его прицельный взгляд, в котором читались нежность и желание. Сумасшедшее сочетание, способное растопить любое сердце.

— Ох, допросишься, Чиж… Смотри не сядь в сугроб, как в прошлый раз, не то закидаю снегом!

— Ой! — и сама не заметила, как налетела спиной на какую-то старушку. Старушка оказалась старой знакомой — той самой Мюллером Петровной, когда-то впустившей незнакомую девчонку в подъезд жилого дома в переулке Федосеева, и конечно, меня узнала. Воззрилась удивленно на нас с Соколом, пряча пакет с молоком и батон под мышку темной шубейки.

— А ты что же? С ним, что ли? — задала нескромный вопрос, сочтя ненужным лишнее приветствие. — С нашим футболистом?

Ну и старушки! Все одинаковы! До чего же любопытный народ!

Я пожала плечами, улыбаясь женщине:

— Здравствуйте! Кажется, да, — оглянулась на Артема, который уже подошел и обнял меня. — Вот! — зачем-то добавила не без гордости, обнимая его в ответ.

— Ты гляди что делается… — изумилась Петровна, сощурив за очками подозрительный глаз. — Так и знала, что ты неспроста к Ивановым приехала! Отхватила парня! Ну и Люська! Ну и тетка у тебя — хитра лиса! В том году сына на библиотекарше со второго этажа женила, после племянницу за нашего Витьку-дальнобойщика с пятого замуж выдала, а теперь, значит, и вторую решила с толком пристроить?.. Завтра же скажу, пусть выставляется мне! Бутылку к Новому году! А то что же — все в выигрыше, а Петровна должна задаром подъезд сторожить? Кстати, вас там сюрприз ждет, — показала куда-то наверх пальцем и пошлёпала себе по дорожке, о чем-то ворча.

Какой сюрприз? Где? Мы с Соколом переглянулись, проводили старушку улыбками и вошли в подъезд. Снова целовались, как безумные, забыв обо всем, пока лифт поднимал нас на седьмой этаж, оставив наедине с чувствами. Не сразу расслышали крики и возню, донесшиеся с лестничной площадки…

— Чего? Это мы-то малолетки полоумные?! Да ты сама хамка трамвайная! Лалка* дешевая! Сейчас нам за все ответишь! Юлька, лупи ее!

— А-а-а! Владка! Она меня поцарапала!

— Гадина! Я из-за тебя ноготь сломала! Ай! Волосы отпусти!

— И не подумаю! Будешь знать, коза белобрысая, как сюда ходить! Он наш, поняла?! Мы его первые заприватили* и два года караулим!

— Точно! Фиг тебе, а не наш Сокол! Приперлась она! Еще и шмотки приперла! А морда зигзагом не треснет? Вот же курица наглая!

— А-а-а!

— Ой!

— Получай!

Илонка сидела в раскорячку на полу, а раскрытый чемодан лежал рядом. Две девчонки, те самые фанатки, с которыми мне как-то пришлось столкнуться, стояли над ней, вцепившись в белокурые волосы, и продолжали кричать. Все вокруг на лестничной площадке было усеяно модными вещами дочери Сусанночки. На стене свежей краской блестела новая надпись: «Сокол — любовь навсегда!».

Ну, хоть что-то новое, а впрочем… Ничего себе!

Мы с Артемом вышли из лифта и остановились, изумленно оглядывая место драки.

— А ну угомонились, пигалицы! Руки по швам и встали к стене! — придя в себя, рыкнул Сокольский, и даже я вздрогнула. — Какого черта вы здесь устроили?! Я же предупреждал, что с лестницы спущу!

— А чего она приперлась? Еще и говорит, что к тебе жить! — наябедничали вмиг присмиревшие фанатки.

— Понятия не имею. Мы с ней однажды уже распрощались.

— Артем, это какой-то ужас! — хлюпнула носом блондинка. — Средневековое варварство! Можно я от тебя в полицию позвоню? Мне нужно умыться! Дуры сопливые, испортили укладку! — шикнула в сторону обидчиц и тут же получила от них по затылку. — Ай!

— Еще и обзывается, курица!

— Я тебе, Илона, однажды уже все объяснил, не вижу смысла повторять. Полиция в двух кварталах, девчонки проводят. Прощай!

Сокол невозмутимо провел меня к двери и повернулся.

— Кстати, девочки, — обратился к пигалицам. — Это моя Анфиса. Прошу любить и жаловать. Если хоть волосок упадет с ее головы — найду и закопаю. Будете паиньками, с меня автографы всей команды.

Он открыл дверь, пропуская меня в квартиру.

— Извините, но на чай не приглашаем. Не любим незваных гостей. Может, в другой раз?

— Да пошел ты…

— Да! Да пошел ты!

И уже чуть ниже на лестнице:

— Владка, с ума сошла! Ты зачем Сокольского послала?

— Не знаю. А ты?

— И я не знаю.

— Блин, может пойти извиниться? Я ж без него жить не могу!

— Блин, и я!

И в один голос:

— Арте-ем, прости-и-и!

— Илона, такси вызвать? — это уже спросил Сокол, глядя на дочь Сусанны с улыбкой и приподнятой бровью.

