— Но я спустила курок, — с ледяным спокойствием напомнила ему Эмма.

— Только после того, как убедилась, что твой выстрел окажется мимо цели.

— Может быть, в этом виновата отдача? — не спускала с него глаз Эмма.

— До того как ты выстрелила? — удивленно поднял брови Джейми.

Эмма сдержалась. Ей, возможно, удастся отрицать этот момент для Джейми, но вряд ли она сможет не признать его для себя. Даже если понять это она не может.

— Был шанс, что мои люди не стали бы хладнокровно наблюдать, как ты в меня стреляешь. А что, если бы кто-то из них захотел застрелить тебя, чтобы спасти мою жизнь?

— Тогда, как я думаю, ты бы лишился своего драгоценного выкупа, а графу пришлось бы добиваться расположения новой невесты.

Джейми развернулся и отошел от нее на несколько шагов, запустив руку в густую гриву черных волос. Он был заметно напряжен, как будто внутри его шла невидимая борьба.

Эмма не знала, что потянуло ее вперед, что заставило дотронуться дрожащими пальцами до его руки сквозь выцветший батист рубашки.

— Неужели ты действительно обвиняешь меня за попытку сбежать? А если бы тебя схватили красные мундиры или ты оказался заперт в одной из темниц графа, разве ты не поступил точно так же?

Джейми повернулся к ней. Его лицо было настолько мрачным, что Эмме потребовалось все ее мужество, чтобы не отшатнуться назад.

— Да, я поступил бы точно так же. Но моя попытка завершилась бы удачей. Я бы не повел себя настолько глупо, чтобы в конце концов пришлось сдаться на милость такого человека, как я.

— И что же ты за человек, Джейми Синклер? Судя по тем словам, что выпалил твой кузен Бон, у тебя нет привычки запугивать беззащитных женщин.

— Это было до того, как я познакомился с тобой. И потом, тебя вряд ли можно назвать беззащитной.

— Если бы я не научилась, каким концом пистолета целиться в фазана или кролика, моя мать с сестрами много зимних дней, если не месяцев, были бы без мяса.

— Я говорил не о том, как ты управляешься с пистолетом. У тебя есть другие виды оружия, которые представляют собой куда большую опасность для мужской решительности.

У Джейми участилось дыхание, когда он поднял руку и косточками пальцев провел по щеке Эммы.

Ей и в голову не приходило, что вместо жестокости он может воспользоваться лаской, чтобы подавить ее мятеж. Или что это окажется таким невероятно действенным средством.

— Например? — прошептала Эмма, понимая, что, спрашивая, совершает еще большую глупость, но удержаться не было сил.

— Твой ум. Твой характер. Твоя готовность всем жертвовать, включая надежду на счастье, ради благополучия своей семьи. Даже твоя преданность жениху, хотя это, возможно, заблуждение. — Голос Джейми понизился до едва уловимого шепота, и все тело Эммы, до самых кончиков пальцев, охватила дрожь. — Твои прекрасные глаза. Твой крошечный нос в веснушках. Мягкость твоих губ…

И прежде чем с ее губ успел сорваться томительный вздох, Джейми очутился рядом. Он обхватил руками лицо Эммы, словно хотел заявить, что она всегда принадлежала ему и всегда будет принадлежать только ему.

Губы Джейми с ненасытной жадностью приникли к ее губам, раздвигая их с господством, столь же явным, сколь и неотразимым. Его язык обследовал, пробовал на вкус сладкую глубину ее рта. От него пахло виски и дымом костра, и очень скоро этот запах стал единственным, что различала Эмма и чем была готова наслаждаться. И пусть он, как собственник, удерживал ее лицо в своих руках, но от него веяло свободой, страстью, опасностью. Все это казалось Эмме соблазнительным, неотразимым и ужасающим одновременно.

Этот поцелуй не был поцелуем любовника, это был поцелуй завоевателя, грабителя, человека, которого всю жизнь учили, что ему придется захватывать то, что он хочет, если у него вообще когда-нибудь что-нибудь будет. Защиты против такой провокационной атаки на разум не существует, как и не существует слов, чтобы остановить ее дурную и примитивную силу.

Эмма почувствовала, как, словно лепестки цветка, разжимаются ее пальцы и проникают под рубашку Джейми, поглаживая упругие мышцы спины. Она изо всех сил старалась устоять, чтобы оглушительная сила его воли не подмяла ее под себя. Особенно теперь, когда втайне ей больше всего хотелось подчиниться волне неизвестных доныне ощущений и плыть туда, куда она ее понесет.

Рука Джейми скользнула к затылку Эммы, туда, где кожаный шнурок стягивал густые локоны, потянула его, и волосы в диком беспорядке рассыпались по ее плечам. Он запустил пальцы в тугую массу, и у Эммы от приятных ощущений стало покалывать кожу головы. Ей захотелось замурлыкать.

Джейми захватил пальцами горсть кудряшек и нежно потянул их назад, запрокидывая голову Эммы и делая свой поцелуй еще глубже. Эмма даже не поняла, что ответила на его поцелуй, неумело лаская своим языком язык Джейми, пока не услышала стон, рвущийся из его горла. Это был стон человека, который попробовал нечто такое, без чего он больше не может жить. Нечто такое, за что он готов отдать свою жизнь или убить кого-то.

