Кассандра Брук - Со всей любовью

Авенида де Сервантес 93 Мадрид Испания 20 февраля

Милая Джейнис!

Поздравляю с возвращением в родные края.

Твой звонок был сюрпризом с ясного неба. Я ведь уже думала, что ты исчезла навсегда – в бангкокской тюрьме или в Читтагонге (до меня оттуда добралась видавшая виды открытка – а где эта чертова дыра?), или же заблудилась в каких-нибудь этнических джунглях среди колокольчиков и бус. Ну, в чем притягательность этих заморских трущоб, где клопам предоставлены все права и можно окосеть от кока-колы, но нельзя купить бутылку приличного вина? Просвети меня, будь добра!

Итак, ты опять в Лондоне. Чудесно! И, полагаю, одна, а окончательно брошенный Гарри продолжает трахаться в Вашингтоне. Слава Богу, наконец-то ты от него избавилась. И какая смелость – вернуться на место собственных преступлений. Пожалуйста, сообщи, проведали твои почтенные соседки по Речному Подворью о нашем возмутительном прошлогоднем пари и о том, что ты у них за спиной проделывала с их мужьями? Жажду узнать.

А теперь – почему мы не в Греции, а здесь. Ну, короче говоря (и я стараюсь сохранять подобающую скорбность на лице), наш досточтимый посол в Мадриде получил летальную травму в, как дано в официальном сообщении, «трагическом происшествии во время восхождения» в Испанских Пиренеях вместе со своим № 2, которым волей судеб была чуть-чуть перезрелая дама (и в памяти невольно возникает лимерик с заключительной строчкой: «И сбросив, сам был сброшен он»).

Насколько я понимаю, при нормальных обстоятельствах в случае подобных дипломатических накладок брешь in interim,[1] как они выражаются, заслоняет грудью первый секретарь (номер третий в иерархии) до тех пор, пока не будет подобран новый посол – такой, какой с меньшей долей вероятности способен слишком увлечься, трахая своего номера второго на высокогорном уступе. Но в данном случае первый секретарь предавался нервному срыву, и врачи мостили ему дорогу к раннему удалению на покой. А потому в Мадриде спешно требовался свободно изъясняющийся по-испански временный Charge d‘Affaires (sic!)[2] и, более того, – цитирую – «обладающий безупречной репутацией и тонким тактом». Что, видимо, характеризовало Пирса. Он покатывался, когда рассказывал мне про это.

Вот каким было новогоднее послание министерства иностранных дел первому секретарю Пирсу Конвею. И в результате: прощай, Греция, менее чем через полтора года, и к началу февраля: привет, Испания, вот и мы!

Итак, теперь мой муж – глава посольства в Мадриде, временно исполняющий обязанности чрезвычайного и полномочного посла, доверенного представителя нашей дорогой королевы, имеющий право быть по прибытии встреченным почетным караулом, плюс оркестром, играющим два государственных гимна, плюс салютом из девятнадцати орудий, плюс флажок с королевским гербом на посольской машине, плюс обязанность пригласить всех британских подданных и весь интернациональный дипломатический корпус на жуткий междусобойчик в День рождения Ее Величества 21 апреля – и, Господи помилуй! – до него остается всего два месяца.

Ну, пока все. Более полный отчет следует.

Со всей любовью, и пиши немедленно,

Рут.

Речное Подворье 1 Лондон W4 26 февраля

Рут, миленькая!

Писать тебе после такого перерыва как-то странно и в то же время так привычно. Старые времена!

Письмо будет коротенькое – как и ты, я все еще прихожу в себя, пытаюсь встроиться в лондонскую жизнь среднего класса.

Совершенно верно: я обошла Третий Мир с рюкзаком. Чувствовала себя восемнадцатилетней – собственно говоря, большинству моих спутников и было восемнадцать или около. Нет, моего кругозора это не расширило, но принесло душевное спокойствие. Разрыв с Гарри был таким пошлым и убогим: я обливаюсь слезами бешенства, Гарри снова и снова кается. Настал момент, когда я осознала, что мой брак будет продолжаться вечно таким вот образом, и не вынесла этой мысли. Все эти обещания – пустые, пустые, пустые. И если это – середина нашего дня, то да смилуется над нами Бог, когда приблизится вечер. И я ушла. Оставила ему записку. Мы прожили в Вашингтоне всего два месяца.

Ты спрашиваешь, как прошло мое возвращение. Должна, к сожалению, тебя разочаровать, но практически все как было. Той Джейнис Блейкмор, которая побывала в постели с каждым мужчиной на улице, словно никогда не существовало. Я искренне думаю, что все осталось скрыто. Подозреваю, мужчины не рискнули признаться, а их жены не рискнули задавать вопросы. Не слышу плохого, не вижу плохого – только занимайся этим втихую. Молчание застелило прошлое, будто волшебный ковер, и вот я – та же милая миниатюрная блондинка, которая была так обаятельна с ними со всеми. Мы такое идеальное маленькое сообщество. Никаких ледяных ветров. Лишь легкие ветерки перемен, которые я сейчас и направлю в твою сторону.

