Кучер взобрался на козлы, подбирая поводья, которые с шутливым поклоном подавал ему какой-то оборванец – Мария давно его приметила, – бездельно шатавшийся по площади, то поглаживая морды лошадей, то перекидываясь шуточками со студентами.

Проходя мимо Марии, он с преувеличенным благочестием возвел к небу глаза.

Хозяин конторы вышел на крыльцо:

– Весьма сожалею, сестра. Ежели угодно, можно купить место на следующую неделю – прямиком до Берна. А коли спешите, есть смысл ехать на перекладных: завтра рано утром до… – Он подавился последним словом, и глаза его сделались огромными. – Господи Иисусе!..

Мария резко обернулась.


На площади как бы все застыло, даже пыль, чудилось, повисла в воздухе. Кучер свесился с козел – да так и застыл с открытым ртом. Дамы и их мужья высунулись из окон; старуха воздела руки; студенты замерли, уставившись на переодетого курьера, который, согнувшись и держась за живот, стоял, почти касаясь лицом ступенек. И только одна движущаяся фигура оживляла эту немую сцену – оборванец, который со всех ног улепетывал прочь. Поворачивая за угол, он оглянулся – Марию поразило выражение мрачного восторга на его лице – и прощально махнул красной, будто ободранной ладонью.

«Почему у него красная рука?..» – подумала Мария. И тотчас площадь ожила, все пришло в движение, люди бросились к упавшему «стряпчему». Тот скорчился, подтянув колени к подбородку, потом резко повернулся на другой бок – и вдруг, вытянувшись, замер. Из-под него растекалась по ступеням лужа…

Обморочно вскрикнула одна из дам; пассажиры отпрянули от окон; чей-то испуганный голос взвился над площадью:

– Его ударили ножом!

И вновь все застыло в страхе и скорби.

24. Императорский курьер

Прошло не менее часа, прежде чем Мария очнулась и попыталась собраться с мыслями. Все, что она помнила, – это суматоху вокруг убитого, двух полицейских, за которыми побежали студенты, – а потом все заволокла какая-то мгла, сквозь которую едва прорвался голос хозяина:

– Позвольте я помогу вам, сестра. Дилижанс отправляется. Нет, денег я с вас не возьму – место того бедняги было оплачено, чего ж грешить с его памятью?

Потом она почувствовала запах свежего сена, которым был устлан пол в дилижансе, услышала шорох платья своей соседки, чье-то всхлипывание, щелканье кнута – и резко откинулась на спинку сиденья: дилижанс отправился в путь, а в нем – молодая монахиня, у которой в Берне «заболела тетушка Евлали».

Первым побуждением Марии было вскочить, закричать, приказать кучеру остановиться… Ведь нужно было как можно скорее вернуться домой, рассказать мужу, что произошло, пусть немедленно посылает нового курьера!

Она уже приподнялась, когда неожиданная мысль пригвоздила ее к месту: все рассказать Корфу – но как? И как объяснить свое присутствие на станции в тот самый момент, когда был убит курьер? Значит, предстоит признаться, что она подслушала секретный разговор?

Мария в отчаянии взглянула в окно. Париж кончился, они уже ехали по проселочной дороге. Если выходить, то немедля. Ну что, в конце концов, сделает с нею Корф? Не убьет же, а всю силу его презрения она уже изведала. Да и Данила с Глашенькою с ума сойдут от беспокойства, если она не вернется к ночи. Надо остановить дилижанс!

Мария снова попыталась приподняться, и вдруг сердитый голос Корфа отчетливо зазвучал в ушах: «Нет другого выхода. Сейчас послать больше некого, разве что отправиться самому. Но меня слишком хорошо знают!»

Мария вновь откинулась на спинку сиденья.

Что произойдет, если она вернется в Париж? Во-первых, один драгоценный день из семи уже будет потерян. Во-вторых… Во-вторых, Корфу придется отправиться самому. А следующий дилижанс только через неделю. Но уж если убийцам удалось выследить секретного курьера, то русский резидент никак не выберется из Парижа незамеченным! Ей представился Корф в черной траурной одежде, скорчившийся в кровавой луже у подножки дилижанса, – и Марию затрясло так, что соседка покосилась на нее с изумлением.

Нет. Это перст судьбы. Нельзя останавливать дилижанс, наоборот – надо молиться, чтобы он мчался как можно быстрее. Слишком многое благоприятствует ее неожиданному путешествию: и это платье, так вовремя попавшееся на глаза, и доброжелательность хозяина конторы… да все, все, начиная с бессонницы, с утренней прогулки по каштану!

Жаль только, что у Марии с собою ни су! А надо платить за придорожные гостиницы и что-то есть… Ладно, сейчас у нее тошнота подкатывает к горлу при одной только мысли о еде, но ведь ехать почти три дня! И добираться от Берна до Туна, и еще зайти в трактир Эрлаха, и переправиться через Тунское озеро… На все это нужны немалые деньги.

Не крест же продать?! Мария украдкой потрогала сквозь монашеский чепец мочки ушей. Слава те господи, у нее в ушах серьги. Франков сто за них дадут… Дали бы, наверное, раза в три больше, но надо трезво смотреть на вещи: у кого найдутся такие деньги на каком-нибудь постоялом дворе, в спешке?

