— Это вопрос вопросов. Врачи думали, что я мог получить сильный удар по голове, от которого потерял сознание… В прямом смысле. Судя по всему, я не приходил в себя несколько дней. У меня были и другие раны. Тяжелые раны. И шрамы. Но я понятия не имел, откуда они взялись. Я перестал помнить не только войну и свою службу. Я не помнил ничего. Мне наверняка сообщали о рождении племянника, но когда Вестклифф с семьей пришел меня навестить, появление племянника стало для меня громом среди ясного неба. Я думаю, именно тогда мои родственники осознали всю серьезность моего недуга. Все, о чем они сообщали мне в письмах, вылетело у меня из головы.

— Почему вы не рассказали мне об этом там, в саду? Или потом, когда мой отец уехал? Или…

— Мне было стыдно, Мерси. Мне и сейчас стыдно. Черт побери, что я за человек, если забыл то, что было для меня так важно? Я же был на войне! — Он рывком поднялся с кресла, превозмогая боль, в три шага преодолел расстояние до окна и приложил ладони к холодному стеклу. По крайней мере, теперь он мог кое-как опираться на больную ногу. Со временем она восстановится полностью. — Вместо последних двух лет у меня в памяти огромная черная дыра, наполненная пустотой. Я не знаю, оставался ли я человеком чести, не знаю, был ли в бою героем или показывал врагу спину, не знаю, скольких любил и как они выглядели. Что я чувствовал, когда убивал? Раскаивался я или торжествовал? Стал ли я мужчиной с характером, каким меня хотела видеть моя семья? Я не имею ни малейшего представления о том, каким я был солдатом. Каким человеком был. Уважали меня или презирали?

— Я даже не могу представить, как это страшно — утратить память. Но одно я знаю точно: вас не презирали. В разговорах вами всегда восхищались. Вы были доблестным воином.

Он резко повернулся и поймал ее взгляд.

— Мы с вами были близки. Да что там близки, у вас от меня ребенок! Но я даже не помню, чтобы целовал вас до того, как сделал это в библиотеке. Я думал, это поможет мне вспомнить… ваш вкус, ваш запах, шелковистость вашей кожи, звук вашего вздоха… Но ничего не произошло. Вы упрекаете меня в том, что я рассматриваю вас. Но я ищу хоть что-то знакомое. Я не помню, как вы выглядите под одеждой. Прости меня, Господи, если я повел себя с вами как жеребец!

— Нет! — Мерси вскочила с кресла так порывисто, что оказалась прямо в его руках. Она коснулась его щеки, заглянула в голубые глаза. — Вы не должны мучить себя тем, что ничего не помните обо мне. О нашей единственной ночи… То была лучшая ночь в моей жизни. — Она нежно провела пальцами по его скуле, по подбородку, по мертвой плоти шрама.

Он понял, что она прикасалась к шраму, потому, что кончики ее пальцев скользнули по живой коже вокруг него. Почему она не может вот так же нащупать мертвые воспоминания? Почему не может воскресить их?

— В ту ночь я полюбила вас, — тихо промолвила она. — Вот почему я оставила Джона. Вот почему обрекла себя на стыд и унижение. Потому что он ваш, ваша частичка, и вы — частичка его. Я не могла бросить его, не могла расстаться с единственным человеком, который связывал меня с вами.

Но любил ли ее Стивен? Или она была просто одной в череде многих? Какие чувства он испытывал к ней? Даже признавшись в недуге, он не мог ее спросить об этом, не мог унизить ее еще больше заявлением о том, что не имеет понятия, чем она была в его жизни.

— Не волнуйтесь, — сказала она так, будто прочитала его мысли. — Я же понимаю, вы не помните, чем я была для вас. Но это не означает, что мы не можем начать все заново, правда?

Он думал, что она будет бояться его, но она боялась за него! Он ожидал, что она отвергнет его, но она его приняла. Он думал, что она придет в ужас, узнав, что он превратился в человека, сомневающегося в своем прошлом, но она открыла ему объятия.

Если он не любил ее, то, черт возьми, зря.

Глава 8

— О Джон, я плохая, плохая! — причитала Мерси спустя несколько часов, укачивая Джона после кормления.

Откуда у герцогини взялась колыбель, для нее не имело никакого значения. Мерси была благодарна ей за это, но сейчас ее мысли занимало другое, действительно важное.

Они со Стивеном поужинали наедине. Разговаривали о пустяках: о детстве, которое у нее прошло в Шрусбери, а у него здесь, в Грантвуд Мэноре. О Лондоне. О театрах и о любимых парках. Он рассказал ей о своем старшем брате, графе Вестклиффе. О том, что они никогда не были близки, но он все равно уважал и уважает его. О младшем брате Айнсли, который все время заставлял его чувствовать себя ребенком.

— Думаю, мне служба в армии представлялась хорошим способом им что-то доказать. Не знаю, получилось ли.

Это был единственный раз, когда он упомянул недавнее прошлое. Она не стала его расспрашивать.

Временами воцарялась тишина, нарушаемая лишь позвякиванием серебра о фарфор да тиканьем часов на каминной полке.

В эти минуты он рассматривал ее так внимательно, что она разволновалась бы, если бы не знала, что он ничего о ней не помнит. Наверное, он все пытался понять, чем она привлекла его. Несколько раз она чуть не рассказала ему о том, что их соединило в Ускюдаре.

