Грушин так обрадовался, что не сумел этого скрыть. Хотя ему, конечно, хотелось казаться крепким орешком.

– Я рад, – сказал он и незаметно сжал руки в кулаки, впившись ногтями в кожу.

– Почему вы на меня так пристально смотрите? – спросила Люда, понизив голос.

– Я не пристально, – пробормотал Грушин. – Я просто смотрю. Думаю, не налить ли вам еще чаю?

Люда хотела сказать, что от чая у нее уже живот круглый, как у клопа, но не рискнула использовать столь живописное сравнение и просто покачала головой.

– Давайте так посидим, – предложила она.

Темнота, поднимавшаяся от земли, доползла до самого окна и бесшумно перелилась через подоконник, затопив кухню. Грушин не включал свет, и сейчас оба втайне этому радовались. Потому что между ними возникло что-то то такое… опасно-возбуждающее. И оно здорово щекотало нервы.

Мелькая мягкими лапами, мимо проскользнул Ганя, оставив их один на один. Грушин неожиданно встал, с шумом отодвинув табуретку. На его лице была написана такая мрачная решимость, словно он собрался пойти и утопиться.

Люда удивленно вскинула голову, глядя в его смутно белеющее лицо. Волнуясь, она схватила пустую чашку и принялась крутить ее в руках. Руки чуть заметно дрожали, а пульс частил, как у девчонки, которая еще ни разу не целовалась.

– Люда! – сказал Грушин с надрывом.

Его глаза превратились в два буравчика.

– Да-да?

– Люда, встаньте.

– Вы прямо как строгий учитель, – пробормотала она, но все-таки послушно поднялась на ноги. Поставила чашку и ухватилась пальцами за край стола. – Ну вот…

Они замерли, разделенные столом, и смотрели друг на друга, шумно дыша. Сердце колотилось у одного в ушах, у другого в горле.

Грушин ни о чем не думал. Он только успел удивиться, что в голове у него нет ни единой мысли, а тело кажется пустым и легким, как пенопласт.

– Люда, идите сюда, – потребовал он все тем же замогильным голосом.

– Лучше вы идите, – ответила та излишне оживленным тоном. – У меня, знаете, почему-то отнялись ноги.

Вероятно, с ногами проблемы были не только у нее, потому что Грушин двинулся в обход стола с проворством Робокопа, тяжело ступая и топая так, будто на ногах у него были не велюровые тапочки, а тяжеленные сапоги. Подойдя ближе, он положил железные руки на плечи Люды и уверенно развернул ее к себе лицом. И сразу ощутил, как она мелко дрожит, а дыхание ее горячее, чем картофельный пар, которым его заставляли дышать в детстве, когда он болел.

– Люда, наверняка вы считаете, что чувства нуждаются в длительной проверке и все такое, – сообщил он ей куда-то в лоб. – Но в жизни каждого мужчины бывают моменты, когда он поддается желаниям, – подумал и добавил: – Даже против воли.

– Каждый человек имеет право поддаться своим желаниям, – негромко ответила Люда, не поднимая к нему лица.

– Правда? – спросил Грушин отрывисто. – Замечательно, что вы так думаете!

С этими словами он быстро прижал ее к себе и страстно поцеловал в макушку.

– У меня… У меня подламываются коленки! – жалким голосом сообщила Люда, ничуть не кокетничая. Скорее, это был крик о помощи.

Коленки у нее действительно подгибались от слабости и сладкой истомы, охватившей все тело.

– Я держу вас, – ободрил Грушин и переместил руки с плеч на ее талию. Ее тело оказалось упругим и приятным на ощупь. – О чем вы сейчас думаете?

– О вас, – ответила Люда.

Подняла голову и, наткнувшись взглядом на сурово сложенные губы Грушина, непроизвольно потянулась к ним. Поскольку губы не приблизились к ней ни на миллиметр, она встала на цыпочки и поцеловала их сама. Сначала осторожно, а потом более смело. Губы стояли насмерть. Тогда Люда обняла Грушина за шею обеими руками и притянула к себе, как куст лещины, на верхушке которого висела соблазнительная ореховая гроздь.

Твердыня дрогнула и подалась. Грушин позволил Люде поцеловать себя, а потом поцеловал ее сам. Причем, как она с удивлением отметила, со знанием дела.

«Ничего себе! – подумала она. – И какие же могут быть проблемы у мужчины, который так вдумчиво целуется?» А потом вдруг она перестала думать и на несколько секунд вернулась в детство, в тот день, когда ее в первый раз посадили на взрослые качели. Как только длинная лодка врезалась в небо, она ощутила, что сердце повисло на одной ниточке, а падение вниз было сладким и жутким. И вот сейчас все повторялось снова! Удовольствие от поцелуя сотрясло ее до основания, а руки и ноги начали медленно таять, сплавляясь с раскаленным телом Грушина.

– Люда, – промычал тот, когда они, тесно обнявшись и переступая с ноги на ногу, обошли стол, свалив на пол чашку, сбив скатерть и затоптав пару льняных салфеток. – Люда, я думаю, нам следует поступить сообразно обстоятельствам.

– В смысле… переместиться в спальню? – спросила она, тяжело дыша.

– Ну… Я бы сказал, что – да. Да, в этом есть определенная логика. Только я не хотел бы включать свет.

– Не думаю, что нам потребуется освещение, – пробормотала Люда, встав позади Грушина и обхватив его обеими руками. – Ведите меня, вы наверняка не заблудитесь.

