Мадлен прикоснулась к его щеке, и он вздрогнул, сообразив, что давно уже стоит неподвижно, молча глядя ей в глаза.

– Не знаю, смогу ли я, – сказал он и обернулся на людей, стоявших сзади.

Она улыбнулась Энджелу, желая вселить в него уверенность в своих силах.

– Ты все сможешь. Это ведь не похороны, это месса памяти.

Понимающе кивнув, он прикрыл глаза и постарался немного успокоиться. О, как бы ему хотелось, чтобы эта церемония была во здравие Фрэнсиса! Но как можно что-либо праздновать, когда твое единственное желание – это забраться куда-нибудь подальше от людских глаз и остаться наедине со своим горем.

Вслед за Линой и Мадлен он прошел в первый ряд и удивился сам себе, когда легко преклонил колени. Он тотчас же подумал о Фрэнсисе – как бы его брат рассмеялся, доведись ему увидеть Энджела, стоящего на коленях в Божьем храме.

Энджел припомнил, как выглядел брат, не тот Фрэнсис, в сутане, а обычный Фрэнсис, старший брат, который всегда защищал его, тот человек, который много лет заботился о Мадлен и Лине и никогда никого ни о чем не просил. Только о том, дтобы ему было позволено любить людей.

Казалось, прошла целая вечность. Отец Макларен подошел к алтарю, его облачение красиво переливалось в свете свечей.

– Сегодня мы собрались в этот праздничный день с тем, чтобы вспомнить священника отца Фрэнсиса Ксавьера Демарко, который по праву считался одной из самых ярких фигур нашего прихода. Вы все отлично его помните как любящего, заботливого, доброго человека, который умел всегда оказываться там, где особенно нуждались в его помощи. Он всегда имел в запасе добрую улыбку и сердце, все силы которого были направлены на помощь ближнему. Мы скорбим и будем скорбеть по поводу его кончины, но мы и радуемся тому, что сейчас он находится рядом с Господом, которого так страстно любил всю свою земную жизнь. – Обернувшись, он сделал рукой жест в сторону Энджела. – Сейчас с нами вместе находится родной брат отца Фрэнсиса, которому не довелось присутствовать на похоронах и который сейчас хотел бы сказать несколько слов об отце Фрэнсисе, своем брате.

Мадлен незаметно сжала ему руку.

Энджел с трудом сглотнул. Ему предстояло сделать самое сложное дело в своей жизни. Он поднялся, чувствуя, как сразу ослабели ноги. Он медленно подошел к алтарю и встал рядом с отцом Маклареном.

Оглядев собравшихся, он вдруг ощутил странную неловкость. Все эти люди, с которыми он был незнаком, знали Фрэнсиса куда лучше, чем он сам. И каждый мог бы найти лучшие, более правдивые слова, чтобы рассказать о Фрэнсисе.

Охватившая его грусть стала почти невыносимой. Энджел опустил голову. Прошло немало времени, прежде чем он сумел справиться с волнением. Наконец он заговорил:

– У каждого из вас остался какой-то совершенно особенный, личный образ Фрэнсиса, не похожий на тот, который я знал сам. – Энджел говорил негромко, с трудом подыскивая слова. – Вы говорите, что он был заботливым, тихим священнослужителем, но я знал совершенно другого человека. Я знал старшего брата, который всегда поджидал меня после уроков, чтобы вместе идти из школы домой. И когда мы играли всем классом в футбол, он тоже терпеливо дожидался конца встречи, чтобы проводить меня, хотя наверняка у него была масса куда более интересных и важных дел. Я помню его – долговязого парня с неуверенной усмешкой, который всегда верил в меня, даже тогда, когда я вел себя, мягко выражаясь, не лучшим образом. Помню, вместе с одним парнем мы как-то украли пирожные, так вот, узнав об этом, Фрэнсис заставил меня съесть все пирожные до единого, потому что он был уверен: выбросить еду – куда больший грех, чем украсть ту же самую еду. Я помню, как он утешал меня, когда мне казалось, что вся жизнь идет наперекосяк. Он говорил, что рано или поздно я всем покажу и докажу, кто я есть.

Но я боялся верить его словам, хотя сейчас понимаю, что дело было не в этом. Я боялся верить в себя. Если бы... – Он вздохнул, чуть помедлил и снова продолжил: – Если бы я мог в себя поверить уже тогда, я не стоял бы сейчас напротив вас и не вспоминал бы о человеке, которого очень любил, но, как оказалось, совершенно не знал...

Он повернул голову и взглянул на фотографию Фрэнсиса, вставленную в середину венка. Мысли мешались в голове, и он никак не мог собрать их вместе, не мог собрать из них какой-то образ Фрэнсиса, чтобы продолжать говорить о нем. Энджелу хотелось припомнить сейчас какой-нибудь забавнмй эпизод из прошлого, чтобы горе и скорбь хоть немного уменьшились.

Но ничего подходящего не приходило в голову. Крутилась только одна мысль: «Фрэнсис, мне так не хватает тебя, мне так чертовски жаль...»

Он увидел, как Мадлен поднялась со своего места, обернулась и кивнула регенту, который спешно начал рыться в кассетах. И вслед за этим в церкви зазвучал «Стародавний рок-н-ролл» в исполнении Боба Сигера и «Оркестра серебряной пули».

