— Не иначе я спятил, — удивился муж, подходя и разглядывая зонт. — Действительно мой.

Аарон посмотрел на меня. Гордон посмотрел на меня. Даже заменяющая Мисс Надменность дама задержала на мне безразличный и достаточно высокомерный взгляд.

— Да, — сказала я. — Это твой.

— Надеюсь, — добавил Аарон с легким поклоном, — сегодня обед понравился вам так же, как на прошлой неделе, миссис Мюррей?

Почему, ну почему воодушевленной и восторженной после чудесного вечера в компании Пола мне понадобилось останавливаться и долго и грубо льстить Аарону, прежде чем отчалить с платным кавалером? Я вздрогнула. Очень цветистые комплименты у меня получились — размякла, должно быть, и пришла в лирическое настроение. Неудивительно, что Аарон, будучи профессионалом, запомнил, кто я и чей это зонтик. Я обрушила ливень похвал достаточной силы, чтобы его маленькая официантская душа купалась в блаженстве несколько лет.

Напустив на себя святую невинность, я подняла глаза на мужа и воскликнула:

— О! Ха-ха-ха! Разве я не говорила, что была здесь с Ванессой на прошлой неделе? Ха-ха-ха!

Святой невинности хватило, чтобы пробудить проблеск полуверы в глазах Гордона и обеспечить себе краткое ощущение одержанной победы, но поганый маленький официант с чувством добавил: «Ах, ваш компаньон, какой очаровательный молодой человек!» — уверенный, что возвращает комплимент за гастрономическое славословие, которым я столь безрассудно его осыпала.

Гордон взял зонт, с силой стиснув ручку, и решительно вышел на свежий ночной воздух. Не придержанная им дверь едва не съездила меня по лицу, и я испытала облегчение. По крайней мере привычная обстановка…

На следующее утро Рейчел сказала:

— Не получилось, да?

— Что? — не поняла я.

— Ну чтобы вы с папочкой стали друзьями?

— Ну… Э-э-э…

— Я слышала, как вы вернулись.

Я обняла ее за плечи.

— Некоторое время вчера мы были друзьями. А остальное время не были. Пожалуй, с этим ничего не поделать. У вас с Кэти тоже иногда случаются ссоры, верно?

— Да, — согласилась Рейчел. — Но я не бегаю за ней по саду, пытаясь побить зонтиком.

— Твой папа очень вспыльчивый, — терпеливо объяснила я, — но отходчивый. Ты же видела, утром он был в порядке.

— Когда мы переедем, будет лучше, — заявила дочь.

— Будет, — согласилась я.

— Сегодня мы забираем Брайана, — забеспокоилась Рейчел. — Это же не отменяется?

— Нет, конечно. В четыре пополудни Брайан наш.

— А грузчики придут носить мебель завтра?

Я кивнула.

— Мам?

— Да, любовь моя?

— Когда мы уже переедем…

— М-м-м? — «Все, что угодно, — думала я, — будет тебе все, что угодно».

— Можно Брайану спать на моей кровати?

— Ну как бы тебе сказать, не знаю, разумно ли это…

— Оп-па! — огорчилась дочь. — А я-то надеялась на какую-нибудь компенсацию. Ребенок просит сущую малость…

А ведь и правда, учитывая остальное.

— Ладно, — сдалась я. — Первую неделю он может спать на твоей кровати, а затем переберется вниз, в кухню. О’кей?

— О’кей!

— Марш в школу.

— Слушаюсь. — Рейчел понесла тарелку в кухню. На ее мордашке можно было разглядеть крошечную искорку удовольствия и торжества.

— Рейчел, — предупредила я ее. — Я еще раз повторяю: одну неделю. Семь дней, и все.

— Конечно, — легко согласилась дочь, принимаясь завязывать шнурки. Нагнув голову, пряча лицо, она продолжала: — Мам?

— М-м-м?

— Что такое «грёбаная шлюха»?

— Объясню, когда подрастешь, — сказала я, подталкивая Рейчел к выходу.

Брайан спал на ее кровати неделю, вторую, месяц, а потом я об этом забыла. С позиций тактического преимущества не всегда разумно добиваться от детей выполнения некоторых условий, верно?

Глава 7

Я видела себя в роли постепенно стареющего матриарха, посвятившего жизнь воспитанию драгоценной дочери. Ответственная задача полностью поглотит мое время, избавив от поисков иной цели существования. Я была совершенно счастлива этой перспективой. Для чего мне личная жизнь? Это накладно — одежда, билеты на концерты, оплата няньки — и к тому же таит в себе угрозу. Откуда известно, что где-нибудь не сидит новый Гордон, которому не терпится испытать атаку крабовой клешни на свой нетронутый пах? Необходимо быть бдительной. Если непредвиденный и маловероятный инцидент повлек за собой двенадцать лет унижений, где гарантия, что приглашение в гости или прогулка не приведут к аналогичному результату? Я нервничала, даже когда водила Рейчел смотреть на приливный барьер Темзы[19], боясь, что упаду в реку и меня выловит какой-нибудь красавец плейбой.

