Как налетела буря, так и ушла неожиданно, но путешественники еще долго приходили в себя, пытались понять, где остальные суда, кто пострадал, а кто и не выжил.

В сохранности оказались все корабли, мачты у них целы, а вот паруса порвало. Берег недалече, встать, чтобы осмотреться, можно, хотя жилья не видно.

Один корабль все же потерялся, на нем плыли провожающие не из важных, скорее попутчики, что решили подзаработать рядом с царевной. Фрязин весело утверждал, что они нарочно отстали и вернулись, решив не испытывать судьбу.

Немного погодя разобрались, починили сломанное и были готовы продолжить путь. Всем хотелось поскорей завершить морскую часть путешествия, по суше все же куда надежней…

Иван Фрязин попытался сделать вид, что часть сундуков потеряна, но Беззубцев и Шубин не просто так были к вороватому итальянцу приставлены — государь знал, что тот нечист на руку при любой возможности, — осадили вора, мол, все уже подсчитано и учтено, ничего не пропало.

Зоя беспокоилась за книги, но и те оказались целы. Дьяк Мамырев успокоил царевну:

— Как до Москвы доберемся, так на просушку выложим. — Тут же вздохнул: — Только нескоро это будет…

— Почему, нас так далеко бурей снесло?

— Нет, царевна, снесло совсем немного, вернее, просто задержались. Отдохнем чуть, паруса подлатаем, и снова в путь. Через несколько дней, коли Господь позволит, будем в Колывани.

— Что это — Колывань?

— Град при море. Ревелем по-иному зовется.

Зоя кивнула, это название она помнила, еще в Риме говорили о том, как станут добираться.

— Скоро Москва?

— Москва-то? Нет, царевна, нескоро. Как в Колывань прибудем, передохнем, оттуда к Пскову двинемся. Задержались мы очень, распутица начинается — ни в повозке, ни на санях.

В Колывани пристали на двенадцатый день путешествия совершенно измученными.

После одиннадцати дней беспрерывной морской качки на берегу хотелось одного — обхватить землю руками и лежать, убеждаясь, что под ногами твердь, а не вода. Сами ноги дрожали от беспрерывного напряжения, дрожали и руки от усталости даже у тех, кто, как царевна, не делал ничего, а что говорить о моряках, которые с парусами замучались?

Зоя тоже устала, но пересилила себя, улыбалась, понимая, что предстает перед своими будущими подданными.

Оказалось — нет, Колывань только дань московскому государю платит, а землями сама по себе. Требовалось ехать к Пскову, но было решено остановиться тут хоть на пару дней, чтобы в себя прийти и разобраться с людьми и поклажей.

Колыванский берег встретил их моросью, временами переходящей в мелкий дождь, и пронизывающим ветром. Одежда Зоиной свиты мигом промокла, люди замерзли. Потому, обнаружив в крепости лавки с разными товарами, бросились запасаться шубами и даже простыми овчинными тулупами.

— Почему здесь зима так рано наступила? Здесь всегда так? — грея руки у огня, вопрошала Зоя.

Настена удивилась:

— Зима? Нет, царевна, это даже не осень, а так, пасмурно да мокро всего лишь.

Царевна ужаснулась:

— А что же зимой?

Настена поняла, что зря испугала хозяйку, принялась успокаивать:

— На Руси и в Москве осень куда лучше! Там деревья желтые и красные стоят, паутинка по ветру летает, журавли курлычат… И грибов в лесу видимо-невидимо. — Она даже зажмурилась, представляя лесную поляну. — Клюква на болоте…

— Что такое клюква?

— Ягода такая кислая. Ой, царевна, да много чего. Это в здешних местах осень противная, да здесь всегда так — мокро и ветрено. Нет, на Руси тебе понравится.

Зоя рассмеялась тому, как Настена свою родину хвалит. Пока нравиться было нечему, даже если помнить, что Колывань не Русь.

А Настена продолжала соловьем заливаться:

— А снега на Руси какие!.. Пушистые, словно лебяжье покрывало. Укроют землю, лягут белыми шапками на еловые лапы, спрячут лес под собой. Зато на санях ехать борзо можно. Реки встанут, и санный путь будет. А санный самый быстрый и удобный.

Забывшись, она перешла на русский. Зоя не остановила девушку, вслушиваясь в певучий, пока незнакомый ей язык. Настена опомнилась сама, рассмеялась:

— Ой, царевна, прости меня. Я о русской зиме рассказывала, как хорошо, когда снегом все вокруг занесет. Не то что здесь — слякотно круглый год.

Зоя вспомнила, как однажды в Риме выпал снег и пролежал целых полдня. Это было ужасно — на улицах под ногами холодная каша, в домах зуб на зуб не попадет, стоило от огня отойти, все мокрое… Чего же хорошего? Но она не возразила, решив, что Настена просто успокаивает ее.


У папского легата архиепископа Бонумбре от холода сначала покраснел нос, а потом и вовсе потекло. Он лежал под горой одеял и шуб и страдал. Дьяк Мамырев головой качал:

— В баньку бы его, с одного раза все выпарили бы, да здесь немчура все извела, ни одной бани стоящей не нашел.