Мой непосредственный сосед в № 2 (кинорежиссер мягкого порно) был сражен наповал не более и не менее, как собственной супругой. Она явилась из загородной глуши, предварительно рассовав детей по школам-интернатам, и объявила, что ее священный долг – ухаживать за бедняжкой Кевином, который так надрывается и так одинок. Кевин, если ты помнишь, меньше всего одинок – к его двери протоптали глубокую канавку хорошенькие ножки кинозвездочек, секс-бомбочек, фотомоделек – ну словом, любая молоденькая и ладненькая фигурка, готовая отдаться на милость богатого и знаменитого козла, который к тому же (как могу подтвердить я) искушенный любовник. Кевин в полном расстройстве возник у меня на пороге на другой день после моего возвращения с: «Бля, и бля, детка, что мне делать-то? Она тут и тут останется». Я утешила его коньяком и дружеским объятием. «Вспомни свой брачный обет, Кевин!» – посоветовала я со смехом. «Клал я на брачный обет, – взъярился он. – Она держит в лапах, бля, все мое земное имение, я прилеплялся к ее телу,[3] и мудак буду, если оставлю всех остальных». И с этим он безутешно поплелся прочь, ну прямо-таки малыш, чей воздушный шарик лопнул. И теперь над № 2 нависает жуткая тишина, во всяком случае ночи перестали быть шумными.

№№ 3, 4 и 5, никаких особых перемен. Пол Беллами, американский актер, с которым я так глупо вляпалась, здесь практически не бывает, и дом кишит окосевшими гомиками. Доктор Ангус и его кислая супруга все еще серые столпы Национального здравоохранения. Роджер, историк, все еще щурится на редких пичуг в камышах старого водохранилища; трезвые минуты в жизни его жены становятся все реже.

№ 6 сменил хозяев после всеобщих выборов. Кортеней Гаскойн теперь член парламента от лейбористской партии и переехал в свой округ вместе с толстой женой, которая пишет толстые романы.

№ 7 – Билл, архитектор, с женой Ниной, обладательницей грудей, непрерывно расползающихся вширь, подобно зданиям ее мужа. Она снова моя противница на корте, и с каждым днем становится все проще посылать мяч туда, где она не способна его увидеть. № 8 – Амброз, портретист, академик с рентгеновским взором, чей портрет меня в образе богини де-Флоры, видимо, был бесцеремонно сожжен в саду супругой Луизой до того, как его можно было послать на Летнюю выставку – хвала тебе Господи! Амброза принудили дать обещание никогда больше обнаженной натуры не писать. Луиза редко разговаривает со мной, а Амброз так перепуган, что не решается рта открыть.

Наиболее мощно ветер перемен ударил по № 9. Возможно, ты помнишь Мориса, воплощение мужской силы, рекламного магната и его вверженную в депрессию супругу Лотти – ту, с потупленными глазами. Ну, рецессия нанесла рекламному агентству Мориса удар по штатам, и его перевели в Макклесфилд. А дальше – самая соль. Чтобы иметь средства платить по закладной в нынешних стесненных обстоятельствах, Морис нашел жильца – безупречнейшего шотландского джентльмена по имени Баннокберн Макгрегор, потомка национального героя Роберта Брюса, во всяком случае по слухам. Морис незамедлительно отбыл в Макклесфилд, а оттуда за границу с какой-то миссией, жизненно важной для агентства. На сцену входит Баннокберн Макгрегор, да только не из Файфа или Абердина, как ты могла вообразить, но с Барбадоса: все его шесть футов девять дюймов роста, улыбка, как отполированные клавиши концертного рояля, и голос, поглаживающий, точно нежный бархат. Оказывается, его пригласил подающим Суррейский крикетный клуб, где он носит прозвище Аттила Бимбожий – намек на скорость его выбиваний, однако, судя по удивительной перемене в Лотти, бимбожит он не только отбивающих.

И наконец, намек на трагикомедию в № 10. Аманда (Ах-махн-дах), местная экс-подстилка Гарри, взяла и отравилась на другой день после нашего отъезда в Вашингтон – проглотила не знаю уж сколько флаконов снотворных пилюль. К счастью или к несчастью, они были гомеопатическими – доктор Ангус отказался выписать рецепт на настоящие таблетки – и действия оказали не больше пакетика шоколадного драже. Все ограничилось легкой болью в желудке и потоками слез. Муж Роберт преданно за ней ухаживал. Кевин не проявил и тени сочувствия, когда рассказывал мне об этом: «Черт-те что! Я ж ее тоже оттрахал, но ради меня она даже не попыталась себя прикончить». «Бесчувственный зверь!» – сказала я. «Угу, – сказал он. – Одно слово скотина. Вот будь это ты, я б себя чирикнул по горлу». «Врун», – сказала я ему. «А вот и нет, я ж тебя люблю, усекла?»

И, знаешь, по-моему, это правда. Иногда мне хотелось бы его полюбить. По-твоему, я когда-нибудь смогу полюбить кого-то еще?

Но, честное слово, так чудесно, чудесно, чудесно вернуться сюда! Это ведь дом.

У-у-ух! Только что с улицы донесся взрыв. Должно быть, снова Аттила бимбожит.

С большой любовью,

Джейнис.

Английское посольство Мадрид 28 февраля

Дорогой Гарри!

Сообщаю тебе наш новый адрес, когда мы им наконец обзавелись: Авенида де Сервантес 93. Отнюдь не донкихотская резиденция, как ты мог бы вообразить.