Он отмахнулся, велев оплатить, но дьяк головой покачал:

— Деспина уж сама за все заплатила, из своих денег. Только к чему это, из-за тех окон печи до сих пор докрасна топят.

— Дров мало? — хохотнул Иван. Настроение было хорошее, портить его такой ерундой, как топка печей, не хотелось.

— Что ты, государь, дров хватает. Только к чему это?

«А и правда, к чему?» — подумал Иван Васильевич, отмахиваясь от осторожного дьяка.

Добро бы дворецкий переживал, а то дьяк. Небось, митрополиту уже наушничали про дрова и венецианские окна. Света и тепла деспине мало? Наверное. Она в теплых краях родилась, к русским сумеркам и холоду не привычна, пусть себе окна увеличивает, небось не обеднеет казна оттого, что печи государевы и весной топить станут?

Но мысль засела, а поскольку срочных дел не было, вдруг отправился посмотреть на окна и горницу.

Сзади семенил верный Тихон. От остальных соглядатаев государь отмахнулся, мол, ни к чему сопровождать.

Перед Софииными хоромами остановился, вглядываясь. И впрямь к солнцу повернуты три больших окна, не в пол, конечно, но вполовину больше обычных. Светло в горнице, подумалось Ивану, усмехнулся и зашагал туда. В хоромах, словно мыши по щелям, метнулись в стороны девки-прислужницы, со всех сторон слышалось ойканье — не всякий день государь среди бела дня к жене наведывается. Да, по правде сказать, вовсе такого не было, только ночью и ходил, да и то редко. При дворе уж болтать стали, что Римлянка не к душе пришлась, а невдомек, что государю и себя вспомнить некогда.

Дверь в горницу низкая, а рост у государя высокий, пришлось поклониться. Невольно вспомнил загадку про то, чему и великий князь кланяется всякий раз, как видит. Отгадка простая — дверной притолоке. Попробуй ей не поклониться — лоб расшибешь.

В горнице светло и тепло, вся солнцем полуденным залита.

И здесь в стороны из-под ног метнулись девки, в поклоне согнулась боярыня, и еще несколько девок вскочили из-за больших столов, что перед окнами, и склонились, свесив косы в пол. Деспины в горнице не было, как не было и признаков того, что она здесь живет.

Иван с изумлением огляделся. Вовсе не жилая горница и не опочивальня, это мастерская, у каждого из трех окон по четыре вышивальщицы сидит за большим шитьем. Хорошо им работать — светло.

Только успел о том подумать, сзади раздался голос Софии:

— Здраве будь, государь.

Склонилась в поясном поклоне, как положено.

Он рассеянно ответил:

— И тебе здравствовать.

Скользнул взглядом, отметив ладную пригожесть жены, но сейчас Ивана больше интересовали сами вышивки. Шагнул к ближнему столу, девки опустили головы еще ниже. Посмотрел, хмыкнул с удовольствием: шито знатно, повернулся к Софье. Та выпрямилась, но стояла скромно в ожидании вопросов.

— Ты ради этого венецианские окна поставила?

— Да, государь. Чтобы красиво вышивать, надо света много. Да и мастерицам так легче, не слепнут.

Вышивали все княгини и княжны, рукоделие на Руси у женщин в чести, каждая боярыня имела рукодельниц, да и сама много работала иглой, но здесь что-то непривычное.

— Чудно шьют. Где таких мастериц набрала?

Софья полыхнула горделивым румянцем.

— Обучила, государь.

— Ишь ты! Покров шьют?

— Да. — И вдруг тихо добавила, чтобы слышал только муж: — О наследнике молю, вот и спешу подарить…

Где это видано, чтобы Иван Васильевич бабьих слов смущался? Но тут случилось, крякнул и заторопился вон. София досадливо кусала губы, ругая себя за последние слова. Хорошо, что никто не слышал, а если слышали? Завтра же вся Москва знать будет, что нелюбая Римлянка у государя милости в опочивальне выпрашивала. Из-за своей досады не заметила и внимательного взгляда, которым окинул ее Иван Васильевич, выходя из мастерской.


Он вернулся, и результат не замедлил появиться. Уже к началу осени к Новому году София Фоминична могла объявить мужу, что снова в тяжести. Но, понимая, что тот снова перестанет навещать по ночам, не стала этого делать, пока сам не заметил.

— Это что? — приложил руку к наметившемуся животику жены Иван Васильевич.

— Тяжелая я.

— А почему не сказала?

— Так в который же раз. Не хочу обнадеживать. Пусть как будет.

Он согласился, спросил только:

— Когда?

— В марте, в конце.

На том и успокоились. Мария Ярославна узнала нескоро, обиделась, что не доложили, но София и здесь ответила так же:

— Не хочу обнадеживать.

А ведь было чем.

Она много молилась не только перед домашними образами и в княжеской церкви, несколько раз отправлялась на богомолье в Троице-Сергиев монастырь, там и дышалось, и чувствовалось иначе. Дух Сергия витал над обителью.