— Да пошел ты…

Сокольский захлопнул дверь и прижал меня к себе.

— Ну вот, Чиж, теперь ни у кого нет претензий, и я весь твой.

— И мне это ужасно нравится!

Мы раздевали друг друга с желанием и улыбками — невероятное сочетание, когда страсть умеет говорить и видеть. Когда руки дрожат от нетерпения и нежности, а дух захватывает от понимания, что любишь, сердца бьются в унисон, а глаза отражают одно чувство на двоих.

Неужели это тот самый Артем Сокольский — мечта университетских девчонок, красавчик и задира, к которому так просто не подойти, сейчас целует меня и говорит, что он мой? Неужели это я — девчонка, которая и близко не мечтала влюбиться и думала, что знает все наперед, целую его в ответ и говорю, что я его?

Неужели это мы, вот такие — простые и настоящие, не можем оторвать друг от друга рук и разорвать губ?

Подушки у Сокола мягкие, и мы валимся в них, забывшись в поцелуе. Я уже стянула с Артема толстовку и футболку, и сама осталась без свитера. Потрясающие ощущения откровенной бесстыдной сексуальности, когда к тебе прижимается голая мужская грудь, а жадные пальцы пробираются под джинсы. Когда ты чувствуешь под ладонью плоский живот и удивляешься своей смелости, потому что острота ощущений заставляет действовать, отметая любой стыд.

— О да-а… наконец-то! — я помогаю Артему снять с себя джинсы и слышу, как он смеется, склоняя голову и целуя меня в живот. Подхватывает зубами тонкую резинку тех самых простеньких бикини — синих в белый горох, стягивая их к бедрам. — Ты не представляешь, Чиж, сколько раз в мыслях я видел их на тебе и снимал, — признается, покусывая кожу. — Сколько раз этот чертов горох снился мне. Тогда в ванной, когда застал тебя после душа, думал не сдержусь. Чуть крышу не сорвало… Фанька! — шепчет Сокол, освобождая меня от белья, и нежной ладонью раздвигает колени. Проводит губами внизу живота, заставляя раскрыться ему навстречу — Какая же ты у меня красивая! А я голоден, страшно голоден и так соскучился по своему мясу на костре, что готов обглодать каждую косточку…

— Иди ко мне! — зову я и чувствую на груди приятную тяжесть. Обвиваю руками шею парня, прижимаю его к себе и шепчу в ответ: — Ты тоже мне снился, Артем, и знаешь, во сне я была такой смелой, что сама себе удивляюсь. И очень-очень гибкой.

Вздох замирает на губах Сокола.

— Чиж, неужели ты сейчас намекаешь на то, что не против повторить нашу встречу в ванной комнате, но только с продолжением?

— А почему бы и нет? — улыбаюсь в губы. — Я ведь знаю, что ты хочешь.

— Чи-иж…

Близость — самое насущное, что сейчас нам требуется, и мы оба отдаемся ей с головой. Мне нравится вкус его кожи, упругость небольших сосков, тугие мышцы пресса и то, как они сокращаются под моей рукой. Как мой парень отзывается на прикосновения губ и ладоней. Как жадно требует в ответ, заставляя тело гореть от желания и трепетать от дрожи, упиваясь его вниманием.

Я сижу на бедрах Сокола, и он целует мою грудь. Мнет пальцами ягодицы, приподнимая меня себе навстречу, и каждое движение друг к другу наполняет нас острым удовольствием. Эти толчки — ненасытные и глубокие одновременно, взмокшие тела и срывающиеся с губ слова в тишине квартиры — все это принадлежит сейчас только нам. Только наше. Только для нас двоих.

Я начинаю дышать чаще, сжимаю плечи, зарываюсь пальцами в волосы, и Артем теснее притягивает меня к себе. Ударяется в меня бедрами, чтобы через несколько секунд, поймав мой стон, задохнуться самому.

— Анфиса, я люблю тебя, — шепчет у губ. — Люблю тебя…

— Я тоже, — хватает сил сказать, — люблю…

— Как можно тебя на кого-то променять? Ты же настоящее чудо!

Мы падаем на подушки, и я целую Артема в щеку, в нос, снова в губы. Мне нравится его улыбка, она у него такая же потрясающая, как и он сам.

— Сокольский, ты меня жутко смущаешь, — признаюсь.

— Привыкай, Чиж, — невозмутимо отвечает Артем. — Ты моя сладость. Судя по отцу и деду — мы, Сокольские, любим раз и на всю жизнь. Надеюсь, ты не против, что я нашел свой объект обожания?

— Ну…

— Фанька! — лицо Сокола вдруг становится очень серьезным в ожидании моего ответа, и я хохочу.

— Нет, глупый! Конечно, нет!

— Не поверишь, Чиж, но я до тебя даже не влюблялся никогда. Увлекался, не больше. И отца не понимал. А сейчас даже страшно подумать что будет, если ты меня вдруг разлюбишь, — вздыхает Артем. — Мне хватило двух дней, чтобы понять, во что превратится моя жизнь. Наверно, я тоже буду тебя ждать и искать…

— Ты с ума сошел! Что за мысли?

— … самую красивую на свете девчонку. Любительницу старого кино и фисташкового мороженого.