Она считала, что ей очень повезло: ее сочли достойной стать одной из помощниц мисс Найтингейл. По своей наивности Мерси даже радовалась этому. Но действительность обрушилась на нее с силой разорвавшейся гранаты. Ей хотелось сбежать, вернуться к зеленым английским полям, но вместо этого она лишь укрепилась в намерении продолжать начатое. Эти мужчины боролись за жизнь, и меньшее, что она могла сделать для них, — это помочь в борьбе со смертью. Поэтому она и надела форму медицинской сестры: страшненькое черное шерстяное платье, небеленый фартук и белый чепец. На плечах она носила платок с вышитыми красными нитками словами «Ускюдарский госпиталь», как будто кто-то мог принять ее за кого-то другого, а не за женщину, приехавшую помогать.

Впрочем, однажды ночью ее приняли за кого-то другого. Когда накатывали воспоминания об этом, Мерси отметала их. Она не собиралась возвращаться в тот ад. Другие люди нуждались в ней и помогали отвлечься от мрачных мыслей. Спасая их, она спасала себя. Спасая Стивена, она дала ему возможность спасти ее.

Все в жизни имеет свойство странным образом повторяться. Мерси не пыталась понять, почему так происходит, скорее принимала это, как должное.

На третий день после приезда в Ускюдар она в первый раз увидела капитана Стивена Лайонса, который сидел в углу, мучаясь от лихорадки. Рана у него на руке воспалилась, но он упрямо отказывался идти к докторам, пока не будет оказана помощь остальным. К тому времени, когда он наконец сдался, врачи уже подумывали об ампутации. Тогда он так же решительно был настроен сохранить руку, как сейчас ногу. Он доказал, что все еще может пользоваться ею, и убедил их попытаться ее спасти.

— Я могу спасти две жизни за то время, пока буду пытаться спасти вашу руку, — сокрушался один из докторов.

— Так спасайте их! — отвечал он. — И возвращайтесь, когда закончите. Но клянусь, я сделаю так, что спасение моей руки будет стоить затраченных усилий.

Она помогала доктору удалять отмирающую плоть. Стивен застонал только раз, когда доктор приступил к работе, но после этого стоически сохранял молчание, сжав челюсти, да так сильно, что она удивилась, как зубы не раскрошились.

Тогда она впервые столкнулась с истинным мужеством и теперь подозревала, что первые зерна любви к нему упали в ее сердце именно тогда, в ту холодную темную ночь.

Ей очень хотелось бы иметь возможность посвящать ему все свое время, но слишком многие нуждались в уходе. Но, пока он выздоравливал, она при каждой возможности шла к нему, вытирала испарину на лбу, когда у него был жар… точно как сейчас.

Тогда она изучила его лицо во всех подробностях, запомнила каждую черточку, каждый изгиб, поэтому теперь сразу отметила, что морщин стало больше и складки прорезались глубже. Она провела влажным полотенцем по его шее, потом по подбородку, и это пробудило воспоминания о той далекой ночи, когда она делала это же. Тогда его глаза неожиданно распахнулись, рот слегка искривился.

— Привет, красавица.

Голос его звучал хрипло, грубовато, но сердце ее забилось так, будто они были где-нибудь на балу и он ангажировал ее на танец, коротко и отрывисто, как барабанщик, выбивающий сигнал перед началом битвы.

— Не хотите воды? — спросила она, смутившись оттого, что не смогла скрыть своего волнения.

— С удовольствием.

Дрожащими руками Мерси налила воды из графина в стакан. С величайшей осторожностью и нежностью она просунула руку ему под плечи, слегка приподняла его и поднесла стакан к сухим губам.

— По чуть-чуть, — строго произнесла Мерси, когда он сделал несколько глотков.

Когда она положила его на подушку, он так тяжело дышал, будто это ему пришлось напрягаться.

— У меня есть… рука. — Слова эти были одновременно утверждением и вопросом.

— Есть-есть, — заверила она его. — Наверное, ваше обещание убить того, кто ее отрежет, убедило их.

— Я не отвечаю за то, что мог сказать, испытывая нестерпимую боль, хотя, наверное, мне действительно хотелось кого-то убить. — Голос его звучал устало, и она не сомневалась, что он не шутил.

— Лучше убивать врагов, вы не находите?

— Как вас зовут?

— Мерси.

— Мерси. — Веки его затрепетали и начали закрываться. — Теперь я знаю, как зовут леди, которая приходит ко мне во сне.

Он заснул, и Мерси еще долго, гораздо дольше, чем было нужно, вытирала его лоб. А когда под утро она наконец оставила его и вернулась к себе, чтобы хоть немного поспать, он пришел к ней во сне.

Вечером, возвращаясь в госпиталь, она увидела его. Он стоял, прислонившись к стене. Мерси знала, что сестру, которую застанут наедине с мужчиной вне госпиталя, могут уволить, знала, что должна была пройти мимо и сделать вид, что не заметила его, но ничего не смогла с собой поделать. Она робко приблизилась к нему.

— Капитан, вам не стоит выходить.

