Пока София приходила в себя, лежа в темной опочивальне с прохладной повязкой на голове, обоз собрали. Ее удивили возы с теплой одеждой и множеством разной утвари, вплоть до кухонной. Сомнений добавил повар Афиноген, жаловавшийся, что никак не может оставить в Москве свои чугунки и поварешки, мол, как будет готовить для любимой княгини ее любимые блюда, а Плещеев не дает больше одной подводы. Махнула рукой:

— Грузи плотней. Сам же видишь, что ни подвод, ни лошадей нет.

Афиноген хотел спросить, почему вообще уезжают и куда, но, глянув в лицо государыни, не решился.


За сто лет до того великую княгиню Евдокию Дмитриевну, жену великого князя Дмитрия Донского, москвичи из города с детьми не выпустили, чтобы защищал князь Москву вместе со своей семьей. Не позволили уехать с шестью детьми, даже когда ворог под стенами стоял, княгиня с княжичами должны были разделить судьбы других матерей и детей.

А в 1480 году москвичи с удивлением, но не противясь, наблюдали, как из городских ворот выезжает обоз Римлянки, как по-прежнему называли Софию Фоминичну Палеолог в Москве. Княгиня покидала город не только со своими четырьмя детьми, но и со всем своим двором, хотя ни врага у стен Москвы, никакой угрозы пока не было. Князь уехал в Коломну, готовый двинуться туда, куда пойдет Ахмат-хан. Иван Молодой стоял с войском в Серпухове тоже в ожидании. В Москве остались великая княгиня Мария Ярославна, митрополит Геронтий и удельный князь Верейский.

Кибитка за кибиткой с закрытыми от дорожной пыли дверьми, подвода за подводой длинного обоза еще покидали город, а горожане и смотреть перестали. Уехала Римлянка — и ладно, пусть себе.

После девяти лет жизни в Москве София так и не стала своей.

Она могла креститься и молиться перед образами, могла позвать хоть всех итальянцев сразу, оставив в Риме одного папу Сикста, могла родить сколько угодно сыновей и потратить всю свою казну на сирых и убогих, построить сколько угодно соборов и выгнать хоть десяток ордынских баскаков, но русской от этого не стала.

Бабушка Ивана Васильевича София Витовтовна крестилась в православие после униатства, была женщиной резкой, вмешивалась в дела мужа и даже спровоцировала войну между двоюродными братьями, накликав на собственного сына Василия беду — ослепление.

Мария Ярославна тоже не сидела сиднем в тереме, и она вмешивалась в дела сначала мужа, потом сыновей, не всегда удачно и справедливо, не всегда помогая.

София же подчинилась обстоятельствам, она занималась только детьми, перестав даже давать мужу советы, редко появлялась на людях, жила тихо и замкнуто, а если что-то и делала, то только с согласия великого князя. И все же своей для Москвы, для Руси не стала.

Ей еще предстояло понять почему.

Предстояло осознать, как защитить себя и детей.

Но это было еще впереди, а пока не очень дальняя дорога, тревога и полная неизвестность…


Это для москвичей великая княгиня Римлянка удирала со своими домочадцами и слугами, для нее самой отъезд был ссылкой.

Чем больше думала, тем крепче утверждалась в этом мнении. Ахмат еще где-то в степи, дойдет ли до Москвы, пойдет ли на нее вообще — неясно. Конечно, не по грибы собрался, не ради прогулки Орду свою к Оке ведет, но все же. Угроза Ахматова не завтрашняя, ворога под стенами еще месяцы ждать, даже если дойдет, а княгиня удирает.

Все, кто это видел, смотрели косо. Не станешь же кричать, высунувшись в окно кареты, что поступает так по приказу великого князя?

Но для самой Софии страшно другое: куда едет! Димитров вовсе не защита от ордынцев, ежели Москву осадят, так полсотни верст пусть и по плохой, но все же дороге им не расстояние. Туда легко доберутся, а защиты в Димитрове и вовсе нет, разве что от соседей-бояр. Почему туда?

К чему зимняя одежда сложена? Это означало только то, что князь решил ее в Димитрове и на зиму оставить. А это ссылка. В монастырь упечь не может, четверо детей все-таки, так он всех вместе пусть недалеко от Москвы, но усылает.

И снова текли беззвучные слезы отчаяния. Вот чем обернулась резкая речь на совете! Войско против Ахмата выступило, а саму бунтовщицу из Москвы выгнали.

Все внутри сопротивлялось этой мысли. Может, не ссылка, может, действительно из-за опасности отправил семью прочь из Москвы Иван Васильевич? Вспомнила слова «пока в Димитров», значит, не насовсем? Андрей Михайлович Плещеев, которому обоз поручен, только руками развел:

— Остальное мне неведомо, государыня. Сказано обоз собрать да в Димитров привести.

— Почему зимнего столько, лето же?

И снова он пожимал плечами:

— Готовь сани летом…


От Москвы до Димитрова недалече, верховому быстрым скоком так и вовсе полдня.

