Наталья Павлищева - София Палеолог

София об этом даже не узнала, все равно по сторонам лес и лес. Лесам, казалось, конца не будет. Дмитрий Раль дивился:

— Здесь столько дров, что камины можно топить целый день. Неудивительно, что они и дома из дерева строят.

В деревянных теремах дышалось легко, легче, чем в дымных папских покоях, где круглый год гуляли сквозняки, заставляя то чихать от дыма очагов и жаровен, то дрожать от холода. В Риме камень под ногами быстро остывал и долго нагревался, потому с октября по март во дворцах было неуютно, особенно если не хватало денег, чтобы купить вдоволь дров.

Дмитрий прав, если здесь вокруг дрова, то и топить можно сколько захочешь.

Дороге, казалось, не будет конца. Они ехали и ехали, изредка встречая по пути деревеньки, вдруг открывавшиеся посреди леса, за это время в Европе от Рима до Любека добраться успели бы, а здесь от Новгорода до Москвы никак не доедут!

София уже перестала что-либо понимать. В Риме Московию называли дикой и нищей, рассказывали о медведях, от которых надо спасаться на улицах, волчьем вое по ночам, о непроходимых лесах и непролазных болотах, о людях в шкурах и ужасной банье…

Пожалуй, все это было. В бане София сама парилась, медведя мужик за кольцо в носу на Торге в Новгороде водил и даже плясать заставлял. И волчий вой они тоже слышали, когда останавливались по пути, но не в боярском тереме, а в небольшой деревне. И леса вокруг стояли такие, что страшно становилось. Людей в шкурах видели, только это были их собственные латиняне, которым легкие ночные заморозки суровой зимой показались, вот и напялили на себя овчинные тулупы еще в Колывани.

Новгород был богат, богаче многих европейских городов, через которые проезжали. И люди там грамотные. Вот это оказалось самым большим потрясением для царевны — не сонеты Петрарки или философские труды читали, но письма друг дружке, записочки разные. Зато все от мала до велика — бояре, купцы, мужчины, женщины, старики и дети, все! София усомнилась, что в Риме нашлось бы столько грамотных, сколько в Новгороде. Вот тебе и дикари!

Но она тут же вспоминала, что Новгород — это не Москва. Марфа Борецкая твердила, что Москва нищая, лапотная (лаптями оказалась та самая обувь из березовой коры) и неграмотная.

София снова, как и в Новгороде, раздваивалась, теперь ей хотелось образовать свое будущее княжество и одновременно накатывало презрение к диким московитам. Вздыхала: ну что ж, видно, ей, византийской царевне императорской крови, суждено образовывать дикарей. Она уже нутром почувствовала, что не столь страшна жизнь в будущем доме, а потому позволяла себе думать о нем чуть свысока.

«Кто я и кто они! Будущий муж всего лишь князь маленького нищего княжества. А я принцесса императорского рода. Я научу его грамоте, подскажу, как вести себя, как одеваться, приведу к унии», — такие мысли все четче оформлялись в голове у царевны. Чем ближе к Москве, тем тверже становилось ее решение образовать дикого князя московитов и ввести его в большую европейскую семью. Сидят там себе в медвежьем углу и знать ничего не знают об остальном мире. Пора вылезать!

До Москвы остался один переход, вернее, меньше половины дневного. Если до рассвета выехать, то утром прибудут.

Но вечером, едва успели устроиться для сна, из Москвы от великого князя прибыл боярин Федор Давыдович Хромой. Не с дарами прибыл, а с требованием. Поговорил с дьяком Мамыревым, а разговор с Софией отложил до утра.

Но главное не царевне должен был сказать, а легату Бонумбре.

После Новгорода окончательно уверовавший в свою избранность и предназначение епископ решительно принялся проповедовать. Стоило показаться какому-то жилью, как он отправлялся в начало процессии и шел, подняв над собой большой крест.

Народ страшно пугался его кроваво-красной мантии, надвинутого на лицо капюшона, но более всего красных же перчаток и поднятого креста. Тут не до приветствий княжьей невесты, подхватывали детишек и удирали в дома, крестясь и запирая двери. Но легат не сдавался, он не понимал, что кровавый цвет для русских не всегда праздничный, а уж руки в длинных красных перчатках и вовсе со стороны облитыми кровью кажутся.

Вслед процессии неслось:

— Антихрист!

София не видела Бонумбре, а потому не понимала причины таких встреч. И вот теперь боярин Федор Хромой потребовал, чтобы епископ убрал свой крыж и в Москву с ним не входил!

— Но я несу свет веры Христовой! — возмутился такому нерадушному приему легат.

— Вера Христова и в Москве есть, без твоего крыжа. Сказано — не пущу, значит, не пущу!

Легат еще пытался оспаривать нелепое, на его взгляд, требование, но получил обещание быть отправленным обратно немедля.