Нет, нет. Чай с другими матерями школьных подруг Рейчел, светские пересуды, пока я ожидаю ее у Браунис, одинокое посещение домашних вечеринок у Джо или Лидии — именно этим я занималась в течение первых недель незамужней жизни. Отнюдь не миф, что разведенная женщина менее желанна и не так легко адаптируется в социальной жизни, как разведенный мужчина. Вспоминались праздничные обеды и приглашенные друзья: каким-то образом мужчины прекрасно вписывались в обстановку и находили себе пару, даже если их оказывалось больше, тогда как, к своему стыду, я всякий раз видела расстроенную женщину, оставшуюся без кавалера. Оживленно общаясь со знакомыми, я мило щебетала, что в связи с разводом у меня масса хлопот, и большинство не самых близких дружеских связей засохло на корню. Полагаю, некоторые были способны поддерживать приятельские отношения, лишь пока мы оставались семейной парой. Меня такой поворот вполне устроил: сама мысль удвоить усилия в области светской жизни вызывала отвращение. Пропуск в дальнейшее существование мне давала Рейчел: дочь была, по сути, единственной причиной, вследствие которой я оказалась в настоящей ситуации. Пусть другие роли мне не удались, но эту я твердо решила исполнить с честью. Терять упомянутые шапочные знакомства оказалось не особенно обидно, тем более в отсутствие подчеркнутого пренебрежения: никто не плевал мне в глаза и не переходил на другую сторону улицы, завидев меня вдалеке; правда, уже не все приятели останавливались поболтать. Общение свелось к сухим взаимным приветствиям: привет, как дела, хорошая погода, ну все, пока.

Отчуждение началось задолго до переезда на Флоризель-стрит, но, опять-таки, можно ли винить бедолаг? Представьте, каково им пришлось, пока мы с Гордоном оставались под одной крышей. Предположим, кто-то захочет пригласить меня на ужин и позвонит, а трубку поднимет Гордон? Или кто-нибудь зайдет в гости, а Гордон окажется дома — он часто торчал дома, — и о чем же мы будем говорить? О погоде? Это все равно как пить чай в зале, где стоит гроб с покойником, притворяясь, что никакого гроба нет. К тому же у меня не нашлось достаточно веской причины для объяснения нашего разрыва. Казалось, мне не с чего облачаться во власяницу и посыпать голову пеплом. Если бы Гордон заводил интрижки на стороне, вел двойную жизнь или жестоко обращался со мной — вот это было бы самое оно, но я не могла предложить собеседникам ничего похожего. Люди недоумевали, на какой же гвоздь им, так сказать, вешать шляпу — на мой колок или Гордона, а ведь никому не хочется ошибиться. В результате я столкнулась с явным осуждением моего поступка: по мнению знакомых, мне было не на что жаловаться. Гордон считался глубокоуважаемой частью сообщества соседей, тогда как я была всего лишь скучной домохозяйкой. Все выглядело так, словно я самонадеянно отказываюсь от блестящего брачного приза — завидного мужа. Большинство людей считали за честь принимать у себя оперного певца; что бы они стали делать с его ничем не примечательной женой?

Кроме сложностей с нейтральной территорией, уменьшивших число моих друзей, вскрылась и другая причина, возможно, величайший убийца дружбы всех времен и народов — зависть. Тоненький демпфер, крошечный амортизатор — «с какой стати она ведет себя иначе, чем другие, чем все мы?». Конечно, знакомые дамы не признавались в наличии недобрых чувств — бесились молча, за исключением тех, кто сам лелеял подобные замыслы, но зависть ощутимо присутствовала. Мне безмолвно давали понять, что я — своенравная пария, поставившая себя выше других, претендуя на — да как она посмела? — свободу. Да, свободу! Но я понимала, что мне с самого начала придется ревниво оберегать обретенное сокровище, поэтому будто по команде установила несколько линий обороны за несколько часов до того, как стала полноправной хозяйкой дома с крошечным коридором и витражом на входной двери.

Когда грузчики ушли, я осталась наедине с рогом изобилия потаенных удовольствий: чайными коробками, которые забыла надписать, разномастной мебелью, казавшейся нереальной и неуклюжей в непривычной обстановке, и Рейчел с Брайаном, сидевшими в садике, как бедняки у трейлера в «Лэсси, вернись домой». Я ощутила один из благословенных моментов счастья: мурашки пробежали от макушки до кончиков пальцев. Я гладила стены, выглянула в каждое окно, открывала краны, неторопливо и методично обошла дом, заполняя каждый дюйм своим присутствием, делая жилье своим. Выглянув из окна комнаты Рейчел, я весело помахала дочери. Она, все еще с красными от утренних слез глазами, в наушниках плейера, махнула в ответ с улыбкой, говорящей, что маленькому сердечку утром нанесли рану, но не разбили. Затем она подняла бескостную лапу Брайана и помахала ею. Пес пристроил морду на колено маленькой хозяйки, свесив язык набок, и в его глазах не замечалось радости от достигнутой цели.

— Собака, — пробормотала я через оконную раму, — если ты не оживешь, смотри, скипидаром натру.

Ибо не за горами время, когда Рейчел поймет, что у нее нет ни замены папочке, ни толкового друга, только Брайан, который, за исключением естественных функций самой восточной и самой западной своих точек, совершенно мертв. Раздумывая над этим, я с удовольствием озирала окрестности из верхнего окна, когда к дому подъехал Гордон с большим букетом роз и бутылкой шампанского.