Кристин Ханна - Снова домой

– Я не могу туда сейчас, мам... – прошептала Лина и даже замотала головой в знак отрицания. Язык ей плохо повиновался. Но все равно: она чувствовала, что если взглянет сейчас на него, то уже никогда больше не сможет заснуть. Он все время будет у нее перед глазами: неподвижный, молчащий, не похожий на прежнего улыбающегося Фрэнсиса. – Не могу видеть его таким...

Мадлен подошла поближе и коснулась холодной ладонью щеки дочери. Лина ожидала, что Мадлен хоть сейчас посмотрит ей в глаза, но та не посмотрела. Мать не отрываясь глядела на окошко, за которым виднелась желтая ширма.

– Я видела свою маму после того, как та умерла, – помолчав, произнесла Мадлен. Голос ее звучал так глухо и неестественно, что Лина даже не сразу узнала его. – Отец проводил меня к ней, в ее темную спальню. Сказал, чтобы я взглянула на нее, чтобы попрощалась с ней, коснулась ее щеки... Щека была холодная. – Мадлен нервно передернула плечами и скрестила руки на груди. – Несколько лет после этого я, вспоминая о матери, прежде всего вспоминала то прикосновение. Память часто сохраняет совсем не то, что хотелось бы.

Мадлен вновь повернулась к Лине.

– Не хочу, чтобы и с тобой случилось что-то похожее. Лучше запомни Фрэнсиса таким, каким ты знала его все эти годы. – Она осеклась. '

«Каким знала...»

– Нужно было сказать мне, мам... Мадлен нахмурилась.

– Что ты имеешь в виду?

Через стекло окошка Лина разглядывала неясные очертания лежащего человека, того самого, к присутствию которого давно уже привыкла. Который утешал, вытирал слезы, держал ее за руку, когда Лина была совсем маленькой, успокаивал, если Лина вдруг чего-нибудь пугалась. До этой минуты Лина и не представляла себе, какую важную роль в ее жизни играл Фрэнсис, как сильно она любит его.

– Когда я расспрашивала насчет отца. – Лина опять почувствовала, как горячие тяжелые слезы потекли одна за другой по щекам, закапали ей на футболку, – тебе нужно было с самого начала сказать, что все это время он находился рядом со мной.

Мадлен взялась рукой за холодную дверную ручку и бросила последний беглый взгляд на Лину, но дочь постаралась не встретиться с ней глазами. Затем Мадлен открыла дверь.

Ее сразу окружили звуки – те самые, которые Мадлен слышала уже тысячи раз: шепот аппарата «искусственные легкие», электронное попискивание кардиомонитора. Эти звуки давно стали для нее привычными, как собственное дыхание, но сейчас, в этой тесной, сумрачной палате, они показались ей очень громкими, почти оглушительными.

Поглубже вдохнув, Мадлен прикрыла за собой дверь и, осторожно обойдя ширму, подошла к кровати.

Фрэнсис лежал, укрытый простыней до самого подбородка, с вытянутыми вдоль тела руками. Изо рта и носа шли длинные трубки: по одной в легкие Поступал воздух, по другой вводились различные растворы. На кронштейне, установленном около кровати, крепились емкости разных размеров, от которых другие трубки вели к запястью, горлу и груди. Специальная маска из полупрозрачного пластика закрывала больше чем половину лица Фрэнсиса. В палате было сумрачно, если не считать слабого света, падавшего от уличного фонаря.

Фрэнсис лежал совершенно спокойно, словно ему не было никакого дела до трубок, присоединенных к его телу, до установки, качавшей воздух ему в легкие.

Мадлен так сильно качнуло, что ей пришлось ухватиться за спинку кровати, чтобы не упасть. Наконец она собралась с духом, подошла ближе и спрятала под марлевую повязку прядь волос, выбившихся на лоб Фрэнсиса. Мерно поднимался и опадал аппарат «искусственные легкие», качавший воздух в легкие. И в такт с ним вздымалась и опадала грудь Фрэнсиса.

Мадлен хотелось поверить в чудо, в то, что если она наклонится к Фрэнсису и скажет ему на ухо несколько ласковых слов, тот оживет, выйдет на этот свет, как говорят больные в клинике.

Но Мадлен была слишком опытным врачом. Она видела, что его электрокардиограмма на экране представляет совершенно ровную линию. На болевые тесты тоже не было совершенно никакой реакции. Из Фрэнсиса ушла вся жизнь. Вся до капли.

Он никогда больше не улыбнется ей, никогда ласково не назовет ее – «Мэдди».

Чувство невозвратной потери, охватившее Мадлен, было таким сильным, что долго сдерживаемые слезы наконец хлынули из глаз.

Мадлен вспомнила, как много раз они вместе сидели на диване, держась за руки, и смотрели какой-нибудь фильм. Нагнувшись, она поцеловала его в теплую щеку.

И подождала, не откроет ли Фрэнсис глаза. Не улыбнется ли, не скажет ли ей: «Ну, Мэдди, а ты и не верила, что такое случается на самом деле...»

Но Фрэнсис ничего не говорил, просто лежал, а машина по-прежнему качала воздух ему в легкие.

Не совсем отдавая себе отчет в том, что делает, Мадлен опустила боковую перегородку кровати и легла рядом с Фрэнсисом, нежно обняла рукой его грудь и стала смотреть на открытую, необезображенную часть лица.

