Поговаривали, что при наличии команды из шести человек можно рискнуть, наподобие Роскоффа, заняться контрабандой, хотя таможенные катера существенно отравляли ему жизнь. Таможенников прозвали «барышниками» еще в то время, когда они выполняли свою работу, отправляясь навстречу входящим судам и высаживая на них лоцманов, ценящихся среди кошмара скал и рифов на вес золота.

Гичка, предоставленная Люку для этой миссии, лежала на берегу, в любую минуту готовая выйти в море с шестью гребцами на борту. Семеро других мужчин должны были втискиваться в оставшееся пространство лодки. Кроме того, существовал ялик, придающий некое правдоподобие образу поэта, живущего в уединении.

Для тех, кто искал сейчас между скалами сокровища, дальнейшее будет означать либо смерть, либо прощение за все преступления. Сам же он, если выживет и выполнит все приказания, восстановит утраченную честь. Люк швырнул вниз по склону камешек, тем самым потревожив черноголового чекана, который с криком взмыл вверх.

Негодующе крича, птица опустилась на вершину можжевелового куста.

— Легко тебе говорить, мон шер. — Сузив глаза, Люк щурился на солнечный свет, отраженный волнами. — Здесь стоит опасаться лишь когтей пустельги.

Жизнь и смерть — слишком просто. Верно-неверно, честь или целесообразность — выбор куда как сложнее.

Глава 3

Эйврил сидела у окна и, откинув занавеску, изучала то, что видела сквозь толстые, затянутые соляной пленкой оконные стекла. Клонившаяся к земле трава, полоса крупной гальки — ее невозможно пересечь бесшумно — и полоса песка, исчезающая в волнах прилива.

Вдалеке недостижимые для крика корабли покачивались на якорях. Корабли военного флота. Располагайся они ближе, чтобы суметь докричаться до них, это было бы спасением. Она могла бы разжечь огонь, но люди на кораблях знали о присутствии Люка здесь и не увидели бы ничего странного в этом костре. Поджечь эту лачугу? Крепкий каменный дом? Невозможно. Подать сигнал из окна, помахав белым полотном простыни? Но для этого сначала нужно разбить толстое стекло, а потом еще подумать, как незаметно для похитителей привлечь внимание военных.

Вздохнув, она отвернулась от окна, осматривая комнату. Люк оставил свою бритву на одной из полок, но после эскапады с ножом вряд ли он даст ей возможность воспользоваться любым оружием. Кроме того, она начинала сомневаться в том, что вообще способна на убийство.

«Это будет на моей совести», — убеждала она себя, на секунду задумавшись о том, почему, собственно, так считает. Но эта мысль упорно сидела в голове, и ничего нельзя было поделать. Неужели он в самом деле такой омерзительный, каким выглядит внешне?

«Прекрасные серые глаза ничего не значат, дурочка».

Упрекнув себя, она подумала, что с наступлением темноты Люк вернется сюда и изнасилует ее. Его заверения в должном обращении с женщиной без сознания ничего не значат, ведь сейчас она в сознании.

Эйврил вспомнила о небольшом разговоре со своей тетушкой перед отплытием в Англию и о браке по расчету. Предполагалось, что рядом с ней не будет родственницы, способной поведать обо всех тонкостях брака с человеком, которого она не встречала прежде, поэтому замужество тетушка описала во всей его ошеломляющей неловкости, после чего Эйврил, по ее мнению, предоставили слишком много времени — три месяца плавания — на размышление.

Ее подруга леди Перси Брук, высланная в Индию после опрометчивого бегства из-под венца, теперь вполне могла бы осознать, что замужество за нужным человеком — отнюдь не самый худший вариант. Эйврил и в голову не приходило, что все может обернуться иначе. На острове, в каменной лачуге, под принуждением какого-то разбойника, в окружении еще худших злодеев. А вот Перси без сомнений и колебаний пустила бы в ход тот нож.

Спускались сумерки. Скоро он будет здесь, а у нее нет никакого плана действий. Бороться или не бороться? Он мог легко сломить ее сопротивление, она понимала это. Благодаря братьям она познакомилась с некоторыми приемами борьбы, эффективными для того, чтобы отвадить излишне назойливых мужчин. Однако здесь, где некуда бежать и некого звать на помощь, они бесполезны.

Если она станет сопротивляться, возможно, он причинит ей боль даже большую, чем та, которой она опасалась. Лучше всего просто лежать трупом, не выказывая и тени страха и лишь презирая его.

Легче сказать, чем сделать. Дверь снова отворилась, и вошел Люк в сопровождении двоих мужчин. Один принес некое подобие комплекта одежды, другой, нагруженный несколькими блюдами с едой, удерживая под мышкой бутылку, старался сохранять равновесие.

Эйврил отвернулась от них и вздернула подбородок так, чтобы не видеть плотский голод в глазах вошедших. Она не единственная думала о событиях наступающего вечера.

— Идите сюда и поешьте. — Люк опустил ключ от двери в карман, когда его провожатые ушли. — Я нашел для вас одежду. Она вам, конечно, великовата, но зато чистая.

Он смотрел, как она подходит к столу в своей импровизированной юбке.

— Я разведу огонь, вы дрожите.

— Мне нисколько не холодно.

