Грек пришел, но неуверенно топтался, не говоря, зачем встречу просил. Пришлось пригласить пройти к столу, хотя на нем никаких разносолов не было, княгиня и не собиралась ничем незваного гостя угощать.
К столу прошел, но, все еще сомневаясь, мялся. Софие надоело, прикрикнула:
— Сказать чего хочешь, так говори, не тяни. А нет, так ступай себе, и без тебя тошно да думы есть.
— Государыня, дозволь соображения высказать…
Покосился вбок на вход, словно проверяя взглядом, крепко ли дверь заперта. Она усмехнулась:
— Не подслушивают, не бойся. Я приучила, чтобы ничьих ушей рядом не было.
По его взгляду поняла, что не все так, но Софие и впрямь надоело хорониться, скрывать мысли и беседы. Еще чуть протянул бы в нерешительности Олеус — и отослала бы прочь. Наушничать тоже надо с умом.
Грек ловко раскинул на столе пергамент с чертежом:
— Изволь посмотреть, деспина.
Она только глазом повела:
— Знакомо мне сие. Что смотреть-то?
И сама не могла объяснить, почему на его греческий по-русски отвечала. Потом опомнилась, что прав наушник, греческий не всякая служанка поймет, повторила уже по-гречески.
Олеус тоже все понял, быстро закивал:
— Я знаю, что тебе этот чертеж знаком, еще в Риме показывали. Но сейчас хочу на нем другое пояснить.
София шагнула к столу, он поднял свечу повыше, высветив нарисованное. Пятна морей и озер, нити рек, города крестами и названиями обозначены. Много пустого, но это неудивительно, велика Московия, ох как велика, хотя и рвут со всех сторон куски у нее все кто горазд — и ордынцы, и Литва…
Палец Олеуса ткнул в надпись «Москва»:
— Это Москва. Князь тут. — Желтый ноготь с черной полоской невымытой грязи чуть сместился вниз и влево. Поднялся выше Москвы: — Мы тут.
Теперь перст указывал на пятно Белого озера. София не стала его осаживать, мол, и без тебя знаю, понимала, что не зря сей чертеж земли Русской развернул перед ней.
На душе было тревожно, так тревожно, что не передать, словно судьба решалась. Да и как не волноваться, если от князя все нет гонца? Снова всколыхнулись давешние тяжкие думы и сомнения. Неужто так дела плохи, что Иван даже весточку прислать не смог? Или с самим князем что случилось, а его наследник Иван Молодой рад ненавистную мачеху в лесу сгноить?
— Князь велел, если что не так, сюда через озера Вожу и Лачу к Двине, а по ней до самого Белого моря пробираться. Так?
Вот откуда он все знал, если князь только ей об этом написал? А может, не только? А если знают несколько человек, то почему бы не узнать и Олеусу? Но сейчас не то важно, откуда узнал, главное, что задумал. А он явно что-то задумал.
Как бы ни был мерзок ей Олеус, но тут он один из немногих, кто защита, Василий Далматов скорей казну спасать станет, чем государыню с ее детьми.
— Чего придумал-то?
Софии надоело, кроме того, не ровен час услышит кто.
Олеус кивнул, убедившись, что она все понимает, заторопился:
— По государеву измышлению, тебе с княжичами надобно уехать к морю и чего-то ждать там. А чего? Сколько в снегах у Студеного моря сидеть? Там золото цену малую имеет, а жизнь и вовсе ничего не стоит. Но есть другой путь, вот сюда. — Теперь его палец уверенно пополз вверх от Белого озера. — По Ковже до Вытегры и в озеро Онегу, а оттуда по Свири до озера Нево и по Волхову в Новгород.
София усмехнулась, вышло как-то хищно, недобро:
— Там сторонники Борецких все еще сильны, казне обрадуются…
Олеус кивнул:
— Обрадуются. Казне, которая у тебя есть, везде обрадуются. А Новгород никогда под ордынцами не был и сейчас выстоит.
А ведь прав, во всем прав. У Студеного моря как жить и сколько? Но главное — это безнадежно. Если Москва не выстояла, то и Московия тоже. Новгород ждать не станет, там бояре вольницу еще не забыли, и без Борецких обойдутся.
Но тут же одолели сомнения: Марфу Посадницу и ее сыновей жене великого князя Ивана припомнят.
Олеус сомнения Софии расценил по-своему, снова зачастил, только успевала за его мыслью следить.
— А не в Новгород, так можно дальше на Псков и обратным путем домой. Или вовсе, в Новгород не заходя, через Нево на запад двинуться, чтобы на Березовом острове свейский корабль нанять, а то и несколько. С таким-то богатством…
София прикрыла глаза, чуть устало помотала головой:
— Василий Третьяк не для того к казне приставлен, чтобы ее мне отдать.
И снова Олеус не сомневался:
— И на него управа есть. С Далматовым справимся, а остальным и знать ни к чему, куда князь двигаться повелел.
Впилась глазами в худое, желтоватое лицо:
— Кто справится, ты, что ль?
Он вильнул взглядом:
— Есть люди.
— Кто? Я знать должна, от них моя жизнь и жизни моих детей зависеть будут.
Олеус понял, что надо отвечать честно, назвал троих.
