– Туман усиливается – вот что меня тревожит, мисс. – Он покосился на нее и, усмехнувшись, добавил: – Есть там несколько коварных поворотов: с одной стороны скала, а с другой – отвесный обрыв футов двести.

– Однако согласитесь, мистер Грэм, – восхитительное ощущение, когда перед тобой простирается все графство Дербишир.

– Это верно, мисс. – Грэма, похоже, совершенно не трогала перспектива полюбоваться живописными видами. – Только когда я утром ехал через перевал, мне было не до того. Туман был что рисовый пудинг.

Эми снова откинулась на спинку сиденья. Ее клонило ко сну, хотя еще минуту назад она пребывала в состоянии радостной экзальтации. Эми вспомнила, что в тот день проснулась ни свет ни заря, но твердо решила не смыкать глаз, чтобы сполна насладиться горными пейзажами. Мысль Эми вновь обратилась к разговору с Джоном Грэмом, нарушенному захлестнувшими ее впечатлениями от красот Дербишира. Что-то подсказывало ей, что многое изменилось в Уайдейл-холле с тех пор, как она уехала в Америку. Джону Грэму явно не хотелось говорить о ее дядюшке. Эми же, которая почитала дядю Джифа за своего спасителя, не терпелось поставить все точки над „i“.

– Знаете, – сказала она, – ведь он мне не родной дядя.

– Знаю, мисс.

Тон его показался ей безучастным, отстраненным. Эми не хотела видеть его таким, ей хотелось видеть Джона Грэма таким, каким он встретил ее в аэропорту, живым и радушным. Она чувствовала, что он чего-то не понимает и что она должна что-то объяснить ему.

– Мои родители умерли, – тихо промолвила она. – А дядя Джиф был моим крестным.

– В самом деле, мисс? – Сама интонация, с какой были произнесены эти слова, не располагала к откровенной беседе, особенно если она вращалась вокруг имени Джиффорда Уэлдона.

– Мой отец был врач.

Грэм переключил передачу, и машина начала набирать скорость.

– Они с дядей Джифом были коллеги, – продолжала Эми. – Работали в одной больнице. Дядя Джиф хирург. Грэм молчал.

– Неужели вы не хотите ничего знать о моей жизни? – запальчиво произнесла Эми.

– Простите, мисс, не мое это дело. Я простой водитель.

Эми и теперь была очарована Терновым перевалом, как была очарована, когда впервые, еще ребенком, увидела его. С шоссе, проходившего по долине, черная машина свернула на частную дорогу, которая, извиваясь, бежала вверх, к поместью Уайдейл-холл, как и прежде скрытому от глаз вековыми деревьями. Лишь когда они достигли последнего поворота у старого каменного моста через реку Эстон, наконец показался дом.

У Эми возникло такое чувство, будто она только вчера уехала отсюда. Подавшись вперед, она нетерпеливо всматривалась в окно. Под мостом бурлила и пенилась поднявшаяся после дождей река, в сгущавшихся сумерках она казалась угрюмой и неприветливой.

Джон Грэм, заметив ее состояние, сказал, посмеиваясь:

– Вижу, вы рады возвращению?

Эми, не в состоянии вымолвить ни слова, лишь кивнула. От волнения у нее перехватило дыхание. Она не ожидала, что окажется столь эмоциональной. Впрочем, память – странная штука, а в памяти Эми Уайдейл-холл сохранился как место, в котором ее приютили, когда рухнул и безвозвратно канул в прошлое мир, в котором она жила до тех пор.

Дом остался таким же, каким она запомнила его: невысокие квадратные башенки; утопленные в глубокие ниши окна с ромбовидным орнаментом рам. Отсюда, с моста через Эстон-ривер, Уайдейл и впрямь напоминал неприступный средневековый замок.

Черная машина с мерным урчанием преодолела подъем и, миновав старые ворота, въехала на мощенный каменными плитами двор и плавно остановилась у парадного входа. К нему вела широкая, под арочным перекрытием, лестница, к которой с обеих сторон сиротливо жались увядшие кустики жимолости и роз.

Эми судорожно глотнула воздух – отделившись от темного провала арки, на нее надвигалась фигура мужчины.

ГЛАВА 2

Она не сразу узнала его – настолько изменился Джиф Уэлдон. Джон Грэм поспешно обогнал машину, чтобы открыть ей дверцу. За одно это Эми готова была возненавидеть его – она вполне могла справиться сама. Однако не успела она взяться за ручку, Грэм услужливо распахнул дверь и, подобострастно улыбнувшись, вытянулся едва ли не по стойке „смирно“. Эми поневоле пришлось воспользоваться его услугами. Она вышла из машины и в нерешительности остановилась рядом с ним.

Дядя Джиф передвигался медленно, шаркающей старческой походкой. Увидев, во что он превратился, Эми содрогнулась. Двенадцать лет назад это был высокий, стройный мужчина без малейшего намека на сутулость. Теперь к ней приближался согбенный старик, и даже широкое твидовое пальто не могло скрыть его ужасающей худобы. Дядя Джиф никогда не был особенно склонен к полноте, но если раньше все в нем дышало здоровьем, то теперь лицо его потускнело и осунулось, щеки ввалились, а шевелюра, и прежде не слишком густая, практически исчезла, обнажив бледный череп с синими прожилками вен под тонкой, испещренной пигментными пятнами кожей.