У Энджела возникло ощущение, что он повстречался со старыми добрыми друзьями. «Такая музыка – это как бальзам на душу...»

Музыка гремела под сводами церкви, она совершенно не подходила всему облику Божьего храма. Энджел мысленно перенесся во времена своего детства, в те сумасшедшие деньки, когда они с Фрэнсисом лроводили чуть ли не все время вместе: танцевали под такие песни, смеялись и ставили их вновь и вновь на старенькую вертушку, стоявшую в гостиной.

«...Воспоминания тех далеких дней...»

Посмотрев на Мадлен, он увидел, что она смеется сквозь слезы. По ее взгляду он понял, что она сейчас думает о том же, о чем и он. Об их Фрэнсисе. Не о тихом серьезном священнике, а о подвижном белобрысом пареньке с ярко-голубыми глазами и улыбкой, от которой в комнате сразу делалось светлее.

Воспоминания окутали Энджела и Мадлен плотной пеленой, отделив их от остальных людей. Энджелу даже стало трудно дышать. В мгновение ока в голове всплывали воспоминания – хорошие и плохие, ночи, когда они смеялись до упаду, и утра, когда они обливались горючими слезами.

И в эту минуту он никак не мог понять, что именно толкнуло его добровольно покинуть свой дом, почему за столько лет он так ни разу и не заглянул сюда. От этих мыслей слезы застлали Энджелу глаза, и он стоял, как слепой, ничего перед собой не видя. Церковь, наполненная светом, качалась перед глазами, распадаясь на множество подвижных световых пятен. Энджел был уверен, что навсегда запомнит запах этого храма и что отныне, когда бы ни довелось ему вдохнуть хвойный аромат, перемешанный с запахом роз, он вечно будет вспоминать своего брата.

«Я вернулся, Франко...» Энджел сильно зажмурился, и слезы потекли у него по щекам. Но он их не стыдился. «Я приехал домой и на этот раз никуда не уеду отсюда...»

Мысли роились в голове, он пытался как-то упорядочить их. Энджелу хотелось найти какие-то особенные слова, чтобы сказать о своем брате. Но Энджел одновременно понимал, что все это уже не имеет решительно никакого значения. Важны были не слова и даже не воспоминания. Важно было чувство любви, наполнявшее его душу.

Именно это. Любовь. Любовь братская. Любовь отцовская. Любовь к своей семье. Она никогда не исчезала. Она оставалась в душе, связанная воспоминаниями.

Медленно, осторожно Энджел открыл глаза. Сквозь пелену слез разглядел Мадлен и Лину. «Франко, я клянусь Всевышним, что никогда больше не покину их...»

Музыка внезапно прекратилась, и тишина наполнила церковь. Энджел оглядел собравшихся людей и только теперь начал понимать, что никакие они не чужие. Он разглядел пожилую миссис Констанцу из цветочного магазина на углу... А вот мистер Таббз из гаража на Десятрй улице... Вон там стоит мистер Фиорелли, аптекарь...

Он повернулся к Мадлен и Лине, стараясь улыбнуться, хотя это ему не особенно удалось.

– Не знаю даже, как вас и благодарить. Когда я посмотрел вокруг, я увидел своего брата, многократно отраженного в ваших лицах. Я понимаю, что так или иначе он повлиял на судьбы многих. И понимаю, что вы все были для него очень важны. И главное – я благодарю вас всех за то, что вы любили его, заботились о нем, позволяя также и ему любить вас. Без него мир несколько потускнел, но теперь я понимаю, что он не ушел безвозвратно. Какая-то его часть навсегда осталась с нами... Потому что он живет в наших сердцах.

Глава 28

Лина посмотрела на свое отражение в зеркале, и ей захотелось закричать. Ее прическа выглядела отвратительно. Она посмотрела на купленное для нее матерью платье, которое было сейчас разложено на кровати: восхитительное вечернее платье из темно-синего бархата.

Тоска сжала ей сердце. Не важно, наденет ли она это замечательное платье – все равно ничего хорошего с ней не произойдет. Да вся школа обхохочется, когда увидит, как Лина, взбалмошная, неуправляемая Лина Хиллиард, идет в длинном вечернем платье через гимнастический зал. Она почти наяву видела их насмешливые лица и слышала оскорбительные реплики. «Гляди, гляди, как вырядилась для Оуэна... На какой только свалке Зак ее откопал?»

Нет, она туда не пойдет. Она просто не сможет туда пойти...

Раздался стук в дверь.

– Войди, – сказала Лина, обернувшись.

В дверях стояла мать с большой плетеной корзиной в руках. На Мадлен были черные шерстяные брюки, в которых ее бедра казались узкими, как у девочки. Был на ней также пушистый свитер изумрудного цвета, который красиво оттенял ее необычные серебристо-зеленые глаза. Волосы лежали безукоризненно, волосок к волоску, косметика была искусно наложена. Мать выглядела так безупречно, что стало даже противно.

Мадлен неуверенно улыбнулась.

– Подумала, не помочь ли тебе с прической...

Лина тотчас инстинктивно ощетинилась. В голосе матери ей послышалось скрытое порицание – и Лина едва сразу не ответила грубостью. Но в следующую секунду внимательнее присмотрелась к матери – присмотре-лась – и не обнаружила в выражении ее лица ничего похожего на неодобрение. Просто желание искренне помочь. И легкое опасение, что Лина отклонит ее предложение, да еще и нагрубит.