В конце концов, не в силах справиться с гложущим беспокойством, он взял плед, свернул его в несколько раз и устроился на полу в коридоре, прислонившись спиной к двери. И почти сразу же уснул, время от времени просыпаясь, выпрыгивая из одного сновидения и тотчас погружаясь в другое.

Солнце поднялось уже высоко, когда Люба проснулась, надела халат, сунула ноги в тапки и повесила на плечо полотенце, намереваясь отправиться в ванну. Астраханцев свалился ей под ноги, когда она внезапно распахнула дверь. Люба ахнула и отпрыгнула в сторону. Он немного полежал на спине, глядя на нее снизу вверх туманными глазами, потом улыбнулся и сказал:

– Вы лохматая, как ведьма.

Глава 9

– Я чувствую себя голым, – сдавленно сказал Грушин, глупо дергая край простыни и тщетно пытаясь прикрыться.

– Ты и есть голый, – пробормотала Люда, вытянув ногу и потрогав пальцами его спину.

Он взвился, как ужаленный, завертелся на месте и, подбирая с пола по одной свои брошенные впопыхах вещи, принялся одеваться с такой скоростью, словно кто-то собирался сожрать его живьем и непременно без одежды.

Люда приподнялась на локте и наблюдала за ним, нахмурив брови.

– Ты чего? – спросила она удивленно. – Куда-то торопишься? Сегодня же воскресенье.

– Я… Я не знаю, как я здесь оказался.

– В каком смысле? Ты же дома.

– Не знаю, как мы оказались в одной постели, – пыхтя, ответил Грушин, глянув на нее из-под локтя, потому что в тот момент как раз натягивал на себя штаны. Наткнувшись взглядом на ее грудь, он зажмурился, и густой румянец хлынул к его щекам.

– Чего ты не знаешь? – прищурившись, переспросила Люда. – Ушам своим не верю.

Лежать в расслабленной позе ей больше не хотелось, и она села на кровати, натянув на себя одеяло.

– Мы только вчера познакомились, – торопливо объяснил он, стоя к Люде спиной и воюя со скользкими пуговицами рубашки. – Я полагал, что мы станем привыкать друг к другу постепенно, по шажку продвигаясь к серьезным отношениям. Я думал, что чувства должны вызревать, как плоды, прямо на ветках. А мы с тобой сорвали их недозрелыми и хотим, чтобы они сделались вкусными прямо так – без солнца, без соков, без ничего!

– По-моему, у тебя истерика, – заметила Люда, свешивая ноги с кровати. – Господи помилуй, какие плоды? Дай мне какой-нибудь халат.

– У меня нет халата, – страшным голосом сказал Грушин. – Вернее, у меня есть халат, но это мой халат. Я еще не готов делиться халатом с кем бы то ни было!

– Так, – сказала Люда, изо всех сил пытаясь собраться с мыслями. – Короче говоря, ты жалеешь о том, что произошло?

– Да, я жалею о том, что произошло.

– Прямо кино! Скажи хотя бы, что тебе было со мной хорошо.

Она хрипло рассмеялась. Однако в груди – там, где сердце, стало отчего-то очень тяжело, будто ее телу давал пульс и силу холодный булыжник.

– Люда, мы должны вернуться на первоначальные позиции, – сказал Грушин суровым тоном. – Пусть все будет так, как раньше. До того, как нас охватило… это!

– Это, – повторила она, покусав нижнюю губу. – Самое занимательное определение из всех, что я когда-либо слышала. – Хорошо, давай вернемся на первоначальные позиции, я не против.

Он живо обернулся к ней – она держала одеяло под подбородком.

– Серьезно? Ты согласна? Ты даже не представляешь себе, как я рад.

– Больше ничего не хочешь мне сказать? – спросила она, покусывая изнутри щеку, чтобы случайно не заплакать.

– Нет, больше ничего.

– Полагаю, мне стоит вернуться к тому, с чего я начала – к очищению квартиры, – сделала вывод Люда. – Мне понадобится опрыскиватель для цветов и, наверное, какая-нибудь рабочая одежда. У тебя есть старый спортивный костюм? С которым ты готов расстаться?

– Он будет тебе велик, – ответил Грушин, испытывая сумасшедшее смятение чувств.

Его тошнило. Ночью ему было так хорошо… А сейчас стало очень плохо. Ему хотелось бежать прочь из дому, перестать думать, перестать чувствовать…

– Наплевать, я подверну рукава и подвяжу штаны веревкой. Меня это не смущает.

Сейчас ее действительно ничего не смущало. Ей было все равно, как она будет выглядеть со стороны. Грушин ненадолго ушел, а потом вернулся со спортивным костюмом и футболкой. Люда отправилась с этим добром в ванну, почистила зубы пальцем и расчесала волосы лежавшей тут же щеткой. Булыжник из ее груди исчез, и на его месте образовалась просторная пустота, благодаря которой стало легче дышать и разговаривать.

– Дашь мне позавтракать? – поинтересовалась Люда, заглянув в кухню, где ее мучитель чем-то яростно звенел и постукивал. – Без утреннего кофе я не человек. Жалко, что мне не обломился кофе в постель, но что ж поделаешь.

Ее случайный любовник стиснул зубы – она видела, как заиграли желваки на его скулах.