Обоз тащился медленно, очень медленно, вызывая недоумение в попадавшихся по пути селениях. Было тех немного, Московия, как и вся Русь, лесами покрыта, летом мало кто ездит, стараются зимой по замерзшим рекам. Но на сей раз выбора не было, тряслись на ухабах, переваливаясь из одной ямы в другую.

Впереди боярин Андрей Михайлович Плещеев с небольшой охраной, остальные верховые вокруг да позади обоза. Воины были страшно недовольны тем, что другие воевать будут, а они баб царевниных охранять, словно это позорное поручение. Но возражать не смели.

В кибитке за закрытыми дверцами темно и душно, но иначе пыли наглотаешься. Пыль все равно проникала внутрь, набивалась в перины, обивку, ткани, в волосы. Было трудно дышать, сильно трясло.

София сидела, прикрыв глаза, и размышляла.


Давно ли к достойному сопротивлению ордынскому хану Ахмату призывала, бабье войско собрать грозила, а вот подошел Ахмат к границам Руси, и ехала она, великая княгиня София Фоминична, вместе с детьми и немалым своим двором в Димитров, спасаясь от возможного нападения ордынцев на Москву. А мать великого князя Мария Ярославна в Москве осталась, не испугавшись.

София ни с кем не разговаривала, никому душу не открывала. Приказал великий князь уезжать в Димитров — уехала, словно бы подчиняясь его воле.

Те, кто на совете был, либо уже на Угру с войсками ушли, либо в Москве остались, но никто не укорил за отъезд, словно и не сомневались, что удерет.

Большая колымага, выстеленная многими мягкими перинами, чтобы удобно ехать, все равно тряслась. Внутри сидели кроме Софии дети, их нянька, кормилица маленького Георгия и две служанки. Несмотря на тряску, утомленные сборами и отъездом, а также ощущением тревоги окружающих взрослых дети спали. Прикорнули и взрослые.

София тоже делала вид, что дремлет, чтобы не отвечать на расспросы, как надолго едут. Самой знать бы. Иван Васильевич приказал добираться до Димитрова, там, мол, скажут, куда и как дальше. Кто скажет? Почему не сразу в Москве? Но великий князь молчал в ответ на все расспросы, и это не добавляло спокойствия. Хуже нет неизвестности.

Сколько раз она переживала эту неизвестность, неуверенность в будущей жизни! Сколько раз подвергалась опасности, не ведая, что впереди… Но тогда она была сама за себя, а вот теперь с ней дети. Ее дети, их с Иваном дети. Провожая, просил об одном: сберечь детей.

София боялась всю жизнь. В детстве — понимая, что все благополучие и спокойствие основано только на надежде, что не придут страшные турки, не заберут в рабство.

Боялась, когда укрывались в стенах крепости еще на Пелопоннесе, потом на Корфу, после смерти матери боялась того, что останется с еще маленькими братьями без защиты, ведь отец в Риме и даже не узнает, что турки захватили его детей.

Потом боялась, что станет ненужной, потеряет защиту папского двора. Тогда хоть в монастырь иди или в прислуги.

Потом боялась, что утонет в бурю на море, что не доедет до Москвы, не понравится мужу, не родит детей, дети не выживут, что не будет наследника, а одни лишь дочери…

Теперь пришел другой страх — за четверых детей, которые мал мала меньше. Старшей Елене только шесть, Феодосии пять, Василию полутора нет, а Георгий и вовсе сосунок. Что с ними будет, если погибнет их отец или не сумеет удержать страшных ордынцев? Димитров от Москвы совсем недалеко, но там холодно и бедно.

Девочки и мальчишки меж собой погодки, видно, и дружить будут так же. Если, конечно, останутся живы. Дочери лежали обнявшись рядом с матерью, маленький на руках у кормилицы, а годовалый Вася — широко раскинув ручонки в беспокойном сне. Как она сможет вырастить четверых детей, которым все враги?

Единственной надеждой и защитой этих малышей были их отец и мать.

Что их ждет? Все вокруг враги, эти малыши не нужны никому, кроме нее и их отца. Старший брат не пожалеет, он волком смотрит с первого дня, а уж на Васю и подавно. Хотя какой тот старшему брату соперник, Ивану Молодому двадцать два минуло, а Вася только ходить научился.

Великая княгиня Мария Ярославна много лет за других сыновей стояла, часто против старшего, словно не понимая, что семейная распря может бедой обернуться. Где ее мудрость была, когда Андрею Большому и Борису бунтовать помогала? Потом убеждала эту распрю прекратить, но только когда поняла, что семейным разладом ордынцев на Русь накликала. Хан Ахмат недовольству братьев обрадовался, легче всего воевать тех, меж кем лада нет.

София была страшно сердита на свекровь за ее заступничество за младших сыновей и предпочтение Андрея Большого перед Иваном.

И внуков Мария Ярославна не всех одинаково любит. Конечно, сердцу не прикажешь, но видеть, как свекровь больше интересуется детьми Анны Васильевны Рязанской, обидно. Словно Софиины малыши ей не внуки вовсе.

Братья Ивана Васильевича и вовсе против племянников будут, но не всех, Ивана Молодого признают, а детей византийской царевны нет.