Этот стон прозвучал как насмешка над всеми ее жертвами, искушая Эмму отказаться от всего, чем она дорожила, только чтобы отдать ему то, чего он хочет. И чего хочет она. Но ее купили. И граф щедро за нее заплатил. То, что ей хочется отдать, больше не принадлежит ей.

Эмма запаниковала и толкнула Джейми в грудь. Он резко прервал поцелуй и дрожащими руками отодвинул ее в сторону.

Она стояла на месте, дрожа и смущаясь, как ребенок, которого бросили в темном и страшном лесу без надежды найти дорогу домой.

Расширенные темные зрачки почти полностью затмили собой зеленые глаза под тяжелыми веками, отчего они казались темными и недоступными для понимания. Джейми смотрел на нее с высоты своего роста, и Эмма видела в его глазах собственное отражение: волосы в диком беспорядке, изумленное лицо, предательское покраснение кожи на подбородке, там, где его щетина поцарапала ее нежную кожу. Она обвела языком губы, нежные и припухшие от его жадного поцелуя.

Испытывая отчаянное желание отойти от него подальше, Эмма наклонилась и подняла с земли кожаный шнурок. Она собрала волосы в тугой узел на затылке и перехватила их шнурком.

— Вы победили, мистер Синклер. — Эмма старалась говорить спокойно, хотя дрожь в руках ей так и не удалось унять. — Обещаю быть послушной пленницей, пока вы через несколько дней не доставите меня в целости и сохранности моему жениху. Я больше не стану предпринимать попыток сбежать, поэтому вы будете избавлены от обременительной обязанности наказывать меня своими поцелуями.

Эмма тщательно расправила помявшийся подол туники, как будто это было самое дорогое бальное платье.

— Что касается ваших людей, я буду стараться вести себя так, как будто вы просто устроили мне суровый нагоняй, заставив меня признать свои ошибки.

С этими словами Эмма развернулась и быстро, насколько могла, пошла прочь, расправив плечи и вздернув подбородок.

— Мисс Марлоу!

Эмма обернулась и увидела, что Джейми с непроницаемым лицом стоит на прежнем месте.

— Наш лагерь — там, — объявил Джейми, указав рукой в другую сторону, хотя на долю секунды ей показалось, что он хотел сказать что-то совершенно другое.

Проснувшись ночью, Эмма поняла, что нет больше рядом теплых мускулистых рук, защищающих ее от холода. У нее окоченели кончики пальцев на ногах, а руки покрылись гусиной кожей от холода. Эмма села, потихоньку приходя в себя от замешательства, вызванного тем, что она проснулась в незнакомом месте в окружении незнакомых людей.

На другой стороне догоравшего костра спали, завернувшись в одеяла, люди Джейми. Если бы не доносившийся оттуда время от времени пьяный раскатистый храп, их можно было по ошибке принять за крупные валуны.

Когда Джейми привел ее назад в лагерь, любопытство, с которым их встретили, мгновенно растворилось под суровым взглядом Джейми. Закусив соленой олениной с черствым черным хлебом и немного промочив горло темным горьким элем, Эмма отправилась спать. Она и не подозревала, как сильно ей будет не хватать рядом Джейми, пока не проснулась в одиночестве, ничего не соображая и дрожа от холода.

Откуда-то со стороны скал, нависших над вересковой пустошью, донесся далекий вой, от которого волосы встали дыбом. Она вскочила на ноги и нервно уставилась в темноту, кутаясь в одеяло. Ночное небо, раскинувшееся над головой, напоминало самый толстый и самый черный лед, а звезды блестели, словно осколки ледяных кристаллов. Эмме казалось, что она единственная, кто не спит во всей вселенной. Единственный живой человек.

Пока не увидела его.

Джейми дремал всего в нескольких футах от нее, прислонившись спиной к валуну и прикрывшись только плащом. Эмма нахмурилась, увидев веревку, завязанную вокруг запястья его руки, не понимая, в чем дело, пока ее взгляд медленно не переместился в поисках другого конца, который оказался привязан к ее лодыжке. Очевидно, веревку он привязал, когда она спала, причем затянул ее не слишком сильно, но любое подозрительное движение со стороны Эммы мгновенно разбудит его.

Вероятно, он не поверил ей, когда она поклялась больше не предпринимать попыток бегства. Она больше не может рисковать быть наказанной за свое непослушание его поцелуями и ласками. Джейми с самого начала предупреждал, что ей могут понравиться его прикосновения. Если бы она знала тогда, как ей это понравится, она бы учла его предупреждение.

Теперь, когда она знала о приготовленной ловушке, избавиться от нее было проще простого. Но вместо того, чтобы уйти от Джейми подальше, Эмма поймала себя на том, что направляется к нему.

Сколько же ночей он провел вот так, устроившись на холодной твердой земле без крыши над головой, которая защитила бы его от дождя, снега и сильного холода? Ему только двадцать семь лет, но его кожа, постоянно открытая солнцу и ветру, уже задубела и стала золотистой, вокруг рта залегли глубокие морщинки, а во внешних уголках глаз — привлекательные лучики.