— Мисс Мерси. — Он произнес эти слова так, словно это была строчка из прекрасного сонета, и ей это было приятно.

Одна из сестер, мисс Уизенхант, поведала ей, что в Лондоне он славился своим обаянием. «Будьте осторожны, — предупредила она. — Он залезет к вам под юбку до того, как вы поймете, что он уложил вас на спину. Хотя из тех, кому посчастливилось привлечь к себе его внимание, ни одна еще не жаловалась… Насколько я слышала».

Она многое знала о нем. Знала, что он отпрыск благородного рода, что он средний сын и что «брак» — последнее слово, которое произнесли бы его уста. Но Мерси была заинтригована.

— Пожалуйста, вернитесь в отделение, — попросила она.

— Дайте мне хотя бы минуту. Там же дышать нечем. Мне нужно отдохнуть от этого зловония.

Как бы часто они ни убирали, в отделениях все равно держался тяжелый, насыщенный неприятными запахами воздух. Неудивительно, что многие здесь болели, даже несмотря на то, что раны их заживали.

— Хорошо, только не задерживайтесь долго. — Она развернулась, собираясь идти дальше.

— Не уходите, — быстро и даже взволнованно произнес он.

Она посмотрела на него.

— В компании интереснее, — добавил он уже спокойно.

— Я могу задержаться, но только на минутку. Мне нужно выполнять свои обязанности.

В тусклом свете Мерси рассмотрела, что он был в брюках — кто-то их выстирал — и новой белой рубашке. Женщины в свободное от работы в госпитале время шили одежду мужчинам. Конечно, всех они одеть не могли, но на передовую солдаты должны были возвращаться не в изорванных и изрубленных окровавленных лохмотьях, а в чистой форме. Она на всякий случай отошла в тень, чтобы ее ненароком не заметили, хотя в это время здесь практически никто не ходил. Тот, кто мог найти утешение во сне, спал, кто не мог — смотрел в потолок.

— Скажите, зачем вы вообще сюда приехали?

— Помогать.

— Вам следовало бы быть далеко отсюда. — Он усмехнулся. — А я сейчас с удовольствием поохотился бы на фазанов. Я обещал брату, что вернусь домой к началу сезона. Какими наивными глупцами мы были!

— Вся Англия думала, что это скоро закончится, — попыталась утешить его она.

— Похоже, все это продлится гораздо дольше, чем любой из нас может предположить.

Ей не хотелось разговаривать о войне или о той цене, которую приходится за нее платить.

— Насколько я знаю, у вас два брата.

Он улыбнулся.

— Граф Вестклифф и герцог Айнсли. Не каждый средний брат окружен такими почтенными господами.

— При их-то влиянии вы наверняка можете вскоре вернуться домой.

— Разумеется. Я кажусь вам человеком, который может воспользоваться подобной возможностью?

Она медленно покачала головой.

— Нет, капитан.

Несколько долгих секунд они стояли молча, а потом он спросил:

— Скучаете по Англии?

— Ужасно скучаю.

— Что ж, в таком случае я просто обязан как можно скорее выздороветь, вернуться на передовую и разбить русские орды, чтобы вы снова смогли танцевать на балах.

Она, глупая девчонка, сразу представила себе, как будет танцевать с ним.

С тех пор так повторялось каждый день. Прежде чем его выписали, он встречал ее возле госпиталя вечером, и они разговаривали на самые обычные темы, только всегда о чем-то, связанном с Англией. Они говорили о парках, о садах и о чудесах техники, которые оба видели на Великой выставке в Хрустальном дворце. Они могли тогда даже проходить мимо друг друга, двое незнакомых людей, ныне сведенных войной. Еда в Ускюдаре была скудной, поэтому они часто обсуждали любимые блюда. Он любил свинину, она предпочитала птицу. Он питал слабость к шоколаду, она обожала клубнику. Ему нравился Диккенс, она восхищалась Остин. Через два месяца после его возвращения на фронт она получила от лондонского торговца книгами дорогое издание романа «Гордость и предубеждение» в кожаной обложке. В сопроводительной записке было сказано: «Отправлено по указанию капитана Лайонса».

Тогда она придала этому подарку слишком большое значение. Решила, что она стала для него чем-то большим, нежели безымянная сестра милосердия. Однако здесь, в Грантвуд Мэноре, некоторые брошенные вскользь замечания и, что важнее, слова, оставшиеся непроизнесенными, указывали на то, что ее давно забыли. Конечно, учитывая его славу, удивляться не приходилось, однако же страстное желание, терзавшее сердце, все не притуплялось.

Мерси легонько провела пальцем по шраму на красивом грубоватой красотой лице. Шрам явно был свежим, и она решила, что он получил его во время последнего боя. Ей вспомнилось, как она рыдала в крошечном номере парижского пансиона, когда увидела его имя в списке погибших. Джон тогда всего две недели как вошел в ее жизнь. Она прижимала его к себе, качала, обливаясь слезами, и бормотала что-то о его отце, не только для него, но и для себя, хотя и понимала, что ребенок еще слишком мал, чтобы ее понимать.