— И всего-то?
Он добавил еще двоих.
— Я к тому же, и ты, государыня, свое прикажешь, тебя не ослушаются. Скажешь, что Василий и еще трое, кого назову, супротив государевой воли пошли, потому их убрали.
Тяжело было на душе, ох как тяжело, словно гнусность какую совершить собралась. Так ведь и было, поперек мужниной и государевой воли идти решалась. Но кто знает, как правильно поступить?
Зачем-то спросила:
— Кто эти трое? Сейчас говори, не виляй, ты мне страшное предлагаешь, а доверия не будет, ежели юлить станешь.
Он назвал и этих. Как ждала, это оказались боярин Василий Борисович, Морозов и Андрей Плещеев.
София вздохнула:
— Может, ты и прав… Только куда двигаться и как?.. — Жестом остановила готовый излиться поток слов (пламя свечи качнулось, по стенам заметались огромные тени, мелькнула мысль, только бы кто из детей не проснулся, не испугался этих зловещих теней): — Не мельтеши, подумать должна. И Новгород, и свеи опасны, каждый по-своему. Иди пока, я к завтрему решу. Только сам ничего не делай, не то беду накличешь раньше времени. День-другой ничего не решат. Не то вдруг от государя гонец прибудет?
— Не прибудет!
Княгиня прищурила глаза:
— Откуда тебе известно?
Снова забегал взором Олеус, София прикрикнула:
— Не юли! Жизнью моей играешь, я все знать должна.
— У меня свои доброхоты есть. Сказывают, кроме ордынцев Литва пошла и братья государевы против него.
Она понимала, что не все сказал, что лжет, но понимала и другое: в его словах правда есть, опасная для нее и детей правда. Грек почувствовал ее слабину, поднажал:
— А если и получится что у государя супротив хана Ахмата, так в следующее лето другой придет, посильней да решительней. Неужто простит Орда грамоту разорванную? И Литва своего не упустит. Оно бы хорошо земли, что у Студеного моря да вокруг Белого озера, под себя взять, здесь мягкой рухляди столько, что никаким ковшом не вычерпаешь, но только тогда здесь и жить надо, а это не Рим.
— Да уж, здесь не Рим.
— То-то и оно! — обрадовался поддержке Олеус. И выложил последний довод: — Тебе в Москву нельзя. Если и одолеет ордынцев великий князь и на следующий год тоже одолеет, то при нем Иван Молодой есть, который супротив тебя и княжичей. Как только во власть войдет, так вам конец. И епископ ростовский Вассиан супротив тебя уж слово веское сказал.
— Какое слово?
— Что бежала, мол, из Москвы, когда никто не гнал, и казну с собой увезла. Теперь если и вернешься, скажут, что догнали и заставили воротиться. Все одно виновата будешь.
— Откуда знаешь? — ахнула София.
— Сказал же, что у меня свои доброхоты есть.
Вот на сей раз он не лгал и глаз не прятал. Значит, правда, значит, ее уже обвинили в бегстве и краже казны. А слово Вассиана крепкое, ему поверят больше, чем ей — Римлянке.
Желваки на лице заходили, так зубы стиснула, сдерживая готовые брызнуть из глаз слезы. Отчаянье брало, справиться не удавалось. Олеус это заметил, во взгляде довольство мелькнуло. Но Софии было все равно, кивнула:
— Иди до утра. Подумаю, куда стопы направить. Только сам ничего не делай и не болтай, не то беду накличешь. — Пока он шустро сворачивал чертеж, снова горестно вздохнула: — Знать, судьба моя такая — без своего угла жить, вечно чужой быть. Детей бы сберечь…
— С таким богатством можно не один дом купить, а целый город, — заискивающе пробормотал Олеус и скользнул в дверь, повинуясь жесту своей хозяйки.
Дверь отворилась и затворилась без скрипа, доброхот исчез, словно его и не было в опочивальне. София беспокойно оглянулась на детей — не проснулись ли, не забеспокоились? Но те сладко спали, утомленные своими детскими играми. Привычно раскинул ручонки в разные стороны Вася, прижалась к сестре Феодосия, словно Елена была ее защитой, мирно посапывал в своем гнездышке из одеял младший Георгий.
Она присела на лавку, надолго задумалась, глядя на розовые ото сна щечки, пухлые губки и темные, вздрагивающие от каких-то своих детских видений реснички. За последние месяцы не раз вот так смотрела, пытаясь понять, чем прогневила Господа, что такую беспокойную долю уготовил. Так ведь не одной ей — и ее детям тоже.
А у кого она спокойная? Все в мире в движении, все в борьбе. Кто-то побеждает, кто-то проигрывает, один на коне, а другой у его стремени.
Эта мысль потянула за собой следующую.
Старший княжич Иван давно назван великим князем вровень с отцом, хотя ему и подчиняется. Он следующий правитель Московии, какой бы та ни была. Думать о победе ордынцев не хотелось, тогда и вовсе беда, потому как жизнь у Студеного моря не жизнь вовсе. Она у теплого моря родилась, снег только здесь увидела, обрекать себя и детей на вечные снега не хотелось.
Очень понравилась книга, спасибо автору за хороший и правильный слог, за исторические истины!