– Конечно, я накормлю тебя завтраком. Люда, – он обернулся к ней, держа в одной руке банку растворимого кофе, а в другой ложку на длинной ручке, – между нами все еще будет. Когда-нибудь мы вернемся к этому… К нашей близости. Но не сейчас, хорошо? Мы набросились друг на друга, словно глупые подростки. Это неправильно!

– Слушай, я не хочу это обсуждать, понятно? Забыли и забыли. У тебя чайник вскипел. Налей кипяточка, пожалуйста.

Ей было странно смотреть на него после той ночи, которую они провели вдвоем, и никак не проявлять своих чувств. Ей хотелось трогать его, прижиматься к нему, целоваться с ним, наконец! Однако он закрыл дверь и вывесил табличку: «Вход воспрещен». С этим ничего не поделаешь. Люда попыталась вспомнить, случалось ли с ней когда-нибудь хоть что-то подобное. Нет, никогда! Это она закрывалась от мужчин, бросала их, безжалостно рвала отношения, как только понимала, что за близостью ничего не стоит.

На этот раз все было по-другому. Она потеряла голову от едва знакомого мужчины. И все закончилось катастрофой. Пожалуй, ей еще долго придется собирать себя по кусочкам. Но не сейчас. Сейчас она не готова даже думать о том, что произошло. Ей нужно сделать свою работу и уйти, скрыться. По-другому просто и быть не может. Самое главное, не устраивать представлений. Вести себя как ни в чем не бывало – только так и удастся сохранить достоинство.

Тем временем Грушин насыпал ей в чашку две ложки растворимого кофе и две ложки сахара.

– Хорошая у тебя память, – похвалила Люда. – Надо же – запомнил.

Она быстро разделалась с кофе и кривобокими бутербродами, которые он соорудил, и, пока ела, довольно бодро поддерживала беседу. В какой-то миг прислушалась к себе. Внутри ничего не болело, но казалось каким-то замороженным.

Поблагодарив за завтрак, она отыскала свою сумку, достала из нее косынку и повязала на голову, скрыв волосы. Теперь из зеркала на нее смотрела довольно невзрачная особа, одетая приблизительно как маляр. Да и ладно, кого это волнует?

Грушин даже не заметил ее превращения. Для него Люда оставалась прежней, он не обращал внимания на такие глупости, как одежда или губная помада… Но то, что случилось с ним вчера, казалось ему настоящим безумием. Он испытывал неловкий стыд вперемешку с паникой. Взрослые люди не должны так поступать! Они оба словно сошли с ума, повредились рассудком. Он отлично помнил, как утром, проснувшись, вдыхал запах ее волос, пугаясь почти до обморока того, что запах был незнакомым, чужим.

Люда налила в распылитель воду из-под крана и добавила туда несколько капель апельсинового масла.

– Что ты собираешься делать с этой гремучей смесью? – озадаченно спросил Грушин, старавшийся вести себя как ни в чем не бывало. Получалось у него отвратительно, и он сам это отлично чувствовал.

– Собираюсь немножко тут все опрыскать водичкой с приятным ароматом, после чего уеду домой, – ответила она, задумчиво оглядываясь по сторонам.

Это была проформа, фальсификация: никакой ауры она не видела, никаких токов не ощущала – да и немудрено. Все случившееся сотрясло ее до основания, она не могла сейчас сосредоточиться на деле. И сейчас изо всех сил делала вид, что все в порядке.

– Как – домой? – испуганно спросил Грушин.

Но добавить ничего не успел, потому что в этот момент кто-то позвонил в дверь. Он растерянно оглянулся. Никто не должен был к нему приехать, он никого не ждал и, главное, не хотел сейчас видеть. Однако гость оказался настойчивым и продолжал нажимать на кнопку звонка, заставляя тот хрипло дребезжать.

– Думаю, тебе лучше открыть, – равнодушным тоном заметила Люда.

Грушина это ее равнодушие страшно злило – ему, черт побери, нужно было ее понимание! А она не желала его понимать. И вела себя так, словно он один был виноват в том, что случилось с ними сегодня ночью. В этом чудовищном наваждении, когда у него отказали тормоза и он превратился в героя какого-то пошлого фильма средней руки. Сердито нахмурив брови, он отправился открывать. Люда осталась за его спиной в глубине коридора, и каждый входящий мог сразу увидеть ее.

С распылителем и тряпкой в руках она была похожа на уборщицу. Подумать, что эта вот женщина в бесформенной одежде провела бурную ночь с хозяином квартиры, казалось совершенно невозможным. На ней не было ни грамма косметики, а плотно повязанная косынка лишь подчеркивала несовершенство ее лица.

Звонок продолжал надсаживаться, завершая каждую трель хриплым переливом, словно петух, собирающийся издохнуть от напряжения. Грушин быстро прошел к двери, резко распахнул ее и осоловело захлопал глазами: на пороге стояла его двоюродная племянница, держа под ручку огромного и счастливого Антона Русака, который рядом с ней казался дрессированным медведем.

– Светишься, как торшер, – недовольно заявил Грушин вместо приветствия.

– Мы уж думали, тебя дома нет! – воскликнула Лена, кидаясь к двоюродному дяде и целуя его в щеку. – А ты вот он. Хорошо, что застали! Мы пораньше вернулись, хотим вещи Антона собрать. Поедем жить в Орехов. Ты за нас рад?

– Рад, рад, – ответил Грушин, насупившись. – Вы же только что улетели! Когда же успели вернуться?