Зоя поинтересовалась у Настены:

— Что все-таки такое «банья»?

— Баня? Там парятся.

Царевна не поняла, пришлось добавлять на латыни:

— Моются.

— Термы?

— Ну нет. В нашей парной все иначе, да только так, что после нее словно заново родившейся выйдешь.

Так Зоя и не поняла. Оставалось ждать, когда же они увидят эти термы под странным названием «банья». А пока Настена с сокрушенными вздохами и охами помогала Гликерии мыть царевну в лохани, то и дело риторически вопрошая:

— Да разве ж это мытье?! Ни воды вволю, ни веничка, ни пара!

Наконец, скупив в Колывани все шубы и полушубки и, к изумлению местных, вырядившись в меха, хотя еще и заморозков сильных не было, огромный обоз двинулся в сторону Юрьева. С трудом нашли достаточное количество подвод и лошадей, часть вещей, а с ними и людей даже решено оставить в Колывани и прислать за ними из Пскова.

Зое было тоскливо, настроение не улучшали серое небо, морось и холод. Если здесь так всегда, то она умрет от тоски раньше, чем наступит следующее лето. Бывает ли здесь лето вообще? Настена может говорить что угодно, она на Руси родилась и выросла, лазурного моря и жаркого солнца не видела, ей и эта вот хмурая пора хороша.

Грустили Зоины придворные дамы, большинство, несмотря на меховые шубы, хлюпали носами и дрожали, поджимая страшно мерзнувшие ноги. Ходить в привычной обуви в этой дикой холодной стране невозможно, а московиты твердят, что зима впереди. Что тогда? Не будешь же полгода сидеть у камина, вытянув ноги к огню? Хорошо, хоть деревьев вокруг много, дрова, наверное, не так дороги, как в Риме.

Чтобы не думать о тяжести предстоящей жизни, Зоя с утра до вечера учила русский язык. Настена оказалась отличной наставницей, а сама царевна — талантливой ученицей. Настена медленно и четко произносила какое-то слово по-русски, потом повторяла по-итальянски. Снова по-русски и по-итальянски. И так пока Зоя не запоминала. Постепенно московитка стала произносить целые фразы, царевна училась здороваться, желать добра, прочить то, что нужно… Она уже знала, как обращаться к великому князю, к его матери, к окружающим, знала слова «пить», «кушать», «да», «нет», «хочу», «не хочу»…

Но успехи в изучении языка хоть и принесли некоторое облегчение — Зоя начала кое-что понимать из произносимого московитами, — но не могли изменить тягостного настроения. Как она ни скрывала, это стало заметно.

На вопрос Настены, что не так, Зоя отвечала, что слишком холодно, наверное, она никогда не привыкнет к этому.

— В баньке попаришься, всю тоску как рукой снимет! — бодро пообещала Настена, заставив Зою поморщиться. Царевне надоели разговоры о неведомой банье. Сколько можно?!


В Юрьеве, где русских людей побольше, их встретили иначе, чем в Колывани.

— Баньки истопили. Чай, соскучились среди этих латинян без парку-то?

Мамырев едва не расцеловал старшего купцов Пашуту за такое сообщение:

— Ах ты ж мой дорогой! Знал ведь, чем взять. И впрямь от того мытья в лоханях и без пара коростой покрылись, самим тошно.

Оказалось, тутошние расстарались, натопили все бани в городе, что нашлись, каждая готова взять в первый пар людей хоть сейчас, только пойдут ли латиняне мыться?

Ларион Никифорович Беззубцев махнул рукой:

— Мы предложим, а не пойдут, так их дело. Знать, потом в третий пар в лоханях мыться будут.

Настена и Гликерия повели Зою мыться в лучшую баню и в первый пар.

Внутри пахло какими-то травами, было прохладно. Так и заболеть недолго. Зоя огляделась:

— А где чан?

— Внутри, царевна, это лишь место для раздевания, а парок там. — Настена кивнула на массивную дверь и добавила, успокаивая: — Тебе понравится. На Руси все так моются, не бойся и привыкай.

За дверью царил полумрак, было очень жарко и еще сильней пахло травами. Там их ждала крепкая девка в мокрой, прилипшей к телу рубахе, приветливо улыбнулась, о чем-то спросила Настену. Зоя поняла только слово «пар».

Настена рассмеялась, головой покачала и что-то объяснила, девка кивнула понимающе и… плеснула на раскаленные камни печи из ковшика. Все помещение с полками окутал пар. Стало жарко дышать, Зоя едва не бросилась наружу, а входившая к ним Гликерия и вовсе шарахнулась обратно. Настена схватила служанку за руку, втащила внутрь, успокаивая.

На ближайшей к двери лавке стояли какие-то лохани, из одной зачерпывала ковшиком банщица, когда плескала на камни. Поместиться в них было невозможно, но Настена и девка-банщица быстро налили в две горячей, а потом холодной воды и пригласили Зою с Гликерией мыться. Оказалось, что воду нужно лить прямо на себя! А утекала она между досок пола куда-то вниз.