Но она чувствовала, что он не хочет возвращаться туда. Не сегодня. Сегодняшний вечер был посвящен знакомству, как будто двух последних лет не существовало вовсе.

Она радовалась отсрочке, потому что пока не знала, что ему рассказать, когда он начнет задавать вопросы, — а она не сомневалась, что рано или поздно он захочет узнать, как они познакомились и как проводили время.

— Я никогда по-настоящему не лгала, — шептала она Джону, глядя, как его веки делаются все тяжелее и тяжелее. От него пахло сладким молоком, и он всегда улыбался. — Я твоя мать, хоть и не я родила тебя.

Этой чести удостоилась Сара Уизенхант. Яркая женщина с гривой великолепных черных волос, которые она отказалась обрезать, не испугавшись насекомых, и роскошной фигурой, из-за которой, в этом Мерси почти не сомневалась, мисс Найтингейл и обрядила всех своих помощниц в простые черные платья. Многие считали сестер кем-то вроде слегка облагородившихся доступных женщин. Мисс Найтингейл была полна решимости покончить с таким представлением.

Мерси так и не поняла толком, почему Сара решила отправиться вместе с мисс Найтингейл. Она беспрерывно жаловалась на скуку, на изнурительную работу, заключавшуюся в постоянном мытье полов и оттирании крови в отделениях госпиталя. Но с солдатами она была весьма приветлива. Особенно с капитаном Лайонсом. Мерси часто видела, как она читала ему в конце своей смены.

Впрочем, несмотря на все это, Сара была милой девушкой, и Мерси подружилась с ней.

И, разумеется, очень скоро Сара не устояла перед чарами Стивена Лайонса. Спустя шесть месяцев, когда Сара уже не могла скрывать, что она беременна, мисс Найтингейл, недолго думая, уволила ее. Опозоренная Сара в слезах умоляла Мерси не бросать ее. Она не могла вернуться в Англию в таком состоянии. Испугавшись, что девушка в отчаянии сделает что-нибудь непоправимое, Мерси уехала вместе с ней, чтобы по мере сил оказывать ей моральную поддержку и помогать. Она планировала вернуться к мисс Найтингейл, когда ребенок родится.

— Но я не смогла тебя бросить, маленький мой, — сказала она Джону.

Сара собиралась отдать его в детский приют, но Мерси влюбилась в малыша в ту самую минуту, когда он родился. Однажды утром, выйдя на улицу за булочками к обеду, она купила газету и, как делала ежедневно, начала просматривать списки погибших французских и британских военных. В той утренней газете в списке павших оказалось и имя майора Стивена Лайонса. Сначала Мерси отметила, что его повысили в звании, но потом страшная новость обрушилась на нее со всей своей ужасающей необратимостью. Очаровательного молодого человека, покорителя женских сердец, больше не было на этом свете. Правда, осталась его частичка — сын.

Тогда они с Сарой долго и горячо спорили. Мерси предлагала отвезти Джона семье Стивена. А Сара хотела от него избавиться.

«То, что он умер, не спасет меня от позора. Если станет известно, что я родила внебрачного ребенка, я уже никогда не смогу удачно выйти замуж. От меня все отвернутся. Это была ошибка, ночь порочной страсти. И что, я должна расплачиваться за нее всю жизнь? Мне будет легче, если он умрет».

На следующее утро Мерси, проснувшись, обнаружила, что Сара исчезла, а Джон заболел. Все его маленькое тельце горело огнем. Она нашла ему постоянную кормилицу, Жанетт. Мерси купала его, дула на него, остужая кожу, держала, качала, пела колыбельные и молилась, чтобы он выжил. Когда болезнь наконец отступила, они оба были совершенно измождены, поэтому она решила оставить его еще на один день, чтобы набраться сил. День растянулся на два, потом на три, потом на две недели, на месяц. С каждым днем он занимал все больше места в ее сердце, в ее душе, в ее жизни. Если поначалу Мерси была готова отдать его, не раздумывая, то к тому моменту, когда она ступила на порог отцовского дома, она уже стала для Джона самой настоящей матерью.

Теперь больше всего на свете она боялась, что Джона вырвут из ее жизни. Если бы Стивен вдруг вспомнил ночь, проведенную с ней, если бы вспомнил, что с ней случилось и почему они были вместе до рассвета, он испытал бы отвращение. Пережить все это — одно, но рассказывать об этом — совсем другое.

Она не смогла бы передать словами ни ужас пережитого тогда, ни то, какое утешение она нашла в его объятиях. Никогда ему не понять, что он спас ее в ту ночь. Он дал ей повод жить, тогда как ей хотелось одного: умереть.


Стивен проснулся от крика, который едва не разорвал его барабанные перепонки. Он вскочил с кровати, натянул брюки, бросился в коридор и распахнул дверь одновременно с новым воплем. Мерси металась на кровати. Жанетт пыталась удержать ее и за свои попытки несколько раз получила кулаком по лицу. Джон заходился визгом (все же его сын обладал поразительными легкими!). Стивен не удивился бы, если бы эта катавасия разбудила его родных, спавших в другом крыле здания. Жанетт посмотрела на него выпученными глазами.