Остановка часа через три, никак не раньше. Хорошо, что все пассажиры так подавлены ужасным событием на станции, что сидят молча, не донимают друг друга расспросами и разговорами. Есть время собраться с мыслями.

О многом надо подумать, и прежде всего о главном: кто, кто еще, кроме нее и Корфа, знал, откуда и когда отправится секретный курьер?

Бело-розовая фигура, приникшая к окну, возникла в памяти, и Мария невольно прижала руки к сердцу.

Николь! Курьера предала Николь!

* * *

Ровно через три дня пути, в два часа пополудни, дилижанс остановился на окраине Берна, конечной точке своего маршрута. Торопливо распрощавшись с попутчиками, Мария выскочила из кареты, спиной ощущая неприязненные взоры. Никогда в жизни она не чувствовала такого общего недоброжелательства к себе, словно бы то, что она невольно заняла место убитого пассажира, наложило на нее некий позорный отпечаток. Мрачная старуха так и не проронила ни слова за всю дорогу, отворачиваясь от Марии, как от зачумленной! Самым доброжелательным оказался толстяк с книгами, который вез их в дар публичной библиотеке Берна, своего родного города. Этот книгочей безмерно тронул сердце Марии, и перед тем, как покинуть дилижанс, она с горячим чувством стиснула его пухлую, широкую руку.

Доброжелатель Марии поведал, что трактир Эрлаха находится на горной дороге, ровно на полпути от Берна до Тунского озера, а езды до Туна – не более четырех часов. В расчеты Марии не входило прийти в трактир засветло; вдобавок вынести еще хотя бы два часа тряски в карете казалось ей непереносимым, а потому она пошла пешком, еле передвигая ноги.


– Вы паломница, сестра? – неприязненно спросил Эрлах, провожая Марию в отведенную ей комнату. Лицом он был бы недурен, но напыщенный и надменный вид его производил самое неприятное впечатление. Мария удивилась было, а потом сообразила, что католическая церковь в ее лице встретилась здесь с протестантизмом Эрлаха, и, мягко улыбнувшись, кивнула.

Она щедро заплатила вперед, и религиозный фанатизм Эрлаха несколько поугас. Проведя Марию в чистую и светлую комнату под номером семь, хозяин принялся рассказывать о порядках, заведенных в его доме. Мария спросила ужин и побольше горячей воды и с наслаждением занялась своим туалетом. За несколько франков ей удалось уговорить Анни (так звали девушку-горничную) вычистить к утру ее платье, выстирать и высушить белье. А так как Марии на ночь предстояло остаться в чем мать родила, то Анни предложила ей черное старенькое платьишко.

После сытной трапезы Марию разморило. Твердо помня, что спать нельзя, что нужно непременно проследить за Эрлахом и выяснить, безопасен ли трактир или в нем происходит нечто подозрительное, она прилегла на пышной постели, не разбирая ее и не раздеваясь, – и заснула, кажется, еще прежде, чем опустила голову на подушку.

* * *

Ее разбудил лунный свет, бивший прямо в лицо. Всполошенно села, озираясь.

Тишина. Нигде не звука. Все спокойно в трактире, все спит кругом.

Подошла к окну. Серебряная луна высоко поднялась над долиною. У Марии захватило дух – такая красота и тишина царили кругом. Ничего подобного ей, жительнице равнинных приречных лесов, никогда в жизни не приходилось зреть! И тут до ее слуха донесся стук копыт по каменистой тропе, а затем в ворота въехал всадник.

– У, дура, светит, как ошалелая! – раздался голос Эрлаха, и он сам, погрозив кулаком луне, вышел принять повод у гостя.

Мария не сдержала легкой усмешки, но следующие слова хозяина, произнесенные почти шепотом, но отчетливо слышимые в хрустальной тишине, заставили затаить дыхание:

– Восьмого номера так никто и не спросил.

Сердце Марии приостановилось: Эрлах говорил по-английски!

– Да, незадача!.. – произнес на том же языке всадник, спешиваясь. – Не пойму, зачем было убивать курьера на станции? Он должен был вывести нас в Туне на русского связного, а теперь ломай себе голову: кто, где и с кем должен встретиться. Знаешь ли, плохо нам станется, ежели на этот раз провороним их связного. Не миновать нам тогда отправиться в гости к твоим бывшим постояльцам!

– Куда это? – удивился Эрлах, и вновь прибывший злобно огрызнулся:

– Куда? В пучины Рейнбаха![105] С камнем на шее!

Мария зябко поежилась.

Ай да Корф! Ай да провидец!

Всадник что-то неразборчиво проговорил, а трактирщик пренебрежительно махнул рукой:

– Да так, одна монашка-паломница…

Мария впервые в жизни порадовалась, что о ней отозвались пренебрежительно. Не хотела бы она привлечь к себе внимание «добропорядочного» Эрлаха!

Вновь прибывший насторожился:

– Монашка? Не может быть!

Мария невольно отпрянула от окна в тень.

Приехавший схватил Эрлаха за грудки:

– Какая она? Высокая, молодая, в синем платье и с серебряным крестом на груди?!

– Ты что, спятил, Джордж? – досадливо прошептал Эрлах. – Что тебе проку в этой сухореброй невесте Христовой?!