На самом же деле она продрогла, но не хотела допустить, чтобы все это превратилось в пародию на уютную семейную жизнь с потрескиванием огня в камине, столом с ужином, вином и свечами.

— А то я не вижу. Вам холодно, вы испуганы, и не пытайтесь лгать.

Он сказал это без тени сочувствия и сострадания в голосе. Возможно, знал, что добрые слова спровоцируют слезы, и не допускал этого. Он зажег свечу, затем, опустившись на колено, быстрыми точными движениями принялся разводить огонь.

Кто же он такой? Его произношение безупречно, руки, хотя и мозолистые, покрытые шрамами, чистые, более того, тщательно острижены ногти. Полчаса работы парикмахера, вечерний костюм — и все, он затеряется в любом светском обществе.

Хотя нет, там он привлечет взгляды женщин. Ее раздражало то, что она нашла его физически привлекательным, даже зная, как он намерен с ней поступить. Это было и унизительно, и непонятно. Она не находила оправданий этому. Надо же такому случиться — прельститься классически красивым мужским лицом и мужскими чарами. Ее ощущения были сродни женскому вожделению. «А вожделение — это грех», — сказала она себе.

— Ешьте. — Огонь вспыхнул, тени замелькали в углах, и в комнате тотчас стало теплее, интимнее. Именно этого она и опасалась. Люк налил вина и подвинул ей кубок. — И пейте. Сразу станет проще.

— Кому? — спросила Эйврил, и угол ее рта дернулся, что можно было принять за полуулыбку.

Однако она выпила и почувствовала разливающееся тепло, коварным образом расслабляющее ее. Внутренний голос подсказывал ей, что он того и добивался.

— Но кто вы? Что здесь делаете?

— Пишем дурные стихи, собираем на берегах всякую всячину.

Он пожал плечами и отрезал кусок сыра.

— Не пытайтесь играть со мной, — жестко сказала она. — Вы мародеры? Контрабандисты?

— Ни то, ни другое.

Взглянув на отрезанный кусок сыра, он нахмурился, но тем не менее съел его.

— Когда-то вы были военными моряками, не так ли? — внезапно догадалась она. — Вы дезертиры?

— Да, мы служили в военном флоте, — согласился он, отрезая для нее кусок хлеба, так непринужденно, будто они обсуждали погоду. — Однако, если мы вернемся на флот, большинство из нас, осмелюсь заметить, повесят.

Эйврил заставила себя есть, пытаясь осмыслить услышанное. Следовательно, они дезертиры. Пока размышляла, она успела осушить полный кубок вина, прежде чем поняла, что сделала это. Возможно, выпитое поможет ей смириться с тем неизбежным, что скоро должно произойти… Она задвинула все размышления в дальний угол сознания и принялась за еду. Ей нужны силы если не для сопротивления, то, по крайней мере, для того, чтобы вытерпеть все.

Люк тем временем ел так спокойно, словно его вовсе не заботило ничто в мире.

— Вы бежите к французам? — спросила она, когда сыр и холодная вареная грудинка были съедены.

— Французы убьют нас с той же охотой, что и англичане, — сказал он, тонко улыбнувшись шутке, которую она не смогла понять.

Наконец ужин был окончен. Люк отодвинул свой стул и сел на него, вытянув ноги, устроившись перед огнем с миролюбием большого кота. Эйврил взглянула на стол с пустыми блюдами, хлебными корками и крошками.

— Вы ожидаете, что я стану не только вашей наложницей, но и горничной?

Реакция последовала молниеносно. Человек, только сейчас выглядевший таким расслабленным, вскочил и прижал ее к себе, схватив за запястье. Его глаза стали цвета темного железа и опалили взглядом ее лицо. Лед в них растаял, уступив место гневу, заставившему ее вздрогнуть.

— Слушайте меня и думайте при этом, — сказал он неожиданно мягким голосом. — Там, за стенами дома, волчья стая, иначе говоря, люди с волчьей совестью и совсем немилосердные. Я командую ими не потому, что они поклялись мне или мы верим в одно и то же, а потому, что сейчас они боятся меня больше, чем кого-либо другого. Если я проявлю слабость — в чем угодно, — они сотрут меня в порошок. Как бы хорошо я ни дрался, мне не одолеть двенадцать человек. А вы подобны зажженной спичке в пороховом погребе. Они хотят, чтобы вы достались им, при этом не имеют ничего против общего пользования женщиной, поэтому мгновенно станут бандой. Если они будут думать, что вы — моя женщина, и я готов убить за любое посягательство, то задумаются, стоит ли рисковать жизнью ради сомнительного «хорошего». Они знают, что я убью, по крайней мере, половину из них, прежде чем они доберутся до вас.

Он выпустил ее руку, и Эйврил, отступив, наткнулась на стол. Сердце ее колотилось в первобытном страхе перед мужской силой.

— Как они узнают, ваша ли я женщина…

Она осеклась.

— Вы поистине юны и невинны, — улыбнулся он. — Что, по-вашему, они думают, я делаю здесь каждый раз, когда прихожу? Всё они узнают, как узнали бы волки. Поэтому вы по-прежнему будете спать со мной в одной кровати и выйдете отсюда с моим запахом на теле. Или вы желаете ускорить события, выйдя отсюда прямо сейчас, чтобы нас обоих убили?