Лиза Клейпас - Соблазни меня на рассвете

- Ты нужен мне, - возразил Роан. - Во-первых, место, куда мы направляемся - это kekkeno mushespuv.

Кев недоверчиво уставился на него. Kekkeno mushes puv, в переводе - «ничейная земля», запущенная долина, что раскинулась на ближнем к графству Суррей берегу Темзы. Открытый, грязный участок земли кишел истрёпанными палатками, несколькими ветхими vardos, дикими псами, и почти дикими цыганами. Но не это представляло настоящую опасность. Тут была другая, нецыганская группа, называемая Chorodies, отпрыски негодяев и изгоев, в основном англичан по происхождению. Chorodies были по-настоящему мерзкими, грязными и свирепыми, без традиций и манер. Пройти в любом месте недалеко от них все равно, что напросится на нападение или ограбление. Трудно представить более опасное место в Лондоне, не считая нескольких притонов Истсайда.

- Почему ты думаешь, что кто-то из моего племени может быть в таком месте? - спросил Кев, немало потрясённый этой идеей. Конечно, даже под руководством rom baro, они бы не пали так низко.

- Не так давно я встретил chal из племени Бозвил. Он сказал, что его младшая сестра, Шури, когда-то давным-давно вышла замуж за твоего rom baro, - Роан пристально посмотрел на Меррипена. - Кажется, история того, что с тобой случилось, обошла всех цыган.

- Не понимаю почему, - пробормотал Кев, чувствуя, что задыхается. - Это же не важно.

Роан небрежно пожал плечами, изучая лицо Кева.

- Цыгане заботятся о своих. Ни одно племя не оставит раненого или умирающего мальчика, независимо от обстоятельств. И очевидно это проклятьем легло на племя rom baro… Удача отвернулась от них, и большинство из них разорилось. Правосудие оказалось на твоей стороне.

- Я никогда не заботился о правосудии, - Кев был слегка удивлён, как заскрипел его голос.

Роан заговорил со спокойным пониманием.

- Странная штука - жизнь, да?… Цыган без племени. Не важно, как упорно ты ищешь, можешь никогда не найти дома. Потому как для нас дом - это не здание, или платка, или vardo… дом - это семья.

Кев с трудом посмотрел в глаза Роану. Слова резали слишком близко к сердцу. За все время, что он знал Роана, Кев никогда до сей поры не ощущал с ним родства. Но Кев больше не мог игнорировать тот факт, что у них было чересчур много общего, чертовски много. Они - двое чужаков, и в их прошлом - куча вопросов, оставшихся без ответа. И их обоих притянуло к Хатауэям, и оба они обрели с ними дом.

- Я отправлюсь с тобой, чёрт возьми, - грубо произнес Кев. - Но лишь потому, что знаю, что сделает со мной Амелия, если я позволю чему-либо случиться с тобой.

Где-то в Англии весна наверняка накрыла землю изумрудным покрывалом из распустившихся бархатистых цветов на живых изгородях. Где-то небо было синее, а воздух сладким. Но не на ничейной земле, где дым из множества дымоходных труб накрыл город желтым туманом, через который едва мог пробиться дневной свет. На этой бесплодной земле всюду была грязь, и царствовали страдания. Это место находилось приблизительно в четверти мили от реки и граничило с холмом с одной стороны и железной дорогой с другой.

Кев был мрачным и тихим, пока он и Роан вели своих лошадей через Цыганский лагерь. Палатки были беспорядочно разбросаны по всей территории, а перед входами в «жилища» сидели мужчины и стругали чеку или плели корзины. Кев слышал, как несколько мальчишек кричат друг на друга. Как только он обогнул палатку, то увидел небольшую группу людей, собравшихся в круг, в центре которого шла борьба. Мужчины сердито выкрикивали указания и одновременно угрозы мальчикам, словно они были жалкими, выдрессированными животными.

Остановившись в стороне, Кев уставился на мальчиков, в то время как яркие картины его детства вспыхнули перед его глазами. Боль, насилие, страх… И самое ужасное: гнев цыганского rom baro (цыганского Баро - можно опустить rom baro), который непременно бы побил Кева после бойни, если бы тот проиграл. И даже если бы выиграл, свалив окровавленного и разбитого мальчика на землю, не было бы никакой награды. Оставалась только сокрушительная вина за то, что он причинил боль тому, кто не сделал ему ничего плохого.

- В чем дело? - ревел baro, обнаружив плачущего Кева, вжимавшегося в угол комнаты, после того как он снова избил мальчика, который умолял его остановиться. - Ты жалкая, сопливая собака! Вот, что я тебе дам, - его обутая нога больно врезалась Кеву в бок, задев ребро, - за каждую слезу, которую ты прольешь. Какой идиот стал бы плакать лишь оттого, что победил? Плачешь потому, что делаешь то, на что только и способен? Я вышибу из тебя доброту и мягкость, огромный хныкающий недоносок!

Он не переставал бить Кева, пока тот не терял сознание. В следующий раз, избивая кого-то, Кев уже не чувствовал вины. Он ничего не чувствовал.

Кев не знал, что замер и тяжело дышал, пока Роан не заговорил с ним мягко:

- Пойдем, phral.