Закончился спор тем, что уставший от пререканий боярин попросту отнял у Бонумбре его крест и сунул слугам:

— Спрячьте под сено на подводу. А будет противиться, и самого связать!

София поняла, что дело и впрямь может закончиться позором папского легата, приказала:

— Подчинитесь требованию, ваше преосвященство. Мы в Москве, здесь их право.

Легат, ожидавший от царевны покровительства, обиженно поджал губы, хотел было пригрозить, что пожалуется папе Сиксту, но вспомнил, что она крестилась в греческую веру, значит, его святейшеству не подвластна.

Крест спрятали, Бонумбре сел в закрытую повозку, решив больше ни с кем не разговаривать. Торжественного внесения символа Римской веры не получилось, но это его не обескуражило, видно, так Господу угодно, это просто испытание. Бонумбре ехал, успокаивая себя, что иногда надо и отступить, чтобы укрепиться на завоеванных позициях. Его нынешней позицией пока было пребывание в Московии и связь с новгородскими боярами, которые, несмотря на прошлогодний разгром от Москвы, остались сильны и преданы унии.

Софии было не до размышлений Бонумбре, она внутренне сжалась, как пружина, в ожидании решающей встречи и с Москвой, и с будущим мужем.

Каков он, этот великий князь московитов, которому не жалко бросить к ногам ее служанок роскошные меха? Что из рассказанного Марфой Борецкой правда, а что ложь? Если у московитов обувь из коры деревьев вместо сапог (как выяснилось, чаще они ходят в валенках), а меха все новгородские, то откуда такие богатства у самого князя, чтобы купить эти меха для ее сопровождающих?

В голове у царевны все смешалось, она пыталась не думать, понимая, что разобраться сможет только на месте.

— Царевна, Москва, — показал куда-то вперед князь Константин.

София только кивнула. Она уже поняла, что приехала, но ни выходить, чтобы встать на колени, как перед Новгородом, ни делать что-то подобное не стала. То, что царевна видела из окошка своей колымаги, ничуть не походило на богатую столицу: деревянные домишки, стоявшие далеко друг от друга, все темное, несмотря на солнечный день, строения деревянные, каменных дворцов не видно… Сердце сдавила тоска: куда она приехала?!

И тут… над городским посадом поплыл колокольный звон. Сначала зазвучал один колокол, к нему почти сразу присоединился другой, третий… Перезвон был яркий, радостный.

— Царевна, тебя встречают! — кивнул в окно колымаги дьяк Мамырев. На латыни крикнул, даже не по-итальянски.

Но София не обратила внимания, не до того. Улицы предместий Москвы, которые здесь называли посадом, были настолько запружены людьми, что обозу трудно пробиться. Высланная из Кремля охрана усердно раздавала удары плетьми, но толпа, чуть отступив, смыкалась снова. Кланялись, приветственно махали руками, что-то кричали…

— Что они кричат?

Мамырев усмехнулся:

— Заступничества у тебя просят.

— Их обижают? Зачем их бьют плетьми?

— Чтобы расступились, иначе не проедем. А заступницей ты теперь за них всегда будешь, как Дева Мария перед Господом, так ты за обиженных и перед князем, и перед митрополитом, и перед боярами.

К перезвону присоединились главные колокола Кремля.

Москва встречала свою новую государыню. Какой-то будет эта правительница? Хотя от княгини многого не ждали, но на заступничество и впрямь рассчитывали. Всем известно: добрая женка дома — половина удачи в жизни. А негодная — так одна большая беда.

С трудом переводила дыхание от волнения и сама София. Это по пути она могла радоваться или печалиться, ужасаться и восхищаться. Дорога закончилась, и привела она в Москву, где суждено жить до конца дней, детей рожать и растить, быть правительницей.

Удастся ли желанное? Но главное — каков будет муж, этот загадочный князь загадочной страны? Для женщины, пожалуй, отношения с мужем самые важные, никакие меха и золото не исправят разлад меж собой супругов. Больше, чем встречи с Москвой, София ждала встречи с Иваном Васильевичем.

София закрыла глаза, пытаясь сначала привыкнуть к звукам. Крики были как везде, где собралось много людей и кого-то приветствуют, но она не различала отдельных слов, потому все сливалось в сплошной гул, скорее пугающий, чем радостный. Открыла глаза и увидела всеобщее любопытство. Так бывало во всех городах, через которые проезжали, люди везде одинаковы, разве что одеты иначе и кричат на разных языках. Хотя кое-что София уже понимала: желали здравствовать. Помахала в ответ рукой, вызвав бурю возгласов, среди которых слышались «царевна» и «римлянка». Второе будет преследовать ее всю жизнь.

Обратного пути не было: вот они, стены и башни, въездные ворота и главный собор Москвы — Успенский. Стены обветшалые, башни тоже, собор деревянный и очень неказистый, остальное София разглядеть не успела, тем более площадь была запружена народом настолько, что и бояр с их домашними пришлось почти плетьми отгонять.