Паровозиком они добрели до спальни. За время пути Люда сто раз наступила Грушину на ноги и сто раз едва не повалила его на пол. Наконец цель была достигнута. Они очутились в спальне, где было много свободного места, а по центру стояла огромная кровать, накрытая покрывалом, украшенным синими ромбами. В центре самого большого ромба сидел Ганимед Ванильный Дым и увлеченно вылизывал хвост.

– Ганя, – ледяным голосом сказал Грушин, шагнув вперед. – Тебе сегодня не светит никаких развлечений.

Кот попытался было скрыться под кроватью, но его мгновенно изловили, взяли за шкирку и выкинули вон. Дверь с грохотом захлопнулась. Это был приговор. Безжалостно изгнанный из сверкающего чертога, Ганимед Ванильный Дым провел ночь в гостиной, предварительно еще немного потрудившись над подлокотниками любимого дивана. Так что к утру, когда солнце прижало раскаленный глаз к ребрышкам жалюзи, тот уже превратился в настоящую достопримечательность.

Глава 7

Женщина, которой не удалось завоевать мужчину, испытывает страстное желание сжить его со свету. Элина не могла забыть о своем фиаско. Она постоянно прокручивала в голове сцену соблазнения Грушина и все больше утверждалась в мысли, что он просто-напросто ее отверг. Вернее, его тело отвергло ее тело. Почему она ему не понравилась? Что ему было не так?!

Элина несколько раз вскакивала с постели и уходила в ванную комнату, упиралась лбом в зеркало, рассматривая себя с критически близкого расстояния. Все было как всегда: крутые брови, острый носик, пытливые глаза. Грушин просто болван, и больше ничего.

Она не могла оставить все, как есть. Ей нужно было действовать! Нужно было вмешаться в его жизнь, устроить все так, как представлялось ей правильным. И если не вышло покорить его, то хотя бы подтолкнуть к счастью хозяйской рукой тоже будет неплохо. Она испытает удовлетворение, подчинив Грушина своей воле. Он слабак. Он не сможет ей противостоять.

Конечно, это была месть. Однако Элина и под страхом смерти не признала бы очевидного. Все ее подруги знали, что она поставила себе целью завоевать Грушина. Все друзья Грушина тоже об этом знали. Если она просто сдастся, то будет чувствовать себя опозоренной. Нет, нужно обставить все по-умному! Женив Грушина на Жанне, она будет всем говорить: «Ну, я довольно быстро поняла, что мы с Дмитрием не подходим друг другу. Но мне было жаль бедного Грушина, и я решила лично устроить его судьбу». О да! Это будет совершенно, совершенно другое дело.

В настоящий момент Элина сидела в машине Костика Белоусова, которого ей удалось сделать своим союзником. Сначала тот пытался сопротивляться, но она довольно быстро подавила его волю и внушила правильные мысли.

– Костик, поверь, ничего другого просто не остается! – говорила она с серьезным видом. – Грушин погибнет, как побег хурмы, посаженный в огороде под Подольском!

– Да уж, он у нас экзотический фрукт, – согласился Костик, держа одну руку на руле. В другой руке у него была сигарета с курчавым столбиком пепла на конце.

Белоусов вел машину по вечернему городу, то врезаясь в пробки и подолгу увязая в них, то легко обходя скопление автомобилей по параллельным улицам. Он был крепким парнем с грубо вылепленным лицом и неистребимым шармом, который помогал ему разить женщин, как куропаток в охотничий сезон.

– У тебя друг пропадает, а ты хихикаешь.

– Что значит – пропадает? Не говори глупостей. Мы однажды с партнером в тайге заблудились. Два месяца без туалетной бумаги, кофе и секса! Вот что значит – пропадать. Я страдал, как Луис Альберто.

– По-моему, Грушин вообще не знает, что такое страдания. Особенно если речь идет о сексе.

– Тебе виднее, – миролюбиво заметил Бело-усов. – Значит, ты считаешь, что эта кандидатура подойдет?

– Вполне. И надо действовать быстро. Иначе его закидоны примут необратимый характер.

– По-моему, ты преувеличиваешь. – Костик бросил на Элину быстрый оценивающий взгляд.

Для предстоящей поездки она нарядилась – надела душное клюквенное платье и навертела локоны, делавшие ее похожей на куклу наследника Тутти из старого кино про Трех Толстяков. Правда, чуть увядшую, но все еще прелестную.

Ранняя ночь, приклеив к небу старую пергаментную луну, торопливо промчалась по городу. Бело-усов включил фары и сделал музыку погромче. Влажная змея асфальта заглатывала километр за километром, поблескивая зернистой шкурой. Элина теперь молчала, завороженно следя за дорогой. Наконец подъехали к большому жилому массиву, и автомобиль свернул с дороги, запетляв по дворам.

– Остановись здесь! – воскликнула Элина, прилипшая носом к окну. – Если ты не перепутал адрес, мы приехали.

Они вышли из машины, гулко хлопнули дверцами и двинулись к дому, окруженному унылым газоном. Машина позади них пронзительно пискнула, сообщив, что сигнализация приведена в боевую готовность. Проникнуть в подъезд не составило труда, потому что оттуда постоянно кто-то выходил – в основном хозяева четвероногих друзей человека. Друзья целый день сидели взаперти и теперь страстно мечтали сходить на травку.