Оторвав пристальный взгляд от мальчиков, Кев увидел сострадание и понимание в глазах другого человека. Темные воспоминания отступили и рассеялись. Кев коротко кивнул и пошел за ним.

Роан останавливался у двух или трех палаток и спрашивал, где можно найти женщину по имени Шури. Ответы были сдержанными. Как и ожидалось, цыгане отнеслись к Роану и Кеву с очевидным подозрением и любопытством. Цыганский диалект этого табора был трудно восприимчив, потому что составлял смесь старо-цыганского языка и так называемого «местного говора ремесленников», который употребляли городские цыгане.

Кеву и Роану указали на небольшую палатку, где взрослый парень сидел у входа на опрокинутом ведре и вырезал пуговицы маленьким ножом.

- Мы ищем Шури, - сказал Кев на старо-цыганском языке.

Парень посмотрел через плечо на палатку.

- Mainl, - позвал он, - здесь двое мужчин хотят видеть тебя. Цыгане, одетые как gadjos.

Женщина с необычной внешностью появилась у входа. Ростом не более пяти футов, она была полной и с круглой головой. Её лицо было темное и морщинистое, глаза черные и блестящие. Кев тут же узнал ее. Это была без сомнения Шури, которой едва исполнилось шестнадцать, когда она вышла замуж за baro. Кев оставил табор незадолго до этого.

Годы не пощадили ее. Когда-то она была поразительно красивой, но тяжелая жизнь преждевременно состарила ее. Хотя она и Кев были приблизительно одного возраста, разница между ними могла бы быть в двадцать лет вместо настоящих двух.

Сначала она смотрела на Кева без особого интереса, но затем глаза ее расширились и скрюченные руки взметнулись в инстинктивном жесте, словно она хотела защититься от злого призрака.

- Кев… - выдохнула она.

- Здравствуй, Шури, - с трудом проговорил он, сопровождая свои слова приветствием, которым он не пользовался с самого детства. - Droboy tume Romale.

- Ты не призрак? - спросила она у него.

Роан с тревогой посмотрел на Меррипена.

- Кев? - повторил он. - Это твое имя в таборе?

Кев проигнорировал его вопрос.

- Я не призрак, Шури. - Он уверенно улыбнулся ей. - Если бы я был призраком, разве вырос бы я так с нашей последней встречи?

Она встряхнула головой, ее глаза подозрительно прищурились.

- Если это на самом деле ты, покажи мне свою метку.

- А нельзя ли сделать это внутри?

Она долго колебалась, прежде чем с неохотой кивнула, пропустив Кева и Роана в палатку. Кэм задержался у входа, чтобы поговорить с парнем.

- Проследи за тем, чтобы лошадей не украли, - велел он, - и я дам тебе полкроны.

Он не был уверен, будут ли лошади в большей опасности рядом с Chorodies или цыганами.

- Да, kako, - кивнул парень, употребив уважительное обращение к взрослым мужчинам.

С сожалением улыбнувшись, Кэм вошел вслед за Меррипеном в палатку.

Палатка была сконструирована из толстых прутьев, которые были воткнуты в землю и согнуты к верху, где с другими укрепляющими прутьями были схвачены бечевкой. Все это было затянуто грубой коричневой тканью, которая крепилась к каждому ребру незамысловатой конструкции. Внутри не было ни стульев, ни стола. Для цыган пол служил двум целям: на нем спали и готовили пищу. В углу громоздилась куча утвари: кружки, чайники, котелки, доски для нарезания хлеба; а также недалеко от всего этого лежал небольшой соломенный тюфяк, покрытый тканью. Палатка изнутри отапливалась коксовым огнем, который пылал внутри трехногой кастрюли.

Пройдя за Шури, Кэм уселся у горящей кастрюли, скрестив ноги по-турецки. Он подавил усмешку, так как Шури все еще настаивала на том, чтобы увидеть татуировку Меррипена, который взглянул на Кэма страдальческим взглядом. Будучи сдержаным и замкнутым, Меррипен, скорее всего, содрогался внутри от необходимости раздеться перед ними. Но он стиснул зубы, стащил с себя сюртук и расстегнул жилет.

Вместо того чтобы полностью снять с себя рубашку, он распахнул ворот и позволил ткани сползти вниз настолько, насколько было необходимо, чтобы обнажить плечи и верхнюю часть спины. Под мерцающей как медь кожей играли бугры мышц. Татуировка, как и прежде, производила на Кэма сегка ошеломляющее впечатление, ведь он никогда прежде не видел ее ни у кого, кроме себя и на том же месте.

Бормоча что-то на старо-цыганском, употребляя несколько слов, которые походили на Санскрит, Шури шагнула Кеву за спину, чтобы взглянуть на татуировку. Опустив голову, Меррипен дышал спокойно и тихо.

Веселье Кэма улетучилось, когда он увидел лицо Меррипена, которое почти ничего не выражало за исключением хмурого неодобрения. Для Кэма было бы большим облегчением и удовольствием встретиться с кем-то из его прошлого. Однако для Меррипена такой случай обернулся настоящим страданием. Но он переносил это со стоической выносливостью, которая тронула Кэма. И он обнаружил, что ему не нравится видеть, как Меррипен становится таким уязвимым.