Только голос его остался неизменным и лишь чуть заметно дрожал.

– Эми, дорогая! Как же ты выросла! И все равно я узнал бы тебя из тысячи.

Увидев простертые к ней руки, Эми опешила. Перспектива быть заключенной в объятия пугала ее. Прошло так много лет… К тому же Джиф Уэлдон был человеком сдержанным и никогда не выказывал открыто своих чувств. Единственное, что он позволял себе, это изредка погладить Эми по головке.

Наконец, сделав над собой усилие, она протянула ему обе руки и, когда он сжал их в своих ладонях, невольно вздрогнула – такими холодными были его пальцы. Под тонкой, почти прозрачной кожей явственно прощупывались кости. Это было все равно что пожать руку скелету.

– Дядя Джиф… – Эми осеклась. Что она могла сказать этому немощному старику, которого она – ее вдруг осенило – в сущности, почти не знает.

– Эми, я рад, что ты решила приехать.

– Я беспокоилась. Лиззи написала, что ты болен. – Собственные слова казались ей неестественными, вымученными, она чувствовала себя так, словно попала на официальный прием.

– Болезни проходят. Все проходит.

Эми зябко поежилась. Наконец он выпустил ее руки, и она была почти благодарна ему за это. С Кейт и Марти все было иначе; с ними Эми давно забыла о чопорной английской сдержанности, в атмосфере которой она воспитывалась в детстве. Но теперь она вернулась в Англию, и словно не было этих двенадцати лет, проведенных в Штатах. Эми вспомнила, как однажды ребенком, – тогда еще были живы ее родители – она вскарабкалась к дяде Джифу на колени, чтобы поблагодарить его за подарок, который он преподнес ей на день рождения. Дядя сначала пришел в замешательство, но быстро оправился и привел ее в чувство…

– Днем я был у моста. Я рассчитывал, что вы приедете раньше, – сказал Джиф Уэлдон.

Эми поняла, что слова его обращены не к ней, а к стоявшему за ее спиной Джону Грэму. Интонация, с которой они были произнесены, выдавала раздражение.

– Рейс задержался, дядя Джиф, – объяснила Эми. – Так что мы не виноваты.

– Надо было позвонить и сообщить мне об этом, – недовольно буркнул Джиф Уэлдон, снова обращаясь исключительно к водителю.

– Я пробовал это сделать, сэр, но все время было занято, – попытался оправдаться тот.

– Вздор! – Старик едва не задохнулся от злости.

Грэм, видимо, понял, что дольше испытывать терпение хозяина небезопасно, и счел благоразумным признать свою оплошность.

– Виноват, сэр, – сказал он.

– Я тоже считаю, что виноват, – проворчал Джиф Уэлдон.

Эми покоробил его властный тон. Еще в школе она выступала против всякого чинопочитания и страстно доказывала преимущества бесклассового общества. Теперь она невольно сравнивала свою жизнь в Штатах с тем, что увидела здесь, и ей все более бросались в глаза различия между Кейт и Марти Уэлдонами, с их веселым, беззаботным нравом, и дядюшкой Джифом. Мартин Уэлдон ничем не напоминал своего старшего брата, и теперь Эми готова была благодарить провидение за это.

Она повернулась к водителю. Как бы дорог ни был ей дядюшка Джиф, она не могла расстаться с Джоном Грэмом, не выразив ему своей благодарности. Она приблизилась к нему и крепко пожала его затянутую в кожаную перчатку руку.

– Спасибо вам за все, – с улыбкой произнесла она. – Я вам очень признательна.

– Не за что, мисс Уэлдон.

Эми снова повернулась к дяде. Ей вдруг стало жаль его. Он стоял перед ней такой старый и немощный – и никем не любимый. Джиф Уэлдон сделал шаг в сторону и жестом пригласил ее в дом.

– Нечего стоять на холоде, – задыхаясь, произнес он. Затем, повернувшись, чтобы закрыть дверь, продолжал: – Эми, дорогая, тебе незачем было благодарить Грэма. Прислуга делает то, за что ей платят.

– Прислуга? – Эми машинально оглянулась, в глазах ее отразилось недоумение. В голосе дяди Джифа она уловила резкие, злобные нотки, каких прежде никогда не слышала. – Так вот как ты относишься к Джону Грэму? Как к прислуге?

Он окинул ее холодным взглядом.

– Надеюсь, американцы не успели забить тебе голову всяким вздором?

– Смотря что понимать под „всяким вздором“, – нарочито беспечным тоном ответила Эми.

– Болтовню о широте взглядов, о свободе, равенстве. Все эти глупости, с которыми так любят носиться американцы.

– Но, дядя Джиф, ведь Соединенные Штаты и создавались на принципах свободы и равенства…

Джиф Уэлдон открыл другую дверь, за ней оказалась огромная, почти пустая комната, из которой пахнуло могильным холодом.

– Свобода бывает разная, – сказал он; в голосе его сквозило раздражение. – И равенство бывает разное, Эми. – Видимо, не желая показаться чересчур суровым, он неестественно рассмеялся и продолжал: – Дорогая, сказано: все люди равны перед Богом. Но одни люди более равные, чем другие. Понимаешь, что я имею в виду?

Эми почувствовала, что больше не в состоянии сдерживаться.

– Томас Джефферсон говорил, что все люди имеют право на жизнь, свободу и счастье, – запальчиво произнесла она.