Фрэнсис выглядел таким спокойным, совсем неизменившимся. Мадлен молилась, чтобы так оно в действительности и было. Она тесней прижалась к нему, уткнувшись лицом ему в шею, и снова заплакала. Боже, как ей хотелось упросить Фрэнсиса, чтобы он не оставлял ее одну, не умирал, но рыдания были такими сильными, что она не могла ни говорить, ни даже думать.

Мадлен совсем потеряла счет времени: лежала, обнимая Фрэнсиса, вдыхая еле ощутимый аромат его крема после бритья. Этот крем она сама подарила ему на Рождество. Думая о том, чего между ними уже никогда не произойдет, понимая, что она никогда больше не поднимет телефонную трубку и не позвонит ему, Мадлен чувствовала себя ужасно одинокой и беспомощной.

Ее вернул к действительности стук в дверь палаты. Она всхлипнула, вытерла слезы, собираясь выбраться из кровати и встать рядом, изображая профессиональное бесстрастие. «Сильной, ей надо сейчас оставаться сильной...» Однако Мадлен не смогла даже шевельнуться: так и лежала, сжимая Фрэнсиса в объятиях, слабым голосом произнеся:

– Войдите.

Открылась дверь, и в палату вошел доктор Нусбаум. Подойдя к кровати, он произнес:

– Право, мне очень жаль...

– Ох, только не надо так говорить, – вырвалось у Мадлен. В эту минуту Мадлен осознала, что практически потеряла контроль над собой. Это ужаснуло ее. Мадлен попыталась улыбнуться, но ей и это не удалось. – Простите, я просто... – Она не смогла Закончить фразу. По щекам снова заструились слезы. Вытирая их сжатыми в кулаки руками и не глядя на Нусбаума, Мадлен выбралась из кровати.

– Все в порядке, – он снова попытался успокоить ее. И после небольшой паузы продолжил: – Я разговаривал с доктором Алленфордом из «Сент-Джозефа».

Сначала Мадлен немного смутилась: какое, собственно, дело Крису до всего этого? Но почти сразу в голову ей пришло простое и логичное объяснение. И внутри у нее похолодело. Она вздохнула так резко, что у нее даже в легких закололо. Все сходилось: Фрэнсис был практически мертв, но внутренние органы его функционировали совершенно нормально. Наверняка сотрудники из Объединенной сети по перевозке органов связались с доктором Алленфордом.

– Ну и что же он вам сказал? – спокойным, тихим голосом спросила Мадлен.

– Сказал, что у него есть прекрасный кандидат на сердце вашего... друга. В его клинике, в Сиэтле.

Мадлен показалось, что она проваливается в какую-то темноту... Дышать стало трудно. Сердце колотилось в груди, как сумасшедшее. «Господи, о Господи...» Мадлен зажала рукой рот. Разве можно было предвидеть, предчувствовать такой оборот событий... Как же ей самой это не пришло в голову?!

Нусбаум начал испытывать какую-то неловкость.

– Знаете, я никогда бы не заговорил об этом с кем-нибудь другим... Скажите, вы ведь являетесь родственником этому человеку?

Мадлен взглянула на Нусбаума глазами, полными слез.

– Понимаете, он священник... Священник. Он в жизни не совершил ни единого дурного поступка. И вот теперь... теперь... – Она не могла продолжать.

Доктор Нусбаум понимающе улыбнулся, подбадривая ее.

– Может, вы хотите, чтобы я пригласил сюда специалиста по пересадке внутренних органов? Он справится с этим гораздо лучше меня.

– Нет. Или да. Погодите, мне нужно время, чтобы все обдумать. – Она трясущейся рукой провела по лицу Фрэнсиса. – У вас есть результаты последней кардиограммы?

Он протянул ей полосу бумаги.

– Как и первые две, совершенно ровная линия. И ни малейшей реакции на болевой тест. – Доктор Нусбаум положил руку ей на плечо. – Дело ведь в том, что он не в коме, доктор Хиллиард. И мне известно, что вы отлично понимаете разницу. Мистер Демарко фактически уже умер. И его ближайшие родственники, как и полагается, должны сейчас решить, что делать дальше. Вы ведь понимаете, что время не ждет. Доктор Алленфорд говорит...

Она резко обернулась.

– Думаете, я сама не понимаю этого?! – Голос ее дрожал и срывался. – Оставьте нас сейчас в покое.

– Ну разумеется. Доктор Алленфорд говорит, что еще минут сорок пять есть в запасе...

– Да, – сухо подтвердила она. – Мне известна процедура. – И Мадлен нежно погладила Фрэнсиса по щеке.

Доктор Нусбаум вышел из палаты так же стремительно, как и вошел. Оставшись одна, Мадлен пожалела, что он ушел. В палате сразу стало очень тихо, а электронные звуки делали атмосферу комнаты какой-то пугающей, бездушной.

– Ох Фрэнсис, – прошептала она. Слезы струились по ее щекам.

Такое решение Мадлен не могла принять одна. Но рядом не было ни души, никого, кто снял бы с нее часть ответственности. Единственным живым родственником Фрэнсиса был Энджел, но в этом деле, видит Бог, он совсем не мог ей помочь. Было бы чудовищно жестоко даже попробовать задать ему такой вопрос.

Минуты текли одна за другой. Время то тянулось бесконечно, то пролетало совсем незаметно. А оно было сейчас очень дорого.

– Почему так, Фрэнсис? – спросила она, ласково гладя его по волосам. Вопреки здравому смыслу Мадлен надеялась, что Фрэнсис может сейчас услышать ее, шевельнуться, открыть глаза, сделать хоть что-нибудь. Но он лежал неподвижно. В палате были слышны только звуки аппаратов жизнеобеспечения и дыхание Мадлен.