Игумен Паисий, почувствовав ее духовную нужду, принимал хорошо. У Софии даже исповедник в обители появился. В монастыре она успокаивалась, куда-то отступали страхи, уходила суета, душа отдыхала.

Но возвращалась в Москву и снова обступали неприязнь и недоверие.

Бывали минуты, когда хотелось постричься в монастырь по примеру князя Константина. Но были маленькими дети, а главное — был Иван Васильевич. София любила мужа и понимала, что не сможет жить без него, не сможет в монастыре, зная, что тот совсем рядом. София не могла жить без своего царственного супруга не потому, что тот правитель, а потому, что любила этого мужчину всем сердцем.

А Иван Васильевич?

Это был очень сложный человек, таким князя сделала трудная жизнь. Став очень рано взрослым, он еще в детстве утратил все иллюзии и доверие к людям. Это тяжело — к десяти годам понять, что большинство вокруг лжет, что верить нельзя никому. Он и не верил. В том числе не верил и Софие.

Согласившись на такой брак, Иван Васильевич не сразу осознал сложность будущих отношений, а когда понял, было уже поздно, князья от своего слова не отказываются.

В Москву приехала наследница императоров, царевна, у которой десяток царских колен за спиной. А он всего лишь князь, пусть великий, но один из многих. И великими князьями московские стали не так давно, и данниками Орды до сих пор считались. Это унизительно — каждую весну ждать набега, а к зиме облегченно креститься: пронесло!

Она была выше по крови, положению, пусть и не имела уже родственников на троне (не считать же никчемных братьев) и приданого. И Иван Васильевич поспешил в тот же день обвенчаться с незнакомкой, чтобы поставить ее на шаг позади себя.

На всю жизнь это осталось неразрешимым: София безумно волновала Ивана Васильевича как женщина, он признавал ум и практическую смекалку жены, ее образованность и способность легко постигать новое, но постоянно доказывал, что она ниже, слабее, никчемней. Иван Васильевич не мог без Софьи жить, но не желал не только ставить наравне с собой, но и признавать равенство.

Софие всю жизнь приходилось доказывать мужу, что она чего-то стоит, и одновременно убеждать его, что ни на что не претендует. Она любила Ивана, желала его не меньше, чем он ее, рожала детей и доказывала, доказывала, доказывала… Всем. Ивану — что не пытается встать впереди, Москве — что достойна быть великой княгиней, врагам — что может с ними справиться, и самой себе — что способна все это выдержать.


София не знала об истинных чувствах и причинах странного отношения к себе со стороны мужа, считая, что все из-за отсутствия сыновей. Она была готова рожать каждый год, но сыновей, сыновей, сыновей! Не скрывала этого и от духовника, тот вздыхал и обещал молиться за нее.

Что-то помогло…

В очередной раз идя часть пути к Троицкому монастырю (это считала обязательным даже когда была уже тяжела), София вдруг увидела старца. Тот вел себя странно — не говоря ни слова, вдруг бросил ей спеленатое дитя, которое держал на руках. Ахнув от ужаса, София ребенка поймала, почему-то поняла, что это мальчик, но в тот же миг и старец, и дитя исчезли, как не бывало.

Не сон, значит — видение?

Сказала об этом в обители, игумен ахнул:

— То был сам Сергий, княгиня! О сыне возвестил.

Она рассказала о знаке свекрови, но та только поморщилась. Сколько раз уже невестке обещали сына, лучше бы молчала о своих надеждах! Есть женщины, которым суждено рожать дочерей, как другим одних сыновей, так бывает. У Ивана Васильевича есть наследник, да еще какой! Рождение сыновей нелюбимой москвичами Римлянкой означало соперничество. Нелепое соперничество, потому как Иван Молодой уже взрослый, и великим князем назван, и соправитель отца, но все равно найдутся те, кто встанет горой за младших княжичей, если такие родятся.

А любое противостояние между наследниками всегда оборачивается для Москвы бедой, это великая княгиня Мария Ярославна по себе знала. Ее собственные сыновья все чаще головы поднимали против старшего брата.

Это беда Марии Ярославны.

Началось все после смерти Юрия Васильевича. Иван с Юрием были дружны более других, Юрий словно жил для старшего брата и не женился, чтобы не плодить соперников племяннику, и почти все завещал великому князю. Но все равно после его внезапной смерти в 1472 году остался выморочный удел, который Иван Васильевич не пожелал делить с братьями, забрав все себе.

Все понимали почему — Иван крепил Москву, но обида от этого меньше не стала. С тех пор недовольство Андрея Большого и Бориса Васильевича росло. Самый младший Андрей Меньшой не противился, ему хватало Вологды и любви матери и брата. Мария Ярославна знала, что Андрей Меньшой даже Софию Фоминичну поддерживает, даря ей не украшения, которых и без того вдоволь, а серебро. Своей семьи у вологодского князя не было, он и потакал племянницам и их матери.